Красная готика - Станислав Птаха

Наверное, так принято среди сотрудников столичного НКВД — ходить в гости к товарищам по службе как к девицам на выданье — с бутылкой дорогого вина и шоколадкой. Спасибо хоть без букет! Конечно, Прошкин понимал, что ждать от такого эстета как Баев презента в виде поллитровки водки и пары атлантических селедок или килограмма молочных сосисок, по меньшей мере — глупо. Но от банки заграничной тушенки, коробочки шпрот или палочки копченой колбаски он не отказался бы. От таких мыслей у Прошкин голодная слюна потекла обильней, чем у многострадальной собаки Павлова. А вот розовое вино это уж слишком! Хотя виноват Прошкин как всегда сам — никто за язык не тянул Сашу в гости приглашать.

Пауза явно затягивалась, и Баев, как наиболее дипломатичный из присутствующих, поздоровался с виноватыми нотками в голове:

— Добрый вечер, Николай Павлович. Я вот решил к Вам заглянуть…

— У нас с Александром Дмитриевичем, как выяснилось масса общих знакомых! — радостно сообщил Субботский, и в подтверждение развернул фолиант, оказавшийся альбомом с фотографиями, так, что бы он был виден Прошкину, все еще стоявшему на пороге.

— Скажите, пожалуйста, какое совпадение, — пробурчал Прошкин, и спешно удалился на кухню вместе с корзиной, принялся разжигать примус, что бы вскипятить наконец-то воды и изготовить кофейку, прежде чем приступить к замечательным дарам полей.

Прошкин механически крутил ручку кофемолки и размышлял над серьезной дилеммой. Во-первых, и сама эта тяжелая посеребренная кофемолка, и старинная медная джезва и даже объемистый джутовый мешок с кофейными зернами были позаимствованы Субботским из дома фон Штерна, в чем он и признался честно Прошкину. Прошкин согласился, что все эти предметы для науки, как и для следствия интереса не представляют, и пригодятся в их холостяцком хозяйстве гораздо больше, чем самому покойному. Зато с точки зрения сухой буквы закона — Баев единственный наследник своего формального дедушки, пусть даже он и трижды ему не кровный родственник, и все что не представляло интереса для следствия в доме Александра Августовича, являлось теперь личной собственностью Саши. А ну как глазастый змей Баев признает в кофемолке семейную реликвию и устроит скандал со слезами? Прошкин быстренько пересыпал намолотый кофе в жестяную банку и убрал кофемолку в шкаф — подальше от Сашиных зорких глаз. Да еще и эта вкусно пахнущая корзинка. Без всякого дедуктивного метода понятно — Прошкин был в деревне, а значит, общался с Феофаном!

Ох, да пусть думает что заблагорассудится!

Когда так сильно хочется есть — не до глубоких умствований!

Прошкин сглотнул голодную слюну — и продолжал раскладывать яства по тарелкам, потом поставил все это на поднос, доставшийся от прежних хозяев, и прямо с подносом отправился в гостиную.

Баев то ли не был голоден, то ли слишком сильно боялся таинственных отравителей, во всяком случае, он не ел. Сугубо для приличия отломил несколько крошек от куска кулебяки и, с отсутствующим взглядом, потягивал вино, пока Прошкин и Субботский во всю уплетали сельские деликатесы. Не переставая жевать, Субботский принялся делиться с Прошкиным своими открытиями. Он, оказывается, имел счастье знать отца Александра Дмитриевича. Да, да. Лично. Ну не близко конечно, но несколько раз общаться с покойным Дмитрием Алексеевичем, когда тот был еще живым и достаточно здоровым что бы командовать дивизией. Но это еще не все! Вот то, что Александр Дмитриевич, как выяснилось, имеет родственное отношение к Александру Августовичу — университетскому корифею и многолетнему учителю и вдохновителю самого Субботского — вот это действительно новость! Вот уж действительно, в жизни нет ничего случайного!

Лично для Прошкина, в этих фактах никакого великого открытия не было, он даже был уверен, что следующим пунктом восторгов Субботского будет то, что он в студенческие годы странствовал в компании Ульхта — что и подтверждала фотография, показанная Прошкину Баевым на заре их знакомства. Конечно, ничего такого выдержанный Прошкин Субботскому говорить не стал, а напротив слушал его внимательно, время от времени поддакивал и даже, как настоящий артист, изображал на лице интерес. Стоит сказать, что по мере того, как Субботский насыщался, речь его по форме становилась все более связной и плавной, а ее содержания действительно интригующим! Не удивительно, что студенты уважали и любили своего молодого педагога! Алексей был прекрасным лектором. Итак, Субботский, иллюстрируя философский тезис о том, что в жизни нет ничего случайного, повествовал о давних событиях, которые к его знакомству с дедушкой Александра Дмитриевича, а потом и с его отцом — комдивом Деевым отношение имели весьма отдаленное.

Пути пилигримов.

Это теперь, в двадцатом столетии, люди носятся по жизни сломя голову, помогая себе трамваями и автомобилями, перемещаясь без всякого общего смысла подобно камешкам из разбитого калейдоскопа. Во времена же близкие к былинным, человеческая жизнь текла медленно и завесила от множества социальных правил и обязательств, подчиняясь общей светлой цели достижения Царствия Небесного. К вожделенному Царствию вели разные пути — кто истово молился и умерщвлял плоть, кто обрабатывал поля и виноградники, принадлежащие монастырям, кто просто вносил церкви лепту золотом или драгоценностями, или жертвовал на строительство храмов, кто с оружием в руках противостоял ереси, а иные отправлялись в заморские страны в поисках Гроба Господня или несли слово Божие в языческие дали.

Пути тех, кто отправился в странствия с благой целью умножения славы Божией, лежали через чужие земли, полные неведомых болезней, диковинных опасностей и подлинных чудес, и занимали многие годы. Путники загоняли коней и изнашивали обувь, оборачивали тряпицами истертые в кровь ноги и снова двигались дальше с максимально возможной скоростью. Им нужно было торопиться! Потому что малограмотные, не имевшие никакого понятия про научный атеизм массы того времени каждодневно жили в страхе и ожидании Конца Света.

Как никогда усердно радели о прощении и ждали конца времен в 1300 году. Именно в этот год некий высокородный испанский юноша решился принять обет во искупление древних грехов своего семейства и обратился к тогдашнему Понтифику — Бонифацию УШ, вопрошая о том какое именно послушание более послужит к искуплению и пользе Господней? После длительной беседы с приближенными к Папе кардиналами и епископами, приняв благословение от самого Святейшего, он, надев грубый плащ смиренного паломника, прямо из Рима отправился в сопровождении всего лишь двух оруженосцев и нескольких слуг, сперва в Дамаск, а затем, через Персию, в направлении нынешнего Китая. Не слишком типичный маршрут для пилигрима — все они стремились в земли Иерусалимские, но редко шли далее, тем более странный для выходца из страны, вынужденной противостоять жестоким атакам сарацин.

Земных ли он искал сокровищ или сокровенного знания? Многие годы провел он в странствиях, и ему удалось добраться и до охваченных нескончаемой смутой китайских провинций, и до монгольских плоскогорий и до горных буддистских храмов, и до роскошествующих вдоль шелкового пути ханств, и даже до дремучих лесов и оживленных городов заснеженной Московии.

Конечно, и сам Субботский, и его слушатели, так и не узнали бы об этом удивительном подвижничестве, если бы не великий талант и фантастическое трудолюбие профессора фон Штерна. Во время экспедиции в Монголию, Александр Августович был допущен в хранилища удаленного ламаистского монастыря и там, среди множества раритетов, к удивлению своему обнаружил пергамент с латинскими буквами и знаками похожими на рунические, и конечно же, сделал с него список. Затем, ему удалось установить, что текст этот представляет собой разновидность популярной в Средневековой Европе тайнописи, и даже расшифровать большую часть документа.

Итак, свиток, конечно неясно и отрывочно, большей частью посредством метафизических описаний, повествовал о многотрудном путешествии того благородного испанского дворянина, предпринятом с благословения Папы и во славу Божию. Как тонкий, интуитивный ученый Александр Августович предположил, что образованный странник, предпринявший такое уникальное путешествие, и педантично заносивший записи о нем в манускрипт, должен был оставить и иные документально подтвержденные следы на своем продолжительном пути и стал систематически посвящать время их поискам.

Он искал всюду, где только возможно, переворошил тонны архивных материалов на десятках языков в дюжине стран, и его труд был вознагражден! Причем прямо на родине. Среди фолиантов и пергаментов, поступивших в государственный архив после смерти не оставившего наследников мелкопоместного дворянина Кузьмищева, обнаружил он списки, сделанные предком этого дворянина, жившим в XVIII веке, со старинной летописи, хранившейся в обветшалом монастыре близи поместья Кузьмищевых под Ярославлем. Летопись в разделе рассказов о монастырской чудотворной иконе содержала такое свидетельство, сделанное лета 1350 года от рождества Христова. Монах Нил уверял, что подростком, в годы послушничества своего, удостоился зреть чудесное исцеление — в зимнюю стужу, на монастырский двор доставили серьезно обмороженного путника в странной для той местности одежде. Повреждения, причиненные несчастному морозом, были столь значительны, что его кожа, испещренная диковинными знаками, отделялась от тела и повисала, словно лоскутья от малейшего прикосновения, а обнажавшаяся при этом плоть смердела и кровоточила, а потом превращалась в ужасающие черные струпы. Надежд на исцеление болящего у братии не было, но, по человеколюбию своему, Отец — настоятель велел принести к изголовью путника список чудотворной иконы Иверской Божьей Матери. И заступница сотворила чудо — за несколько дней раны несчастного перестали кровоточить, зловонная короста отпала, обнажив новую, здоровую и чистую кожу, а через непродолжительное время спасенный стал совершенно здоров. Братья не понимали его речи, и он изъяснялся с окружающими при помощи простых рисунков, а крест клал иначе чем-то принято в православии, сохраняя верность католическому обряду, хоть и провел он в странствиях по дальним безбожным землям долгие годы. Однако же, Божье чудо, что произошло с ним, уразумел и даже возблагодарил Матерь Богородицу, пожертвовав монастырю единственную свою ценную вещь — медальон в виде шара, величиной чуть более грецкого ореха, плетенный из тонкой золотой проволоки. Записи предка Кузьмищева содержали даже подробный рисунок этого удивительного предмета, сделанной в нескольких ракурсах — по сути, это были золотые проволочные кольца, расположенные по вертикали и горизонтали, а внутри этого золотого шара покоился еще один — небольшой нефритовый шарик. На ушке, прикреплявшем подвеску к цепочке, было несколько знаков, подобных тем, что удалось обнаружить профессору в манускрипте. Как энциклопедически образованный и масштабно мыслящий ученый фон Штерн осмелился предположить, что переплетение золотых колец не что иное, как широты и меридианы, аналогичные тем, что используют теперь во всякой географической карте, а тем паче на глобусе…