Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

– Что-то она заговариваться стала, – покачал я головой. – Жениться обещал, врать не стану, так она меня на слове поймала. Пошутил неудачно, а Капитолина-Полина рада-радехонька. Она ведь тоже поранена была, беляки били, жалко мне стало девку. Да и то, жениться я обещал, как война кончится. А про дом, про детей, а уж тем более, чтобы ты из своего собственного дома уходила, у нас и разговоров не было.

– Ох, ворона я, а цайник-то давно кипит, – спохватилась тетка.

Отойдя к печке, тетя Стеша принялась заваривать чай. Ясно, копорский. Впрочем, я к нему уже начал привыкать.

Укутав заварочный чайник полотенцем, тетушка хитренько спросила:

– А Капка-то, небось, еще и легла под тебя?

От такого вопроса я смутился. Замешкавшись с ответом, только и сказал:

– Ну, тетя Стеша, ты и вопросы задаешь.

– Значит, легла, – констатировала тетка.

– Тетя Стеша, какая разница, легла, не легла? – возмутился я и начал заступаться за Капку. – Я же когда в больнице лежал, она мои простыни меняла, горшки выносила. Это ведь тоже не выкинешь, верно?

– Так ведь не за чужим мужиком выносила, а за своим, правильно? Только потом, как из Москвы вернулась, вся расфуфыренная, в нарядах, да заявила – мол, если от твоего Вовки рожу, так к тебе жить приду. И что я скажу-то? Сказала, что если от Володьки родишь, то приходи и живи. А тут в город какой-то толстопузый приехал, из Питера, так Капка на нем сразу повисла. И ко мне прибегала – мол, тетка Степанида, ребенка никакого нет, и даже беременности не было, но не вздумай сказать, что у меня с твоим Вовкой что-то было. У нас с ним и не было ничего. Я говорю – так на хрен ты мне не нужна – я-то другое слово сказала, повторять не буду, грех это – чтобы про тебя говорить. А тут она – мол, Вовка твой непутевый, я бы все равно замуж за него не пошла, а ребятенка бы лучше вытравила.

– А ты чего? – заинтересовался я.

– А я, ухватом ее, да промахнулась. Старая стала, рука не та. Вот, годочков бы пять назад, точно бы попала.

Представив, как тетушка выцеливает ухватом Капитолину, я засмеялся.

– Смешно дураку, что рот на боку, – сообщила тетушка, а потом сама рассмеялась. И опять подошла ко мне, обняла, и поцеловала в макушку. – Эх, Володька, я же по тебе панихиду справляла. Начальник твой бывший с парнями пришли, и сообщили – так мол и так, убили Володьку в Архангельске. Погиб он геройской смертью в боях с белыми. Спрашиваю – сразу погиб-то, али как? Может, от ран умирал? А они запереглядывались, насупились, да говорят – мол, выполнял он ответственную работу в тылу врага, а англичане его насмерть замучили. Я ведь, как стояла, так и упала. Не знаю, как и жива-то осталась. А потом – уже и не помню, сколько и времени-то прошло – Николай Харитонович прибежал и говорит – мол, жив твой Володя, большой начальник теперь. Что же ты Вова, весточку-то мне не прислал? Или так на меня обижен был, что и писать-то не захотел? Уж, всяко бы из Москвы, или из Архангельска письмо-то дошло.

Я не знал, что и ответить. Конечно, была и обида, но если уж совсем откровенно, так я про тетку-то и забыл. Решил, что нужно немножко соврать.

– Я бы и написал, только нельзя, – вздохнул я.

– Подожди-ка, так ты что, опять куда-то уехал, как в Архангельск? Ведь в Архангельске-то тогда белые были да англичане? Это, чтобы опять тебя мучили?

Ох, догадливая у меня тетушка.

– Тетя Стеша, а ты не спрашивай. И про англичан ничего не спрашивай, ладно? Время придет – все сам расскажу.

– И не буду, и не рассказывай, как тебя мучили. Давай-ка лучше чай пить, а не то остынет.

И мне опять был выставлен стакан в шикарном серебряном подстаканнике (не Фаберже, проверял), а себе тетка налила в щербатую чашку.

– А Капка-то твоя, как с мужем-то у нее разладилось – не то бросил ее, не то посадили, домой вернулась. Ко мне приходила, улыбалась, спрашивала – как мол, Володя, так я ей только ухват показала, она и ушла. Сначала с комсомольцами шуры-муры крутила, но те ее отшили, так пошла на завод, секту там организовала. Коммуна, вишь… Я свечку не держала, но где это видано, чтобы парни и девки вместе жили? Свальный грех у них, ровно, как у беспоповцев, прости Господи.

Я не стал убеждать тетушку, что жители коммуны невинны, все равно не поверит, да у меня у самого на этот счет есть сомнения.

Выпив стакан чая, решил попросить у тетушки второй, погорячее, почувствовал, что мне в ногу тычется нечто твердое. Ох ты, а это же Васька!

Посадив кота на колени, принялся гладить его шелковистую шерстку, а он, басовито заурчав, вытянулся во весь рост. Поглаживая Василия, понял, чего же мне не хватало в этой жизни – простого домашнего уюта, пения котика. А еще я вдруг понял, что чужая женщина, бывшая теткой Володьки Аксенова, стала моей кровной родственницей. Эх, сюда бы еще Наташку. Сидела бы здесь, чай пила. Я бы ей даже котика уступил.

[1] Автор слегка сместил события. Синагога в Череповце была организована позже.

[2] Более подробно см. в блоге автора «Череповецкая синагога». https://author.today/post/98698

Глава одиннадцатая. Автограф императора

В кои-то веки у меня выдался отпуск – целых три дня. Пока партактив губернии, а также задействованные сотрудники милиции «шуршали», занимаясь проверкой задержанных, я отдыхал – гулял по городу, разговаривал с народом о сути и проблемах новой экономической политики, ходил с тетушкой Степанидой на рынок. Купил, кстати, ей мешок муки, подсолнечного масла, настоящего чая и сахара.

Встречались знакомые, но больше попадалось крестьян, приезжавших в губернский центр по каким-нибудь бюрократическим делам, или на рынок, или просто, ищущих по зимнему времени подработку – дрова поколоть, снег с крыш почистить, а те, у кого уцелели лошади – перевезти что-нибудь, а то и прокатить с ветерком новоявленных буржуев, желающих покрасоваться перед девушками.

Я тоже занимался хозяйственными делами – почистил от снега двор, починил покосившуюся дверь в дровяном сарайчике, а обнаружив, что он почти пустой, поговорил, на рынке с мужиками, а наутро, когда мы с тетушкой только-только проснулись, на двор привезли распиленные и расколотые дрова – и сарайчик доверху забили, да еще и поленницу сложили. И обошлось мне все удовольствие в сто тысяч. Тетушка причитала – мол, можно бы и дешевле, тыщ за тридцать, если только бревнышки привезти, а мы бы их сами и распилили, а коли любимый племянник бы чурбаки расколоть не успел, она бы уж как-нибудь дотяпала. А уж то, что за укладку в поленницы Вовка заплатил лишние пять тысяч, так это расточительство, и от соседей стыдно. Но мне, сколько себя помню, работать руками лень, а если есть деньги, так лучше я заплачу. И тетушке хорошо, и мужики довольны.

Но самое большое счастье случилось на третий день, когда тетка договорилась о бане, в которой я не бывал со времен Архангельска. Нет, вру, в Смоленске мы с Артузовым ходили в городскую баню, но мыться приходилось то в ванной, а то и вообще, «фрагментарно», в тазу или в корыте. Жаль, париться пришлось одному, а куда лучше бы улечься на полке, да чтобы тебя охаживали веничком (даже и мысли нездоровые появились – кто бы меня охаживал, но проговаривать вслух не стану).

Намывшись, вышел в предбанник и, развернув белье, выданное тетушкой, рассмотрел на подоле рубахи и на кальсонах лиловый штамп, утверждающий, что это «Каз. бѣлье 282 Черепъ. Пехъ. полкъ» понимающе хмыкнул – во все времена солдаты меняли казенное имущество на самогон, потом сообразил, что это мое собственное белье, в котором пришел с фронта. Беда, а ведь в памяти это должно быть вбито, как и «шестьдесят пять – двести двадцать восемь». Надеюсь, расшифровывать эти цифры не нужно?

В полнейшем умиротворении – и на хрена мне теперь какой-то Париж, где бани нет? – пошел в дом тетушки, пить настоящий индийский чай с оладушками. И, как это водится, не успел я допить четвертый стакан, как в дом пожаловал незваный гость – мой бывший начальник.