Цена всех вещей - Мэгги Лерман

Брайан откинулся на стуле, скрестив руки на груди.

— Иногда я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не арестовать тебя, придурок.

— Да плевать. — Я открыл дверцу шкафа и уставился на коробки с крупами.

— Не дерзи мне. Если бы кто-нибудь на вечеринке настучал на тебя копам, у меня были бы крупные неприятности.

— Но никто ведь не настучал, не так ли?

Дев заговорил с набитым омлетом ртом:

— Если уж собираешься пьянствовать, будь по крайней мере веселым пьяницей.

Кэл хихикнул.

— Ты назвал меня фальшивым, эгоистичным членомешком. Что такое членомешок?

— Это мешок для твоего члена, вот что, — заявил Дев.

— Типа сумки? Или как носок с приделанным к нему кармашком?

— Мальчики… — пробормотала мама со своего места у окна. На самом деле ей было наплевать, о чем мы говорим, но порой мать испытывала необходимость напомнить нам, что она все слышит.

— Не важно, — сказал Брайан. — Просто в следующий раз попытайся хоть немного себя контролировать.

Я с шумом захлопнул дверцу шкафа. Никто даже не вздрогнул. Все они — Брайан, Дев, Кэл и мама — пялились на меня так, словно я вообще ничего не сделал.

Им было не важно, что я делаю. Я всегда оставался для них самым младшеньким, малышом, дурачком. Они смотрели на меня, но не видели. Для них я был аниматроником[15] Маркоса. Я мог хлопать дверьми, кричать, рвать и метать, а они едва отрывали взгляд от кукурузных хлопьев.

— Пойду прогуляюсь, — сказал я и вышел, прежде чем меня успели остановить.

Я позвонил Диане Норс. Мы не встречались официально, поэтому мне не нужно было выжидать несколько дней. Она не считала меня придурком, а значит, наверняка ответила бы на звонок. Мы встретились в кафе-булочной с небольшим внутренним двориком, купили рогалики и сели за столик, стоявший на солнце. Здесь было светло и жарко — уже перевалило за полдень, и голова моя раскалывалась от жары — но у меня и в мыслях не было пересесть в тень. Боль была платой за то, что я забыл об Уине прошлой ночью.

Она выглядела немного чопорной в своем платье с воротничком, хотя длинные густые волосы по-прежнему были выкрашены в неестественно красный цвет. Кровоподтек на щеке вздулся и покраснел. Она ела свой рогалик маленькими кусочками, вздрагивая, когда приходилось двигать правой щекой. Когда ей казалось, что я не вижу, взгляд ее покрасневших глаз тут же обращался на меня.

— Как лицо?

Она пожала плечами и снова вздрогнула.

— Ничего не сломано.

— Можешь говорить всем, что подралась.

Она фыркнула:

— Да. Очень правдоподобно. Хорошо провел остаток ночи?

— Неплохо, — ответил я. Про братьев я и не думал, про то, что забыл о смерти Уина, не говорил, но о самом Уине, видимо, все же думал, и вырвавшиеся у меня следом слова это подтвердили. — Обычно Уин заглядывал ко мне с кофе и пончиками. Четвертого июля, я имею в виду.

Диана аккуратно слизнула с рогалика крем.

— А у меня обычно ночевала Ари. Ну, можно сказать, в этот раз мы тоже ночевали вместе, в моей машине. То есть в машине моей матери.

— Что?

— Даже не хочется возвращаться домой.

— Почему?

Диана говорила, не отрывая глаз от пончика.

— Мама просто взбесилась из-за моего лица. Я знала, что так и будет.

— Но это ведь не твоя вина.

— Она склонна к гиперопеке. Я больше не хочу слушать всю эту чепуху: надо было быть осторожнее, надо было смотреть, куда идешь, не надо было бегать и вообще не надо было идти на эту вечеринку.

— Сумасшествие какое-то. Скажи ей заткнуться.

Диана оторвала взгляд от рогалика, глаза ее расширились.

— Я никогда на такое не решусь.

— Почему?

— Ты часто говоришь своей маме, чтобы она заткнулась?

Я подумал о матери, которую большую часть жизни видел расстроенной. Из-за магазина, из-за кого-то из братьев, из-за цепи неудач — болезней, ран, денежных проблем. Но, если наступал твой черед переживать кризис, она готова была выцарапать за тебя глаза кому угодно. Если я приходил домой с разбитым лицом, она трясла меня, как мешок с картошкой, выпытывая, на кого ей подавать в суд за избиение.

— Моя мама никогда не считала, что я в чем-то виноват.

— То есть вы, парни, просто святые?

— Да.

— У меня нормальная мама. Она всегда приглядывает за мной — иногда даже чересчур пристально. Заботится о моем счастье и безопасности. Она очень похожа на Ари — иногда мне кажется, что они обе пытаются прожить мою жизнь вместо меня. — Она покраснела и замолчала.

Я подумал о братьях с их бесконечными советами и ожиданием того, что я буду поступать точно так же, как они.

— Но теперь ты больше этого не чувствуешь?

— Нет, — сказала Диана, явно неожиданно для самой себя. — Нет, не чувствую. На самом деле это из-за Уина. Ари начала проводить с ним столько времени… И я была предоставлена самой себе.

Я проглотил половину рогалика в три присеста.

— Но что все-таки случилось с Ари?

Диана скосила на меня глаза, как будто опасаясь подвоха:

— Я не знаю. Теперь она уже не болтает со мной так, как раньше.

— Ну со мной она теперь тоже не разговаривает.

— Правда? Но вы были такими близкими друзьями.

Я заерзал на металлическом стуле. Раскалившийся на солнце металл жег кожу под коленками.

— Она была девушкой Уина.

— Да ладно. Вы тоже были друзьями.

— Да, но какой теперь во всем этом смысл? Сидеть рядом и трепаться о своих чувствах?

Диана откусила кусочек рогалика:

— Возможно, вам обоим было бы неплохо обсудить все это.

— Ни фига, невозможно. Ари, болтающая по душам? Да ладно тебе! В ней есть одна хорошая черта — она вообще не романтична. Слава тебе, Господи. Если бы ей был по-настоящему необходим Уин, то ему, наверное, пришлось бы вернуться. А это совершенно невыносимо. Он был таким… — Я положил остаток кренделя на тарелку. — Он был всегда таким чертовски милым.

Диана не выглядела испуганной, но я чувствовал себя так же странно, как на пляже: сердце колотится, дыхание прерывистое. Я глубоко вдохнул и задержал дыхание на пять секунд, прежде чем заговорить снова.

— Ты когда-нибудь думала о том, что случится, когда ты умрешь? — спросил я.

— Да.

— Не насчет небес, ангелов и прочего — это глупо — а о конце всего. Когда ничего уже не будет иметь значения. — «Как ничего не имеет значения сейчас», — хотел сказать я, но поскольку и так говорил еле слышно и с придыханием, она все равно ничего бы не поняла.

— Я думала о том, как страдали бы мои родители, — начала Диана, — и мои маленькие кузены, и Ари. Ей и так сильно досталось. Сначала тот пожар, потом Уин. Но, знаешь… — Она внезапно остановилась, внимательно посмотрела на меня и, точно вспомнив, кто перед ней, закончила уже медленнее. — Мне было не грустно думать об этом. Скорее, мне даже хотелось на это посмотреть, потому что тогда я узнала бы, что люди на самом деле думают обо мне. Если я им не безразлична.