Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Я стоял в нашей пустой спальне, и в мыслях моих возник образ Деймона Батлера, давно умершего родственника Гилли Батлера, Деймона Батлера, первого помощника капитана у Огастаса Фарра, умершего два с половиной века тому назад. Он неожиданно явился мне не в виде призрака или голоса — я словно стал им, и на секунду мне показалось, что он вселился в меня: я увидел то, что видел он.

Я делал невероятные усилия, чтобы ничего не видеть. Я стоял посреди спальни и пытался — да, я говорю, что делал невероятные усилия, хотя не сдвигался с места — самым отчаянным образом пытался прийти к выводу, что представшее мне видение не плод моего воображения, и не дар, и не что-то мне навязанное, а просто запоздалый результат тех часов, которые я провел десять лет назад в библиотеке Бар-Харбора, читая судовой журнал Деймона Батлера, почтенный экспонат среди сокровищ местной библиотеки. Вот я и старался себе внушить, что представшее мне видение возникло из бумаг первого помощника капитана: накладных фрахта, договоров о разграничении мест рыбной ловли, перечня шлюпов для продажи. Кровавым объяснением существования журнала Батлера была казнь французского командира, при которой я сейчас присутствовал. Просто до сих пор я не разрешал себе об этом думать. Сколько же всего хранит память! Все вдруг прихлынуло. Так раздается стук в дверь — и дверь распахивается.

Корабль у французского командира отняли, людей его перебили и сорвали с него мундир. Голый, со связанными руками, он тем не менее плюнул в лицо тому, кто захватил его в плен. В ответ Фарр поднял свою абордажную саблю. Она была острая. И голова командира полетела, как кочан капусты. Так же гулко, как кочан капусты, она стукнулась о палубу, повествует Деймон. Другие члены команды клялись, что тело с шеей, из которой хлестала кровь, попыталось приподняться и стать на колени, и тогда Фарр в ярости ударом ноги уложил его. Тело распласталось на палубе, а ноги продолжали дергаться. И голова, лежа на боку, продолжала двигать губами. Все были едины: рот шевелился. Более того, добавляет Деймон Батлер, он слышал, как из окровавленных губ вылетели слова. И обращены они были к Фарру: «Si tu no veneris ad me, ego veniam as te!»

В ту ночь, много лет назад, когда я последовал за чем-то или кем-то, увиденным во сне, вниз, в Бункер, мне не пришла в голову эта фраза, произнесенная отрубленной головой. А сейчас пришла. Смысл ее по-латыни был совершенно ясен: «Если ты не придешь ко мне, я приду к тебе». Проклят навеки!

Не желая, чтобы меня услышал Розен, я пошел по задней лестнице. В погребе стекло в одном из окошек было разбито. Сквозь дыру сюда проникал ночной воздух, и в нем пахло чем-то чуждым нашему острову. Если нос — звено, способствующее памяти, то я вдыхал сейчас запах стоячей воды ответвляющегося от Потомака канала: в воздухе Мэна пахло илистыми болотами старого Джорджтауна. Я подумал о Полли Гэлен Смит и напавшем на нее человеке — меня пробрала дрожь. Я задел за паутину, и ее липкое прикосновение осталось в моих волосах. Теперь я был уже менее уверен, чем именно я дышал. Может быть, илом с глинистых отмелей, намытым в старый канал, что ведет из Чесапикского залива в Огайо? И я подумал: ведь разносятся же в тумане крики и хохот пьяной компании так, что их отчетливо слышит посторонний человек на крыльце своего дома, находящегося в миле от происходящего, — тогда почему не может долететь и до меня за сотню миль запах заболоченного берега залива, где нашел свою смерть человек, который был, а возможно, и не был Проституткой. В каком же зловонном месте выбросило на берег труп! Сырой запах безумия, который я боялся почувствовать в глубинах Крепости, должно быть, был предвестником этого ужаса. Деревянные ступени, ведущие в Бункер, подгнили и расшатались. Я так давно ими не пользовался, что забыл, как они могут стенать. Казалось, я входил в палату инвалидов, изуродованных войной. У каждой ступеньки была своя бездонная жалоба.

В Бункере было темно. Лампочки, как я вспомнил, давно перегорели. Свет попадал туда лишь сквозь открытую дверь. Моя тень предшествовала мне, пока я спускался, — с каждым шагом я словно взламывал барьеры, воздвигнутые на моем пути к той клетушке, где спала Киттредж. Лишь остановившись в почти полной тьме — а свет из погреба попадал сюда еле-еле, преломляясь под прямым углом из-за поворота, — я осознал, что годы не бывал здесь. Я дотронулся до раскладушек — как же они за это время прогнили!..

Один матрац из пенопласта пострадал меньше других — на нем-то и лежала Киттредж. В Бункере почти не было света, но кожа ее белела. Я увидел, что глаза ее открыты, и когда я подошел, она слегка повернула голову, давая понять, что осознает мое присутствие. Мы оба молчали — во всяком случае, первые минуты. Мне снова вспомнился тот миг, когда много лет тому назад над горизонтом, из провала между двух черных холмов, поднялась полная луна и поверхность темного пруда, по которому скользило мое каноэ, ожила, освещенная этим светом язычников.

— Гарри, — начала Киттредж, — я должна кое-что тебе сказать.

— Надеюсь, — тихо произнес я. И уже предвидел, что она скажет, еще до того, как она это произнесла. У меня екнуло сердце — в браке это бывает редко, но всегда оправданно: страх перед следующим непоправимым шагом. Я не хотел, чтобы она продолжала.

— Я была тебе неверна, — сказала она.

В каждой смерти таится торжество, в каждом экстазе — маленькая смерть. У меня было такое чувство, точно две половины моей души поменялись местами. Чувство вины за каждый миг, проведенный с Хлоей, перестало давить меня — горе потоком полилось в эту новую пропасть, разверзшуюся между мною и Киттредж. Ураган, который, как я ожидал, разразится в тропике головного мозга, уже бушевал. Он ударил мне в голову с протяжным глухим стуком, с каким уродливая шишка ударяется в старое деревянное днище лодки.

— С кем? — спросил я. — С кем ты была мне неверна? — И сидящий во мне королевский наблюдатель, которого не затрагивали ни ураганы, ни землетрясения, ни пожары, ни бури на море, сумел подметить, как грамматически правильно я выразился, — удивительный я все-таки малый!

— Это было однажды днем с Проституткой, — сказала она, — но это не была связь, хотя в общем-то… была. — Она помолчала. — Гарри, был еще кое-кто.

— Дикс Батлер? — спросил я.

— Да, — сказала она. — Дикс Батлер. Боюсь, я влюбилась в него. Мне ненавистна даже мысль об этом, но, Гарри, я, наверно, влюблена в этого человека.

— Нет, — сказал я, — не говори мне. Ты не должна так говорить.

— Мое чувство к нему, — сказала она, — совсем другое.

— Он человек смелый, но нехороший, — сказал я тоном приговора, исходившим откуда-то из самой глубины моего существа. — Да, он человек нехороший.

— Это не имеет значения, — сказала она, — я тоже нехорошая женщина. Да и ты нехороший. Дело не в том, какие мы, — сказала Киттредж, — по-моему, дело в том, какие чувства мы вызываем в людях. Знаешь, — тихо добавила она, — мне хочется верить, что, когда мы занимаемся любовью, Бог при этом присутствует. Это было, безусловно, так с Гозвиком, и так было с тобой. Бог присутствовал при этом как Отец Вседержитель. Он парил над нами и судил. Так беспощадно. А вот с Диксом Батлером — не могу объяснить почему-я чувствую себя ближе к Христу. Дикс не нуждается в сочувствии, и Христос приближается ко мне. Такой нежности я не чувствовала с тех пор, как умер Кристофер. Понимаешь, мне уже безразлично, что со мной будет. — Она взяла меня за руку. — У меня всегда был мой блиндаж — я умею целиком замыкаться в себе. А теперь я думаю, как было бы прекрасно, если б я могла выказать Диксу свое сочувствие. Так что, понимаешь, мне не важно, заслуживает — по твоим меркам или чьим-то другим — Дикс такое сочувствие или не заслуживает.

Я стоял перед ней, и страшная картина представилась мне: я сижу в машине, мертвенно-бледный, — я врезался в дерево. И мое лицо смотрит на меня с затылка разбившегося человека. Неужели мне только померещилось, что удалось свернуть с бесконечно длинного спуска?

А потом рухнула последняя опора. Я нырнул в настоящий страх. Неужели наваждение, обитавшее в Бункере, вырвалось наружу подобно инфекции, прорывающейся сквозь стенку больного органа и мчащейся по телу?

— Нет, — сказал я, — я тебя не отдам. — Словно в трансе, когда все выше и выше взбираешься по перекладинам души, чтобы потом, осмелев, спрыгнуть вниз, я сказал: — Дикс едет сюда, так?

— Да, — сказала она, — он скоро тут будет, и тебе надо уехать. Я не могу допустить, чтобы ты остался здесь. — Даже при таком свете я увидел ее слезы. Она тихо плакала. — Это будет так же ужасно, как в тот день, когда мы с тобой сказали Хью, что он должен дать мне развод.

— Нет, — снова сказал я, — я боялся Дикса Батлера с того дня, как познакомился с ним, и потому должен остаться. Я хочу встретиться с ним лицом к лицу. Ради себя.