W или воспоминание детства - Жорж Перек

— быть Вестерманом, придя первым на классификационном чемпионате Норд-W;

— быть Пфистером, придя вторым на местном чемпионате W против Норд-W;

— быть Каммингсом, придя вторым на местном чемпионате Норд-W против Норд-Вест-W;

— быть Грюнелиусом, придя первым на отборочных соревнованиях Норд-W против Вест-W;

— получить престижный титул Густафсон, добившись первенства на Олимпиаде (перед фамилией победителя Олимпиады ставится определённый артикль, как это принято делать с фамилиями оперных певиц: «лё Густафсон», «лё Джонс», «лё Кекконен» и т. д.);

— и быть, наконец, Казановой, оказавшись победителем Атлантиады.

Эти шесть фамилий, занесённые в его наградной список, и образуют его официальный титул, и именно его, соблюдая неизменную последовательность, он произнесёт, когда предстанет перед Официальными Лицами: лё Густафсон-Грюнелиус-Пфистер-Каммингс-Вестерман-Казанова.

Само собой разумеется, эти наименования, несмотря на их официальный характер, имеют разный срок действия. Титул олимпийского чемпиона — один из самых устойчивых, поскольку в год проводят всего одну Олимпиаду; титул Казановы разыгрывается ежемесячно, на каждой Атлантиаде; титулы, завоёванные победами в отборочных соревнованиях, местных и классификационных чемпионатах приходится отстаивать почти еженедельно.

Титул олимпийского чемпиона, самый постоянный, а значит, и самый желанный, — вершина спортивной карьеры любого Атлета. Довольно быстро устоялся обычай навсегда сохранять этот привилегированный титул за тем, кто однажды его завоевал, даже если он никогда больше не повторил своего подвига. Подобно тому, как всю жизнь называют «господином Президентом» того, кто был, всего лишь неделю президентом Совета, так и всю жизнь называют «лё Кекконеном» того, кто одержал, пусть всего один раз, победу в беге на 110 метров с барьерами на Олимпиаде.

Тем не менее, чтобы не путать почётного — или скорее почётных, поскольку их несколько — Кекконенов с Кекконеном действующим, в первом случае титул слегка изменяют, как правило удваивая первый слог. Таким образом, о прошлых олимпийских победителях в беге на 110 метров с барьерами, на 100 метров, на 200 метров и т. д., говорят: лё Кекекконен, лё Джоджонс, лё МакМакМиллан, лё Шошоллерт, лё Эндрэндрюс.

Все эти дополнительные почётные титулы означают нечто большее, чем простые знаки уважения: действительно, согласно обычаю с титулами связаны те или иные привилегии. Классифицированные Атлеты (то есть, обладающие как минимум одной фамилией) имеют право находиться без сопровождения на территории Центрального Стадиона. Обладатели двух фамилий (например, Амстел-Джоджонс, 3-й в 100 м в H.-B.-W, олимпийский экс-чемпион) имеют право на дополнительный душ. Обладатели трёх фамилий (например, Моро-Пфистер-Казанова, 2-й на 400 м в W, 2-й на 400 в W-H.-W, победитель Атлантиады) имеют право на личного тренера, которого называют Обершриттмахером, то есть Генеральным Тренером, наверняка потому, что первым эту должность занимал немец; обладатели четырёх фамилий имеют право на новую тренировочную форму и т. д.

XXI

Как-то в колледж пришли немцы. Это было утром. Мы издали увидели, как два офицера пересекают школьный двор в сопровождении одной из директрис. Как обычно, мы пошли на уроки, и больше их не видели. В полдень прошёл слух, что они всего-навсего просмотрели классные журналы, после чего ушли, реквизировав откармливаемую поваром свинью (я помню эту свинью: она была огромной и питалась исключительно очистками).

В другой раз ко мне пришла тётя Эстер. Нас сфотографировали вместе. На обратной стороне фотографии надпись, незнакомым мне почерком: 1943. На заднем плане видны Альпы, лес, поле, деревушка и большое деревянное шале с очень покатой, частично усечённой крышей («кровлей в форме гусиной лапы», согласно словарям), характерной для горных домов. Семь существ — четыре, принадлежащих к различным видам животных, три — к роду человеческому, — проявляются на первом плане. Это, справа налево (на фотографии): а) чёрная с белыми пятнами коза, частично обрезанная правым краем фотокарточки; у неё очень длинная борода; вероятно, она привязана к колу и вряд ли замечает, что её фотографируют; б) моя тётя; на ней серые шерстяные брюки с узкими отворотами и чётко отглаженными складками, светлая кофточка (или блузка) с короткими или закатанными рукавами, пиджак из ангорской шерсти, наброшенный на плечи и застёгнутый на одну верхнюю пуговицу. Кажется, на ней совсем нет украшений. Её волосы стянуты и забраны назад, пробор посередине. Она чуть меланхолично улыбается; на руках она держит в) белого чёрноголового козлёнка, который, похоже, не испытывает особого восторга и смотрит направо, в сторону козы, приходящейся ему, несомненно, матерью; г) я сам; левой рукой я ухватил козлёнка за ногу; в правой руке держу, как будто хочу показать внутреннюю часть тому, кто нас фотографирует, большую белую соломенную или полотняную шляпу, которая, вероятно, принадлежит моей тёте; на мне короткие штаны из тёмного драпа, клетчатая рубашка-«ковбойка» с короткими рукавами (несомненно, одна из тех, о которых у меня ещё будет возможность рассказать) и вязаная фуфайка без рукавов. Носки спадают; живот немного вздутый. Волосы подстрижены очень коротко, но несколько неровных прядей спадают на лоб. Уши у меня большие и сильно оттопыренные; я чуть склонил голову вперёд и с упрямым видом смотрю снизу в объектив. Слева и позади группы, образованной тётей, козлёнком и мной, находятся д) белая курица, наполовину скрытая с) крестьянкой лет шестидесяти, одетой в длинное чёрное платье, в широкой соломенной шляпе, которая прячет её лицо; одна рука лежит на бедре; рядом с ней ж) лошадь довольно тёмной масти, в сбруе, в шорах, с крупом, наполовину обрезанным левым краем фотокарточки. В самом низу, справа видна сумка из искусственной или плохой кожи, с длинными ручками, которая, скорее всего, принадлежит тёте.

В другой раз, когда, как мне кажется, мы, целая орава детей, сгребали сено, кто-то прибежал и сказал, что ко мне приехала моя тётя. Я помчался навстречу фигуре в тёмной одежде, которая направлялась к нам от колледжа через поле, и остановился, как вкопанный, в нескольких метрах от неё: я не знал даму, которая стояла напротив и, улыбаясь, приветствовала меня. Это была моя тётя Берта; впоследствии я прожил у неё почти год; быть может, тогда она и напомнила мне о своём посещении, или я сам придумал это событие. Однако я с абсолютной чёткостью сохранил воспоминание, но не о всей сцене, а лишь о чувстве недоверия, враждебности и подозрительности, которое я в тот момент испытал: мне и сейчас трудно его выразить, как если бы это было разоблачение элементарной «истины» (отныне к тебе будут приходить только чужие; ты будешь постоянно к ним стремиться и постоянно их отталкивать; они не будут принадлежать тебе, ты не будешь принадлежать им, ибо сможешь лишь держать их в стороне от себя…), излучины которой я, кажется, продолжаю исследовать до сих пор.