СвиноБург - Дмитрий Бортников

Там, в ручье, замерзшие лягушки. Они неподвижны. Распластаны в прыжке... Они будто висят во льду. Так заколдованно, как в остановленном фильме...

Это как остановленный сон... От которого просыпаешься и всплываешь...

Зеленые травы ручья неподвижны. Моргая, как очумелый, я смотрю на эти изумрудно- зеленые, чудесные травы... Они застыли в волнении... Как зеленые волосы...

Я долго стоял, склонив голову, и любовался. И, может быть впервые за все время после переезда, я улыбнулся. Стоя на этих плитах, над волшебным ручьем, я улыбался... В тот момент я будто увидел легкое прикосновение смерти... Когда она становится чудесной... Когда ты попадаешь в хрустальный город, где все настигла смерть... Мгновенная, как сон, как рай... Как подводный город, где нет ни хищников, ни жертв... Я будто стоял над этим городом... Мальчик, потерявший память...

Смерть прошла по мостику за секунду до меня...

Эти подобранные для гребка лапки... Вытянутые лапки... Перепонки... Крапчатые животики... Темно-зеленые спинки и глаза, спокойные, застывшие...

Присев на мостике, я близко-близко наклоняюсь к ручью. Будто хочу напиться этой воды. Этой мертвой воды...

А потом меня взяли на охоту. Первый раз я был на охоте! И увидел этих вмерзших в лед лис! Они были больны бешенством! Их убили и бросили в реку, а наутро встал лед...

Там все напились! Даже собаки вошли в транс! Им бросали хлеб, вымоченный в водке! Они рвались с поводков!

А когда потом они подняли лис, мужики не могли их усмирить. Их звали, свистели, кричали! Но эти псы уже ничего не слышали!

Меня поставили к стогу. Я только собрался поссать, только расстегнул ватные штаны, как услышал лай. И увидел лис.

Они летели к смерти через поле. Под ледяным дождем, по мокрому полю...

Все три вместе! Я замер.

Меня это так очаровало, что я чуть свое хозяйство не отморозил!

Я увидел сначала одну, а потом две сразу. Они летели, не касаясь земли!

И даже когда мужики всаживали в них из двух стволов, дуплетом, они не остановились! Продолжали мчаться, вытянувшись, как пламя, задуваемое ветром!

Я стоял разинув рот.

А потом надо было собирать этих лис. На меня напала тупость, тягучая сонливость. Я не мог отвести глаза от этого поля! От этого пустого поля, по которому они летели к смерти, со свинцом внутри! С пеной на морде... И упав, они рыли землю лапами! Уже мертвые! Еще бы! Дробь «двойка» кого хочешь заколдует!

--- А!!! --- Суки! — рычал Витькин папаша и всаживал из своей пятизарядки. Как гвозди вбивал! А лис все не останавливался! Все полз! Прямо к сапогам! Рыл землю! Уже почти без головы!

У мужиков мех на шапках встал дыбом!

Это была такая ярость, что мы только потом выдохнули!

Их взяли за хвосты и понесли к реке! Их надо было закопать. Так и говорили.

Но все так устали, так отупели, как во сне ходили... Их просто бросили с берега в реку. Размахнулись и бросили.

А пока их несли, они качали головами... Оскаленные морды... Плоские глаза, маленькие стеклянные глаза... Густая, как слюна, кровь капала на землю.

Мужики подошли к берегу, высокий глинистый склон... «Давай! На раз-два-три!» С размаху, вихляясь, лисы попадали в воду. Одна за другой...

Утонув немного, они поплыли. Их сносило течением. Крупный лис, с жесткой черной гривой... И две лисы... Они плыли вместе, как брат и две сестры...

Потом их прибило к берегу, а наутро встал лед. Я вышел, и они там были. У берега, во льду. Я подошел к самому краю и смотрел на них.

Они были так неподвижны, так красивы... Они были так далеко и так близко. Я видел все их шерстинки... Их оскаленные мелкие клыки... У одной из них остался левый глаз. Он был маленький, как смородинка, и без блеска...

Так удивительно. Так обманчиво и реально... Казалось, они лежат так глубоко и одновременно на поверхности... Они были как живые, как новые...

Казалось, в этой реке они омыли свои раны... Они лежали все вместе, две сестры и брат... Такие спокойные... Такие свободные от жизни и ярости...

И в эту минуту я вдруг подумал об отце. Мужики тоже подошли. Они тоже смотрели на лис. Ночью им пришлось пристрелить двух собак... На них были следы лисьих клыков.

Мы молча стояли над этой ледяной могилой. Никто не сказал ни слова! Даже бешеный беспалый Шнайдер! Потом они все ушли хоронить собак, а я остался.

--------------------------

--------------------------

--- Работать! Он должен наконец решить! --- Кем он станет?! --- Ассенизатор! --- Предел мечтаний! --- Золотарь верхом на бочке! ---

--- Что он умеет? Ты спроси у него! --- С тобой он хотя бы разговаривает! --- А со мной сопит! Сопит, как морж! ---

Отец запел очередной куплет своей песни. Для меня это стало гимном семьи и колыбельной!

Я думал, а если бы он вдруг онемел?! Бац — и все?! Как он сам поет: «Пиф-паф по шарикам, я больше не летун...» А?! Что бы тогда было? Как бы он выразил это? Эту энергию. Эту жажду. Как?

Вот тогда бы он меня понял! Тогда бы он выкатил не такие глазищи! И никто бы его не слышал!.. Никто...

Хотя он бы наверняка нашел выход! Стал бы плясать! Как сумасшедший! Чтобы свалиться в конце и заснуть! Или стал бы сочинять! Писал бы как одержимый! Совал бы нам всем в руки свои каракули! Вот тогда бы он понял своего сына! Понял бы своего моржа! Засопел бы по-другому! Мать уходила в такие моменты. Я сопел один. Один отдувался.

В конце концов, в один из таких концертов, я перестал сопеть. И сказал, что буду врачом.

А пока буду работать с матерью. Санитаром. Отец упал со смеху! Уж лучше бы я продолжал сопеть.

--- Почеши-ка спину --- До-окт-о-ор! --- Он ржал, задрав футболку. А я начал ему чесать спину.

Ха-ха! В нашей семейке я один мастер на это! Единственный телепат! Когда был в духе, конечно! Чесал там, где чешется, без слов. Полное взаимопонимание! Отец, как старый тигр, выгибал спину! Он мне подсказывал!

Потом, когда я вырос, когда перерос его, он уже не просил: «Почеши-ка спину!»

Сам скребся или за матерью ходил.

А пока я еще не достиг черты, когда отец перестает тебе доверять и ты отмучился... Ура! Отмучился! И он уже не ведет себя, будто ты кошка или чужой ребенок, которого занесли на минутку, чтоб сбегать в аптеку!

Он мне ставил в пример своего отца! Дедушку Вилли!

«Вот посмотри! Какое упорство! Он и в лагере выжил! В ла-ге-ре!!! Ты бы сдох! В тебе нет настоящей закваски! Эх! Еще пару капель немецкой крови! И все было бы нормально! Упрямства! Пробивать себе дорогу! »

Он нагибался, шепча: «Вот твоя мать. Посмотри... Она всегда хотела быть врачом... Она своего добилась. Но она не железный человек! Нужно стать стальным!..» Он сжимает кулак.

Я опускаю глаза.

Ночами я лежал и мечтал.

Стать шутом... Но кто в нем нуждается?.. Кому нужен шут?!

Или стать священником. Да. Точно. Стать пастором. Шутом-пастором! Это было бы здорово! Я бы не выдержал! Да и губы у меня не подходят. У них у всех такие узкие. Будто всем делают операции. А может, и мои подойдут...

Ха-ха-ха! А вдруг я не выдержу! Так стоять! Вдруг запляшу! Как затанцую! Или рожи корчить начну! Совой заухаю! Начну ушами двигать! Или запою! Пойду вприсядку!

Они меня в интернат сдадут тогда! Точно! Скажут: «Сошел с ума». И привет! Нет... Так не пойдет... Я так не смогу! Обязательно что-нибудь выкину! Начну вертеть носом! Ну, чтоб кого-нибудь рассмешить! Я же не со зла! Чтоб вызвать улыбку! Только улыбку!

А может, и не мучиться! Не придумывать! Ходить по больницам и смешить больных! Сказать там, что могу смешить ваших пациентов! Так работать! Но наверное, так нельзя! Нет такой работы.

Я бы просто приходил и смешил их. Плясал бы! Говорил бы разными голосами! Пел бы баритоном, тенором! Играл бы на губах! На брюхе! Чесал бы одно ухо другим! Я могу! Могу, когда в раж войду! Меня еще надо останавливать! А то засмешу! Уже так было... Они улыбались. Правда! Я не вру! Они смеялись. Вся палата! Они с коек попадали! А другие из коридора пришли! Курили и услышали!

А один даже проснулся! Он долго не просыпался! Так долго, что про него начали говорить шепотом! У него были дырки в животе и трубки, куча трубок! Я его разбудил! И он как увидел мою рожу, так сразу поссать попросился!

Я был счастлив! Я помню его глаза. А он потом спрашивал, что это за толстый плясал...

Ну, плясал и плясал. И еще бы плясал, только бы он проснулся!

Мне-то что, жир течет! Только успевай вытирать!

Только потом так странно... Так внутри пусто... И хочется уйти. Хочется одному побыть. Чтоб все забыли тебя. Совсем.

Будто меня и не было. Ни первых слов, ни гримас, ни сопения, ни пука, ни жира, ни зассанных простыней, ни ботинок «прощай, молодость», ни рубашек, ни платков носовых, скомканных в штанах, ни глаз моих, ни штанов, ни фотографий, ни тетрадок, ни запаха...

И чтоб и мать моя, и отец мой забыли, что я был... И те, кто умерли, и прабабушка, и дед Вилли, все... Забудьте меня!

Мне становилось так спокойно в такие моменты...

Мертвые нас никогда не забудут...