Сабля, трубка, конь казацкий - Степан Кулик

– О, да ты и глухой к тому же… – все так же насмешливо фыркнули шуршащие заросли. – Совсем сдал на старости… Тогда понятно: зачем гарем от чужих глаз решил подальше запрятать. У такого трухлявого пня уведут молодок раньше, чем медовый месяц закончится. А прочие – сами разбегутся.

– Погодь, погодь… Корсак?.. Ты, что ли? – неуверенно произнес Полупуд. Мотнул головой и с силой хрястнул кулаком о раскрытую ладонь. Звук раздался такой, словно поленом по камню шваркнули. – Чтоб мне аж до самой смерти больше ни одной чарки горилки не выпить, если это не Иван Корсак! Покажись на люди, песий сын! Пока я сапоги не замочил… Потом тебе это дороже встанет.

Камыши, чуть сбоку от того места, куда выходила гать, разразились хохотом, потом зашелестели громче, раздвинулись и явили невысокого, можно даже сказать, низенького мужичка. Что называется, «метр с кепкой». Одетого в нечто с трудом поддающееся описанию и больше всего похожее на мешок с дырой для головы, сметанный на живую нитку из шкур нескольких десятков степных лисиц. Причем хвосты к общей ткани не крепились, а свисали по сторонам, как пушистые кисти. Голову человека-лиса венчала шапка такого же покроя, с двумя хвостами по бокам и острой мордочкой зверька вместо козырька… Но смешным при этом мужичонка не казался. Может, потому что подпоясан был саблей, а может – из-за «янычарки»[30] в руке.

– Челом тебе, брат Василий! – изобразил он поклон, снимая шапку и взмахнув ей перед собой, словно моль вытряхивал. – Сто лет не виделись. Или больше?

– Чудны твои дела, Господи. Действительно Корсак… – протянул все так же неуверенно Полупуд, словно что-то мешало ему до конца поверить собственным глазам. – Чтоб мне… – Василий замялся, видимо решив, что хватит уже обетниц, а то того и гляди сбудутся. – Иван… Тебя же в позапрошлом году харцызы на кол посадили? Или соврал Капуста?

– Нет, брат, не соврал…

Я стоял неподалеку и видел, как потемнело лицо Корсака, губы сложились в горькую складку и недобро прищурились глаза.

– Уцелел, значит, побратим мой верный? Ушел от погони… Да так торопился, горемыка, что позабыл вернуться…

– Нет, Иван… – Полупуд говорил негромко, но голос его над водой звучал отчетливо и сурово. – Напраслину городишь. Не забыл Лаврин тебя… Конь его полумертвым к дозору у Колючей балки вынес… Только и успел казак, что о тебе рассказать, прежде чем Богу душу отдал… Но дозорные – люди подневольные. Сам знаешь… Не имеют права с места уйти, пока замена не придет. Поэтому о приключившейся с вами беде братчики только через неделю узнали. Выслали отряд, конечно… Да там и следов-то никаких не осталось. Выгорела степь на несколько верст вокруг. Случайно или умышленно кто пал пустил, не понять, а искать следы на пепелище только время терять.

– Не знал… – Корсак трижды перекрестился и опустил голову. – Прости, брат Лаврин, плохое о тебе думал. Зло на сердце держал… А оно вон как оказалось. Прости, побратим мой верный… Авось свидимся на том свете, там и обнимемся. Там и повинюсь перед тобой…

– Как же ты, лисий сын, с кола соскочить ухитрился? Не расскажешь? Или, может, так с ним в заднице и ходишь?

Слова и насмешливый тон, которыми они были произнесены, меня слегка покоробили. Все же о смерти и о страданиях надо как-то иначе. Торжественнее… Но тут же и сообразил: в Диком Поле жизнь и смерть столь тесно переплетены, что стали неразделимыми спутницами казаков. Обыденными, привычными и неизбежными, как восход и закат. Вот и говорят о них запорожцы так же просто, как о рыбалке, к примеру… Хороший клев был или сорвалась клятая рыбина? Как там в песне: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать…»

Суровая жизнь, беспощадная. И в то же время сладкая. Не рабы они и не слуги, всякому, кто родом выше или мошной толще. И никто не властен над их судьбой, ибо нет над казаком никого, кроме Бога и верности Товариществу.

Свобода! Эфемерное чувство… Его нельзя пощупать руками или взвесить… Она не обещает мягких перин и вкусных яств. Не манит золотом и драгоценностями. Но кто носил рабский ошейник или холопское ярмо, знает, чего стоит одна лишь присказка о вольной жизни: «Хоть и ляжешь не сытым – зато встанешь не битым»! Удивительно точно…

– Отчего не рассказать?.. – даже бровью не повел Корсак, подтвердив мои догадки, сумбурным ветром пронесшиеся в голове. – Все равно вечером у костра надо обо что-то язык чесать, вот и послушаешь о моих мытарствах. И о своих поведаешь… Судя по обозу, тоже не за печкой в просе отлеживался. Хотя бы в эту седмицу. Но о нас после… А то хлопец твой плавники и жабры отрастить успеет, если мы прямо сейчас побасенки править затеемся.

Я и в самом деле, пока давние знакомцы обменивались приветствиями, торчал посреди плеса ни в сих, ни в этих, будто аист на жабьей охоте. Не двигаясь ни вперед, ни назад.

– Твоя правда, Иван, – согласился Полупуд. – Надо торопиться… Татарва следом идет. А бабье войско не казацкий отряд, да и коровы строем ходить не обучены… Ты сам как на остров добираешься? Вброд или челн где припрятал?

– Есть челн, – кивнул Корсак. – И даже не один… Скажи своему хлопцу, пусть со мной идет, вместе мы быстрее их сюда перегоним, а ты баб поднимай… сколько дрыхнуть можно? Солнце уже в воду заглядывает.

– Петром кличут… – проворчал я, недовольный, что это чучело в лисьих мехах говорит так, словно меня здесь нет или я тварь бессловесная. – И недосуг с тобой кататься. Есть дело и поважнее… Пока переправа не началась, вехи надо по всем изгибам гати расставить… А ты, если ленишься сходить дважды, привяжи один челн к другому… Оно сподручнее будет.

Полупуд расхохотался так громко, что вспугнул птиц. Стая чаек или чего-то помельче с возмущенным верещанием выметнулась из камышника и закружила над плесом, оглушая окрест криком и хлопаньем крыльев. Потом перенеслась чуть поодаль и снова пропала в зарослях.

– Уел тебя мой ученик? То-то же… Ты хоть и Корсак, а все ж не самый хитрый в степи. Петро молод, да умен. Атаманская голова… Попомнишь мое слово.

– Это мы поглядим… – незлобиво проворчал его знакомец, скорее для порядку, потому как я был прав, да и пропал с глаз. Даже не зашелестело. Только по качающимся не в лад с ветром булавам рогозы да метелкам очерета можно было определить, в какую сторону казак подался.

– Давай, Петро… – для порядку одобрил мое решение Полупуд, не отрывая взгляда от зарослей и не ощущая, что терзает ус. – Руби прутья. Отмечай повороты. Вижу, ты лучше меня зришь, что и где… Пойду народ будить. Самое время убираться, от греха подальше…

Переправа заняла гораздо больше времени, чем ожидалось. Аж до густых сумерек.

Звезды уже отражались в воде, а беглецы и беглянки еще перетаскивали последние тюки. Не потому, что вещей оказалось так много, да и откуда бы им взяться?.. Татары всего лишь небольшое село разграбили, а не многолюдный город. Но ведь у каждого что-то нажито… И оно совершенно некстати напоминало о утраченном. Так что часа не проходило, чтоб какая молодица не начинала подвывать и заливаться слезами. Остальные товарки, понятное дело, тут же забывали обо всем, бросались ее утешать… Чем никак не ускоряли переправу. Не помогали ни грозные окрики Полупуда, ни свист нагайки…

Может, и был бы результат, если б запорожец «причесал» одну-другую против шерсти, как обещал, но не поднималась рука у казака. Жалел… Понимал, что нельзя, а все равно жалел. И кто знает, чем бы все это закончилось, если б не дядька Охрим.

Поглядев на это непотребство, седой крестьянин молча взял ведро, сходил к плавням, зачерпнул воды да и окатил самых голосистых. Унылое завывание тут же сменилось бодрящим визгом… И работа снова закипела.

Так и спасались. Только где начинала заминка образовываться – Тарас бежал по воду…

Со стадом тоже довелось повозиться.

Нипочем не желали круторогие буренки по гати идти. Два-три шага сделает, поскользнется или чего иного испугается и – прыг в воду. Вчетвером не удержать… за собой утащит… А там разворачивается и обратно на берег. Спасибо водяному, хоть он сдержал обещание, подсобил – ни одна не утонула. Зато люди намаялись так, что, кажется, легче было бы все стадо на руках перенести, чем перегнать. До обеда только полтора десятка самых смирных и переправили.

Не помог даже проверенный на лошадях способ завязывания глаз. Конь, чувствуя руку хозяина, доверчиво идет следом, а корова как в землю врастает, убей – с места не сдвинется. И чем громче понукаешь – тем сильнее упирается. Не доверяла животина человеку.

Все тревожнее поглядывая на север, Полупуд сгоряча предложил прирезать остальных буренок. Жалко, конечно, но так хоть мясо не пропадет, а сложить головы из-за коров – глупее не придумаешь. Бабы, хозяйки той части стада, что еще не переправилась – тут же снова заголосили, одаривая запорожца такими сердитыми взглядами, словно он их самих под нож пустить собрался.