Самая темная чаща - Холли Блэк

Теперь у Молли не будет выбора, кроме как верить в Народец. Эта мысль привела Хэйзел в ярость.

– Ты ее не получишь, – прошептала Хэйзел, нащупывая амулет Бена и потихоньку стягивая цепочку с рябиновой щепкой. Существо никак не отреагировало, и Хэйзел накинула цепочку Молли на голову. Амулет повис у нее на шее. – Получило? Пошло прочь! Вон! Тебе здесь не рады!

Моллины глаза начали закатываться – пока не стали видны одни белки.

Сердце Хэйзел отчаянно забилось. Тело Молли тут же обмякло, и она рухнула на пол. Голова со страшным глухим стуком ударилась о линолеум.

– Помогите! – закричала Хэйзел. Она опустилась на колени, потянувшись к Моллиному запястью – прощупать пульс, и только тогда сообразила, что понятия не имеет, как это делается. Девушка снова и снова звала на помощь, но безуспешно.

Вдруг Молли открыла глаза, ошарашенно заморгала и ужасно, почти задыхаясь, закашлялась. Когда она подняла взгляд на Хэйзел, на ее лице читалось смятение, смешанное со страхом. Несомненно человеческое выражение.

– Хэйзел, – прохрипела Молли, выплевывая грязь вперемешку с листьями.

Почувствовав несказанное облегчение, Хэйзел привалилась спиной к стене:

– Ты в порядке?

Молли медленно кивнула, приподнимаясь и вытирая подбородок. Ее черные волосы, обычно уложенные гелем в идеальную прическу, спутались. Из небольшой ранки на голове – там, где она ударилась об пол, – на воротник белой блузки капала кровь.

– Я видела его. Чудовище. Оно будто из старых узловатых веток, обросших мхом, а какие у него страшные черные глаза!

Хэйзел протянула Молли руку, и та крепко ее сжала.

По пустым коридорам по-прежнему разносился вой пожарной тревоги.

– Ты ведь всегда знала, что все по-настоящему? – страдальчески спросила Молли. – Как ты это выносишь?

Хэйзел пыталась подобрать слова, когда Моллины глаза закрылись. Она коротко вздрогнула и, словно марионетка с перерезанными ниточками, рухнула на пол. Хэйзел закричала, затрясла ее за плечи, но тело Молли было таким же безвольным, как и Амандино.

Значит, чудовищу надоело таиться в лесной чаще. Оно средь бела дня заявилось в Фэйрфолд, а Хэйзел даже не знала, можно ли его вообще убить.

Пришло ли оно за Северином, потому что его кто-то призвал, или по другой, неизвестной Хэйзел причине, – необходимо было сосредоточиться.

Нужно выбраться наружу самой и как-то вытащить Молли. Можно перенести ее на плечах, но это не слишком удобно: не получится ни сражаться, ни быстро двигаться.

– Жди меня здесь, – тихо проговорила Хэйзел, поднимаясь.

Она шла к выходу мимо трещины в стене, из которой, извиваясь, как змеи, лезли усики плюща, когда из-за угла выбежали двое. Картер с телефоном в одной руке и клюшкой – в другой. И размахивающий битой Робби Дельмонико. Увидев ее, парень вскрикнул и отскочил к стене, с грохотом наткнувшись на шкафчики.

Хэйзел поняла, что неосознанно сжала руки в кулаки:

– Какого черта?

– Расслабься. Мы тебя искали, – объяснил Картер. На нем были нагрудник от футбольной формы и наколенники. Хэйзел раньше не замечала, как сильно футбольная защита напоминает латы. Широкоплечий, с выдающимся подбородком, Картер выглядел, как сэр Морин из рыцарей Круглого стола. – Аварийная служба не пускает никого обратно в школу. Бен с Джеком застряли на парковке и скинули мне эсэмэску с предположениями, куда ты могла пойти.

И он неопределенно махнул куда-то рукой.

– Еще кое-что, – вставил Робби. – Мы нашли под столом в кафе трех девятиклашек. Все были без сознания – по крайней мере, я так думал, – но одна девушка вдруг открыла глаза и начала говорить что-то мега-жуткое про кости. Потом она снова отключилась. Мы передали их врачам через открытое окно, а сами остались внутри – убедиться, что все вышли.

Хэйзел кивнула. Теперь она вспомнила, какой Робби хороший парень и почему она его поцеловала, прежде чем все пошло не так. Самое трудное в том, чтобы быть желанной, – это и самое трудное в том, чтобы желать самой: желать до боли в животе, желать не просто целовать, а поглотить, как змея – мышку или Серый Волк – Красную Шапочку; желание превращает привычного тебе человека в незнакомца. Независимо от того, был ли это лучший друг твоего брата, или принц, спящий в стеклянном гробу, или девушка, поцеловавшая тебя на вечеринке, – в тот момент, когда начинает хотеться больше, чем просто прикоснуться губами к их губам, они становятся ужасными, и ты становишься ужасной.

– Умер – остались одни косточки, – пробормотала Хэйзел.

Робби занес биту, и его глаза расширились:

– Нет, только не это. Ты тоже?! Хэйзел, вздохнув, покачала головой:

– Молли твердила это перед тем, как потеряла сознание. Она была – даже не знаю – одержима или что-то типа того.

– Молли Липскомб? – Картер взглянул мимо Хэйзел дальше по коридору и застыл, заметив Моллино тело. – Ты видела чудовище? Оно было здесь?

Хэйзел мотнула головой.

– Нужно вытащить ее отсюда. Я добуду стул, – она повернулась к Робби. – А ты найди веревку или нитки: что-нибудь, чем мы сможем ее привязать.

– Ага, окей, – Робби кивнул и направился к одному из классов.

– Джек сказал… – Картер обнаружил, что говорит скорее с собой, чем с ними, и, не закончив мысль, покачал головой. – Я побуду с Молли. А вы, ребята, тащите, что вы там придумали.

Заглянув во второй же класс, Хэйзел нашла учительское кресло на колесиках и выкатила его в коридор, а Робби обнаружил в одном из шкафов внушительный моток темно-синей бечевки. Хэйзел приподняла Молли; Робби держал стул, чтобы он не откатился под ее тяжестью. Потом Картер помог им привязать девушку, как будто она была заключенным, которого готовили к допросу, или мухой, попавшей в паучью сеть. Вскоре Молли – со свесившейся набок головой и по-прежнему закрытыми глазами – уже крепко держалась на стуле, несколько раз перевязанная бечевкой.

Затем Хэйзел отправилась за оружием. На одной из парт она нашла большие ножницы и швыряла их об пол, пока не получилось два «кинжала».

– Боже, это было громко, – пробормотал Картер, берясь за спинку Моллиного кресла. – Ну, поехали.

Они шли по пустынному коридору, вглядываясь в покинутые классы: на спинках стульев висели забытые куртки, на партах лежали тетради, ручки и учебники. На магнитных досках остались наполовину решенные задачки с валяющимися над ними неиспользованными цифрами. На проекторе по-прежнему шел документальный фильм о генетике. Несколько столов в конце одного из классов полностью заросли мхом.

Когда они проходили мимо спортзала, тени удлинились. Хэйзел заглянула в него, и ножничные кинжалы блеснули в мигающем свете ламп под потолком – откуда, обвиваясь вокруг канатов, полз плющ. Сердце заколотилось в груди так бешено, будто хотело оставить внутри синяки.

Спортивный зал – с его блестящим скользким полом и скелетообразной металлической лесенкой – никогда не казался Хэйзел зловещим, но теперь она отчетливо вообразила, где могло бы таиться чудовище: например, под кучей матов – высунув наружу только пальцы, готовые обвиться вокруг лодыжки…

– Видишь что-нибудь? – спросил Робби у нее за спиной.

Хэйзел мотнула головой, довольная, что не показала парню, как сильно он ее напугал.

– Тебе необязательно помогать нам искать оставшихся, – заметил Картер. – Бери Молли и жми к выходу. Твой брат за тебя переживает. И мой – тоже.

В мигающем свете парни казались другими. Робби выглядел болезненным и немного безумным; круги под глазами стали заметнее. А Картер сильнее обычного походил на Джека: лицо заострили падающие на него тени. Немного фантазии – и Хэйзел могла бы притвориться, что это не он, а его брат. На одно ужасное мгновение она поняла Аманду. Это как целовать гроб Северина. Не по-настоящему. А значит, не причинит боли.

– А почему бы тебе не пойти наружу? – позабыв о вежливости, спросила Хэйзел Картера: девушке не нравилось, когда к ней относились снисходительно, а еще больше не нравился ход своих мыслей.

– Потому что это я виноват. Я был последним, кто ее видел. Все так говорят, и это правда.

– Что произошло? – спросила Хэйзел. Они шли мимо классов литературы и истории к главному входу, мимо актового зала со сценой, закрытой занавесом. Одно колесико Моллиного стула немного заедало, снова и снова издавая жалобный скрежет, от которого Робби снова и снова вздрагивал.

По некоторым классам гуляло эхо, но Хэйзел не могла распознать его источник. Ей чудилось, будто это ползет плющ или шаркает чудовище, скребя стену когтями. Девушка охотилась в лесу и знала, как перевозбуждение и адреналин усиливают звуки, так что собственное дыхание кажется посторонним шумом, – но игнорировать инстинкты тоже было чревато. В лесу она, по крайней мере, различала шорохи, ветер и шаги. Школа – другое дело. Здесь каждая мелочь заставляла Хэйзел стискивать зубы, а волоски на руках – становиться дыбом.