Феникс. Начало - Роман Феликсович Путилов

с нами сотрудничать в проведении расследования, тебе грозит пожизненное заключение? Если ты во всем не раскаешься, тебя будут судить как взрослого преступника. Такое право у нас есть в случаях терроризма и экстремизма. А ты террорист. Ты проник на территорию жилого комплекса и убивал мирно спящих людей!

— Можно вопрос? Ту гору оружия, что в той комнате была, тоже я на себе принёс…

И опять удар. Как же невыносимо больно! Сквозь невыносимое жжение боли я услышал следующий вопрос:

— Рассказывай где ты проходил боевую подготовку?

Смежное помещение.

Два человека за толстым стеклом смотрели, как в комнате для допросов, среди серых безликих стен, два сотрудника служба безопасности в чёрной форме без знаков различия, растянули на столе щуплого человека с завязанными глазами. По сигналу, периодически загоравшегося, светодиода, агенты методично били задержанного в область поясницы.

— Сколько у нас он находится?

— Тридцать восемь часов? Ну что, будем переходить в следующей стадии допроса?

— Нет, нельзя. То, что можно применять к несовершеннолетним, мы уже применили, а он не размяк. Я не думаю, что ближайшие десять часов ситуация изменится. Через десять часов мы отдадим его русской жандармерии…

— Зачем?

— Потому, что мы можем забрать гражданина Союза республик для проведения следственных действий только на сорок восемь часов. И Верховный Комиссар сказал, что не будет выходить на местного Генерального прокурора, чтобы продлить этот срок.

— Но, почему?

— Потому, что если мы не отдадим этого ребёнка русским через десять часов, информация о нем просочиться в прессу, и наша же Эмнисти International нас порвёт и вывернет наизнанку!

— Откуда они узнают?

— Офицер по связи местной жандармерии прямо сказал мне, что они не смогут гарантировать, что информация о задержанном через десять часов не просочиться в прессу. Он мне в прямую этим угрожал.

— Но почему? Этот сопляк такой же террорист, как сотни других. Южанин, северянин — какая разница? Он обычный террорист.

— Ты же начинал в полиции?

— Да.

— В спецподразделении служил?

— Да, в ГСВ — девять, третий взвод егерей…

— Скажи, если бы сопливый мальчишка не дал террористам воспользоваться сотней автоматов и гранат, а также двумя гранатомётами, в то время, когда ваша группа выдвинулась на штурм здания, вы бы отдали этого пацана спецслужбам?

— Конечно нет!

— А почему ты считаешь, что русская полиция делает по-другому? Они конечно не пойдут штурмовать офис комиссариата, но информацию об этом пацане в прессу сольют, и не известно, что будет хуже для нас. Поэтому, если в течение двух часов прорыва в допросе не будет завязывай с ним, приводи его в порядок и передавай его русским.

Я не помню сколько меня ещё били и спрашивали. Время тянулось бесконечно, во рту была сухо, как в пустыне Кара-Кум, а мочевой пузырь, напротив, буквально готов был лопнуть. Мои просьбы дать мне напиться и сводить туалет повисали в воздухе. Два человека, которые были со мной в помещении, продолжали механически лупцевать меня, а человек или машина, что общался со мной, на мои просьбы не обращали ни малейшего внимания. Тогда я махнул рукой на все. Сначала я с огромным удовольствием и облегчением нассал в штаны, а потом, когда пах перестало жечь огнём, я попытался пнуть ногой кого ни будь из моих мучителей. К сожалению, у меня ничего не получилось, но на какое-то время меня перестали колошматить. Мои мучители, с руганью, отскочили от меня, потом долго фиксировали мои щиколотки, притянув их к ножкам стола, зафиксировав меня в позе морской звезды. Я ждал продолжение, но палачи не торопились подходить ко мне, очевидно, наступать в вонючую лужу им не хотелось. Ругались эти ребята без огонька. Когда я третий раз услышал, произнесенное на немецком «вонючий русский свин», прозвучал короткий звуковой сигнал и, как мне показалось, в комнате открылась дверь. Грубые руки отстегнули меня от стола и куда то потащили, стараясь не касаться моих обосанных штанов. В помещении, куда меня в итоге затащили, было чуть-чуть теплее, чем в допросной. С меня сняли наручники, потом сдернули штаны и рубаху, а последней — повязку. Человек в чёрной форме и чёрной маске кинул мне какие-то тряпки и знаками показал на дверь небольшой туалетной комнаты, с унитазом и душем внутри. В моих руках обнаружились два полотенца и какой-то рабочий костюм. Постанывая от боли в спине, я, как смог, привёл себя в порядок. Выходить из ванной комнаты абсолютно не хотелось — я не знал, что ждёт меня за дверью. Дверь распахнулась, и тот же человек в чёрном комбинезоне поманил меня рукой, пришлось выходить. Наручники вновь мне одевать не стали. Тот же человек, подталкивая в спину, сопроводил меня по длинному коридору в помещение, в котором я раньше не был. Внук назвал помещение офисом. Стены были серые, оклеенные, выглядевшими резиновыми, обоями. Из мебели было несколько столов и стульев, на паре столов стояли мониторы, а сбоку, на стене, висел большой экран телевизора. Меня усадили за один из столов и ненадолго оставили одного. Затем в помещение вошли два человека в костюмах, с медицинскими масками на лицах. Один из них бросил передо мной пластиковую папку с парой каких-то листочков и дешёвую одноразовую ручку.

— Подпишите.

— Что подписать?

— Распишитесь под обязательством не разглашать что произошло с тобой за последние трое суток.

В пластиковой папке лежало три листа казенного вида. Верхний содержал обязательство на русском языке. Если отбросишь в сторону кучу заковыристых юридических формулировок, бланк гласил о том, что я ни при каких обстоятельствах не буду разглашать события, происходившие на территории жилого комплекса, а также со мной после моего задержания. Два листка были на иностранных языках, один, как будто, на немецком, а второй, как сказал внук, на английском языке.

— Я не буду это подписывать? — я отодвинул папку от себя.

— Почему?

— Ну как почему? Языками я не владею в достаточной степени, чтобы понять, о чём действительно идёт речь вот на этих двух листах. — обязательно на иностранных языках я отбросил в сторону: — а вот этот я понимаю, но подписывать не буду. Вдруг я подпишу, а после этого вы потащите меня в суд, а я не смогу защищаться, так как здесь указано, что я обязуюсь не разглашать никому эти данные. И что мне садится на пожизненно как террористу или на пять лет, как лицу разгласишь сведения, ставшие государственной тайной? Кстати, тайна какого государства? Тут не написано. Кто вы такие?

— Кто мы такие тебя не должно волновать. Если ты не подпишешь эти бумаги, то отсюда ты не выйдешь. Мы с террористами не церемонимся…

— Террорист? — это уже внук прорвался: — с русскими террористами вы не церемонитесь?

— Что за чушь ты несешь, мальчик?

— Ну как