Строптивая сиротка для Айсберга (СИ) - Верта Мила

— Температура больше не поднималась?

— Нет.

— Ночью я знатно труханул от твоих тридцати девяти! Какая-то заговорённая цифра, ты даже болеешь ненормально, где тридцать семь и два или тридцать восемь? Почему вечно тридцать девять?

— Я болею редко, но метко. Спасибо тебе, что остался, ты такой хороший.

Невольно вздрагиваю, Маша утыкается носом между лопаток, водит туда-сюда, руки неуверенно ложатся мне на живот. Словно сомневается в моей реакции. Хороший как же. Отогреваюсь в нежных объятьях, но гадливое ощущение, не даёт расслабиться. Будто я её испачкал.

— Я тебя так обидела, прости, пожалуйста, мне ужасно стыдно. А ты примчался, лечил меня. Бульоном поил. Не думай, я понимаю, что виновата, наговорила тебе всякого, спровоцировала. А ты надёжный, заботливый я же специально это сказала, зацепить тебя хотела, на эмоции вывести. Мне иногда, кажется, ты холодный такой.

Закрываю глаза и почти не дышу, пусть Маша замолчит, потому что я не могу это слышать. Чувствую себя мудаком. Не хочу никаких признаний. Потому что на признания надо отвечать. А что я могу сказать? Знаешь, Маш, я вот не знаю, что с твоими чувствами делать? Что у меня никогда не было нормальных отношений? Вру, одни были, недолгие и так закончились, что лучше бы и не было? Столько грязи и боли, что решил, никогда больше не лезть в это? Я думал, что отношения — это не про меня. Кто-то не может пить из-за язвы, у кого-то пищевая аллергия, а у меня непереносимость отношений и обязательств, запретов.

И тут юная Маша, которая ждёт взаимности. Чтоб я был опорой, надёжным плечом. И после этой ангины и сегодняшней трэшовой ночи я бы хотел попробовать. Мне кажется, у нас получится. Морально созрел или вырос? Мне же тогда восемнадцать было, первые отношения, море секса, голову сорвало. Наворотил дел. И сейчас эта грязь с Кариной. Долбаёб, ты Кай Алексеевич, снова на те же грабли. Ничему тебя жизнь не учит.

— Я не хочу стесняться, того, что чувствую. — шепчет Маша, я что-то прослушал, пытаюсь уловить суть. Хочу развернуться, чтобы видеть её. Но Герда неожиданно крепко держит, не давая осуществить этот манёвр.

— Нет, стой. Мне так легче, говорить с твоей спиной. — нервно хмыкаю — Блин, я так волнуюсь. Мысли скачут. Не перебивай меня.

— Маш, подожди. — снова пытаюсь обернуться, не получается, вцепилась мёртвой хваткой.

— Нет, молчи, не перебивай, я хочу сказать, что ты мне очень дорог. Да ты это и сам знаешь. Ты мне сразу понравился. Хотя, первый секс был кошмарным. А вот потом уже. Наверно я даже могу в тебя. Господи, знал бы ты, как мне страшно это говорить.

Маша ослабляет хватку, и я наконец оборачиваюсь. Скукожилась вся, голову в плечи втянула, на щеках румянец, крылья носа трепещут, но упорно не смотрит на меня. Гипнотизирует мой пресс. От её признаний даже меня колбасит, кровь огнём летит по венам, сердце бухает где-то в горле.

А каково ей? Храбрая моя девочка.

— Почему страшно? — хриплю от волнения так, будто это у меня ангина.

— Потому что я уже. — замолкает, сглатывает, поднимает на меня глазищи.

Ты лучше, чище, круче. Давай скажи мне.

— Кай, я тебя люблю.

Глава 21. Маша

— Кай, я тебя люблю!

Это признание как оглушительный выстрел. Бабах, моё сердце замирает, почти останавливается. Меня потряхивает, делаю шаг назад, стараясь не дышать, потому что так тихо в мире ещё не было никогда. А Кай всё, молчит. Почему он молчит? Набравшись смелости, поднимаю глаза и ловлю синий взгляд, странный словно застывший.

Снежинский шумно выдыхает, нервно ерошит волосы. И кажется, не очень счастливым. Я зря сказала? Как-то не так сказала? Слова не те? Почему он молчит?

— Кай?

Мне хочется спросить: — А ты? Но гордость не позволяет. Разве после признания одного не должно звучать ответное? В фильмах именно так показывают.

Где моё: — И я тебя?!

Машинально отступаю ещё на шаг. Я ужасно деревянная, глупая до меня не сразу доходит, что он не скажет мне того же в ответ. Какая я дура. Почему я была уверена, что всё взаимно? Потому что секс крутой и нам хорошо вместе? А может, не нам? А только мне? На лице Кая бегущей строкой, что он в шоке, но ему есть, что мне сказать. Внутри него будто борьба.

Что не можешь определиться, какими словами меня добить?

— Так и будешь молчать? Скажи хоть что-нибудь. — голос предательски дрожит.

— Маша, — То есть даже так, да? Не Соколова? Не Герда? А по имени?! Настолько всё плохо? — В общем, такое дело…

Да что ты мямлишь? Зажмуриваюсь в ожидании приговора.

— Ты такая смелая и крутая в этих Микки-маусных трусах! — улыбается Снежинский.

Чё?! В смысле?! Теперь, мне кажется, мои глаза сейчас вылезут из орбит. Это что вообще? Это как?

— Ты издеваешься надо мной, что ли? Какая же я дура, Господи боже! — Меня просто взрывает от его реакции. Призналась блин в чувствах.

— То есть, по-твоему, трусы важнее моих слов? Больше тебе сказать нечего?! — на последних словах я просто верещу от возмущения.

Правильно Катя говорит, что я тетёха, глупая, наивная Маша, ждала взаимности. Откуда ей взяться-то? Он же просто кусок льда! Айсберг! Холодный камень, эмоциональный инвалид. Я перед ним всю душу нараспашку, а он мне про трусы?!

— Да пошёл ты! — срываюсь с места и бегу, сама не знаю, куда я могу метнуться в трусах и майке?

Но находиться рядом с этим сухарём невозможно, я замёрзну насмерть от его равнодушия, не взаимности и нелюбви. Надо уносить ноги и как можно дальше пока ещё есть шанс сохранить последние крохи гордости. Побег мой стремительный, но недолгий. Через пару шагов Снежинский настигает меня в прихожей, перехватывает за талию и взваливает на плечо головой вниз. Я вскрикиваю и машинально цепляюсь за его футболку. Волосы лезут в глаза и рот, отплевываясь требую:

— Отпустил меня, быстро! Совсем сдурел?

Кай шагает на кухню, не реагируя на мои требования.

— Ты ненормальный? Отпусти меня, сказала, придурок! — Бью по заднице, и мне сразу же прилетает в ответ.

— Ай, ты чё блин? Больно же!

— Это мне больно, из ушей кровь скоро пойдёт от твоих словечек. Я тоже не с золотой ложкой во рту родился, но ты явно перегибаешь.

В следующее мгновение приземляюсь пятой точкой на столешницу, крошки неприятно впиваются в кожу. Надо взять за привычку сметать их хоть в раковину.

От крошек на попе отвлекает Кай, тянет меня ближе.

— Не трогай меня! — уворачиваюсь— Я не хочу. Понятно?

— Понятно — улыбается.

И что он всё время лыбится?

— Не рычи, я же хороший, надёжный, заботливый забыла, что ли? А ещё я супердок сам тебя вылечил. И соскучился! — раздвигает мои ноги и вклинивается, затем сцепляет пятки на своей пояснице.

— Давай обниматься?

— Не хочу я с тобой обниматься. Вылечил, спасибо. Могу расплатиться Нутэллой. Сойдёт? — пытаюсь свести ноги, но Снежинский крепко держит их одной рукой, другой за попу двигает меня ещё ближе к краю. Крепкий стояк упирается мне аккурат между ног, возбуждение накатывает тёплыми волнами вниз живота, моё дыхание становится громче, облизываюсь как кошка.

Я тоже соскучилась, но ему об этом знать необязательно.

— Неа, — скалится Кай— Я только натурой беру. Как насчёт, потрахаться?

Я должна врезать ему как минимум за то, что засрал моё признание.

— Я не сплю, с нелюбимыми. — хриплю, конечно, от ангины. Пальцы сводит от желания обнять этого говнюка, сжимаю кулаки, чтоб не дать слабину.

— Ты сказала, что любишь.

Отрицательно кручу головой. Смотрю куда угодно только не на него, Кай ловит пальцами мой подбородок и заставляет посмотреть в глаза.

— Да, да, три минуты назад так и сказала: — Я люблю тебя.

На словах: «люблю тебя» голос Кая просаживается от эмоций.

— А я передумала, знаешь ли, девочки такие непостоянные.

Кай тянет меня за волосы ближе и ловит нижнюю губу, мычу от возмущения и неожиданности, он целует и смотрит не отводя, взгляд ни на минуту. Его язык нагло пробирается мне в рот, проходится по зубам и нёбу, и делает несколько поступательных движений имитируя совсем другой акт.