Слоны Ганнибала - А Немировский

Не потому ли даже в переложении Ливия Андроника эта сцена, созданная великим Гомером, так волнует Сципиона.

- Прости меня, - обратился Публий к своему соседу. - Я слышал, что тебя называли Гнеем Невием. Мне хотелось бы узнать твое мнение о пьесе и игре актеров.

- Игра? Разве это игра! - воскликнул Невий. - Слышишь, как дрожит у Ахилла голос? Ты думаешь, от жалости к несчастному Приаму? От страха! Раб, играющий Ахилла, боится, если публика будет недовольна представлением: его так отдерут, что он неделю сидеть не сможет. Этого боятся и другие актеры. Однажды во время представления моей "Федры" публика так стала орать и свистеть, что эдил приказал прервать пьесу. Тут же, на глазах у зрителей, ликторы сорвали с актеров одежды, в дело пошли розги. И это зрелище понравилось публике больше, чем сама пьеса. Можно сказать, что зрители были в восторге. "Бей Федру! Поддай Ипполиту!" - слышались возгласы. Можно подумать, что свист розог для зрителей приятнее пения сирен.

- Ты прав, - согласился Сципион. - У римских квиритов грубые вкусы. Из всех зрелищ им милее всего кулачный бой. Но театр ведь и создан для того, чтобы воспитывать зрителей. Недаром греки называли его "школой для взрослых". Чтобы учить народ, нужны трагедии и комедии из его жизни. Риму нужны свои поэты.

- О каких поэтах может мечтать Рим, когда он не терпит правды! Ты, наверно, знаком с комедиями афинянина Аристофана. Какой только бранью не осыпает Аристофан Клеона! А ведь комедии Аристофана писались и ставились при жизни Клеона. Клеон, к каждому слову которого прислушивался народ, присутствовал на представлении "Всадников" и узнавал себя в наглом кожевнике. Все Афины смеялись над Клеоном. Что же было после этого с Аристофаном? Ему отрубили голову? Бросили в тюрьму? Высекли розгами? Нет, его наградили лавровым венком! Поэтому в Афинах были Аристофаны и Эврипиды. А Риму достаточно и Ливия Андроника.

- Но Рим имеет не одного Андроника, - возразил Сципион. - У Рима есть и Гней Невий. Рим любит его стихи о войне с пунами. Кто не знает этих строк: "Они предпочитают пасть на этом месте, чем к землякам вернуться со стыдом и срамом". Рим ждет от Невия поэмы о войне с Ганнибалом.

- Пусть об этой войне напишет мой внук.

- Твой внук? - удивился Публий. - А сколько ему лет?

- Один месяц. Он родился в тот день, когда меня бросили в тюрьму.

- Что же он будет знать о Ганнибале и о войне с ним? Римские полководцы будут известны ему лишь понаслышке.

- Вот и хорошо. О старине писать безопаснее. А еще лучше обратиться к грекам. Но и тут надо остерегаться, чтобы какой-нибудь римский нобиль не узнал себя в "хвастливом воине" ["хвастливый воин" - типичный персонаж греческой комедии, заимствованный оттуда римскими драматургами]. Ты советуешь писать о войне с Ганнибалом, но что мне сказать о Сципионе и Семпронии, выдавших свои поражения за победы?

Публий густо покраснел.

Приняв молчание и смущение юноши за отсутствие у него возражений, Гней Невий продолжал:

- Да, Сципионам и Семпрониям не понравилась бы моя поэма, если бы я вздумал ее написать. Ею был бы больше доволен Ганнибал. Вот кто недурно играет свою роль. А ты знаешь, мне жалко оставлять такой сюжет моему внуку. Может быть, мне действительно заняться им самому? Но удобно ли писать о том, чего не видел? Что я знаю о Ганнибале? Он дал клятву быть вечным врагом Рима. И у него один глаз.

- Когда мы встретились, у него было два глаза, - сказал Публий. - Но и я, пожалуй, знаю о Ганнибале не больше тебя.

- Ты видел Ганнибала? - удивился поэт.

- Публий Корнелий Сципион Младший! - раздался голос глашатая.

- Публий повернулся:

- Прощай, меня зовут.

- Ты сын консуляра? [консуляр - бывший консул] - удивился Невий. Какой же я осел! Никогда не отделаюсь от привычки говорить с людьми, не узнав их имени.

- Не беспокойся! - сказал Сципион. - Меня не может обидеть правда. Я рад, что познакомился с тобой, и буду еще более счастлив, если нам удастся встретиться и продолжить разговор. Прощай!

В РИМСКОМ ЛАГЕРЕ

Фабий шагал между рядами полотняных палаток, освещенных лунным светом. Уже месяц, как он избран диктатором, и за это время он не провел ни одной спокойной ночи. Вместе с почетом и властью должность диктатора принесла ему волнения и бессонницу. Италия, разбитая в нескольких сражениях, потерявшая уверенность в собственных силах, вручила Фабию свою судьбу. Она ждет избавления от полчищ Ганнибала, а что она ему дала для победы! Несколько тысяч наскоро обученных военному делу поселян. С ними он должен победить опытных иберийских и ливийских пехотинцев, страшную нумидийскую конницу.

Впереди на валу виднелся силуэт часового, опирающегося на копье. Фабий вспомнил свою юность, римский лагерь в Сицилии у горы Эрикс. Как тогда все было просто для него. Дождаться смены и спать. А теперь он не знает покоя ни днем, ни ночью, словно Италия поставила его своим недремлющим стражем.

С вершины холма, на котором был разбит лагерь, виднелись равнина, расплывчатые очертания оливковых рощ и виноградников. Там враг, сильный и коварный. Может быть, Ганнибал сейчас тоже не спит и готовит войску новую западню. Ганнибалу не терпится как можно скорее закончить войну: ведь он на чужбине и каждый день отнимает у него силы и не прибавляет новых. Он нетерпелив, этот африканец, у него горячая южная кровь. В борьбе против него лучшее оружие - терпение.

Из палаток доносится богатырский храп воинов. Легионеры устали. Почти каждый день им приходится разбивать новый лагерь. Выкапывать рвы, обкладывать вал дерном, обносить его частоколом. А в тот день, когда не надо строить лагерь, находится другая работа - чистить оружие смесью уксуса и мела, молоть зерно на хлеб.

В одной из палаток не спали. Говорили двое. Фабий прислушался.

- Сколько мы будем здесь торчать, как куры на насесте? Можно подумать, что наша овечка заботится о том, чтобы нам было виднее, как одноглазый опустошает Италию!

"Овечка", - с усмешкой подумал Фабий, - мое школьное прозвище. И это им известно".

- Чего от него ждать? - послышался другой голос. - Он хочет ускользнуть от Ганнибала за тучами и облаками. Вот Минуций - настоящий орел. Будь он диктатором, от пунов осталось бы мокрое место.

Фабий медленно зашагал к преторию. "Кто эти люди, отзывающиеся обо мне с таким презрением? - думал он. - Землепашцы из Этрурии или пастухи из Самния? Вражеское нашествие лишило их крова и семьи. Они рвутся в бой, забывая о судьбе Фламиния и его армии. Да простят боги их заблуждение. Уместно ли думать об обидах, когда решается судьба отечества! Честолюбие уже погубило Фламиния. Пусть они считают меня трусом или предателем. Это не заставит меня отступить".

Фабий задремал к утру. Но сон его был недолог. Снаружи слышался шум. Кто-то хотел его видеть, а ликтор не пускал.

- Иди к легату! - кричал он. - Диктатор еще спит.

- Я уже был у легата! - доказывал незнакомый голос.

Фабий, накинув тогу, вышел наружу. К нему, прихрамывая, шел худощавый человек лет сорока. Фабию показалось, что он где-то его видел.

- Будь здоров! - сказал незнакомец.

- Я тебя слушаю, - ответил диктатор.

- Я буду краток, Возьми меня к себе в войско.

- Тебе лучше бы остаться дома. Походы и бои не для тебя.

- То же самое ответили спартанцы, - сказал незнакомец, переходя на греческий язык, - хромому афинскому учителю Тиртею... А потом...

- Можешь не продолжать, - прервал Фабий. - Я знаю, что ты скажешь дальше, Гней Невий. Потом Тиртей написал свои воинственные элегии, и они вдохнули в воинов мужество, спартанцы разбили врагов. Но я не нуждаюсь в твоих элегиях, Гней Невий. Ты немного опоздал. Тебе бы лучше обратиться к Фламинию.

- Разве твоим воинам помешает мужество в эти тяжелые для Рима дни?

- Бывает разное мужество, - уклончиво ответил диктатор. - Поэты воспевают воинов, рвущихся в бой, а я учу легионеров воздерживаться от сражений. Недаром меня называют овечкой. Теперь понимаешь, что тебе здесь не место?

- Нет, именно теперь я понял, что должен быть с тобой, ибо кому, как не поэту, известно, что высшее мужество - идти вопреки общему мнению, встречая насмешки и клевету. Тебя называют в Риме "Медлитель", но ты заслужил имя "Величайший". Я уверен, что потомки так тебя и назовут [в середине II века до н.э. Фабия уже называли "Максим", то есть "Величайший"].

И СНОВА МОРЕ

В тот день Сципиона вызвали в сенат. Нет, его не отправляли в армию, как он решил тогда в театре. Ему дали более опасное и почетное поручение. Это задание можно было доверить лишь молодому, энергичному человек, а не какому-нибудь неповоротливому сенатору с трясущимися от старости руками. Предстояло отвезти в Цирту, к союзнику римлян нумидийскому царю Сифаксу, послание сената. Выбор пал на юного Сципиона. Он должен был плыть на корабле Килона, считавшегося самым смелым моряком тирренского побережья.

И снова море качало его на своей груди, снова о борт триеры били волны; поднимая брызги, кувыркались дельфины, черноголовые чайки стремительно падали вниз, задевая крыльями гребни волн.