Кто нашел, берет себе - Стивен Кинг

«Не скажу, - ответил Моррис и мысленно вспомнил: Дерьмо? Ну и насрать! Дерьмо? Ну и насрать! »

Однажды в середине марта 1979 года на спортивной площадке в Морриса подошел заключенный, похожий на «ангела из ада», с татуированными кучами мышц.

- Ты умеешь писать? - Спросил он на ярком южном наречии: ты умеешь писать? - Я слышал, ты умеешь писать.

- Да, я умею писать, - ответил Моррис. Он заметил, как Оллгуд, не дойдя до него, увидел, кто идет рядом с Моррисом и поспешно переместился на баскетбольную площадку в дальнем конце двора.

- Я Уоррен Дакворт. Все называют меня Даком.

- Я Моррис Бел …

- Я знаю, кто ты. Ты хорошо пишешь, да?

- Да, - сказал Моррис, не задумываясь, и без лишней застенчивости. То, как Рой Оллгуд неожиданно нашел для себя новое место, не оставило его равнодушным.

- Ты можешь написать письмо для моей жены, если я, типа, скажу, что писать? Только словам красивее?

- Могу и напишу, только у меня есть одна проблемка.

- Знаю я, какая у тебя проблемка, - выдал его новый знакомый. - Если твое письмо моей жене понравится, если после него она перестанет меня своими разговорами о разводе доставать, у тебя больше не будет проблем с этим худым сученком в твоей камере.

«В моей камере худой сученок - это я», - подумал Моррис, но где-то в душе у него появился тонюсенький проблеск надежды.

- Сэр, я напишу для вашей жены такое письмо, какого она не получала за свою жизнь.

Несмотря на мощные руки Дакворта, он вспомнил одну передачу о природе. В ней рассказывали о птичке, которая селится в пастях крокодилов, где выбирает из зубов рептилий остатки пищи, благодаря чему и выживает.

На взгляд Морриса, это была бы неплохая сделка.

- Мне понадобится бумага, - сказал он, подумав о колонии, где можно было рассчитывать не более чем на пять паршивых листов бумаги с жирными разводами, похожими на предраковые пятна.

- Я достану тебе бумагу. Достану все, что нужно. Ты просто напиши письмо и в конце добавь, что я все это говорил, а ты только записывал за мной.

- Хорошо. Скажи, что она больше была бы рада услышать.

Дак задумался, потом просиял.

- Что она офигенно трахается?

- Она об этом и так знает. - Теперь задумался Моррис. - Она когда-то говорила, что, если бы могла, изменила бы в себе какую-то часть тела? Какую? Брови Дака сдвинулись плотнее.

- Не знаю, она всегда жалуется, что у нее задница слишком велика. Но зачем об этом говорить? Только хуже будет.

- Нет. Я напишу, как ты любишь щупать ее руками и тискать.

Дак заулыбался.

- Только смотри, осторожнее там, а то я тебя сам натяну по самые глаза.

- Какое платье она любит больше всего? У нее есть платье?

- Да. Зеленое. Шелковое. Ей мать подарила в прошлом году, перед тем, как меня приняли. Она надевает его, когда мы ходим танцевать. - Он опустил глаза. - Сейчас ей лучше на танцы не ходить. Но, наверное, она ходит. Я знаю. Может, я не умею и имени своего написать, но я не дурак.

- Я могу написать, как сильно тебе хочется потрогать ее зад, когда она будет в этом зеленом платье, скажешь? Могу добавить, что от мысли об этом у тебя внутри все горит.

Дак посмотрел на Морриса таким взглядом, которого Моррис в Вейнсвилли еще не замечал ни разу. В нем было уважение.

- Слушай, а неплохо!

Но Моррис еще не закончил. Думая о мужчинах, женщины представляют только секс. Секс это не романтично.

- Какого цвета у нее волосы?

- Какого сейчас - не знаю. Когда красит - каштановые.

Каштановые звучало не слишком поэтично, по крайней мере, так казалось Моррису, но такие вещи всегда можно обойти. Ему пришло в голову, что это очень похоже на работу рекламного агентства, когда надо продать товар. Он отогнал эту мысль. Выживание является выживание.

- Я напишу, что тебе хочется увидеть, как солнце блестит на ее волосах, особенно утром, - сказал он.

Дак не ответил. Он смотрел на Морриса, сдвинув лохматые брови.

- Что? Не нравится?

Дак взял Морриса за руку, и на какой ужасный миг Моррису показалось, что она сейчас сломается, как сухая ветка. «НЕ-НА-ВИД-ЖУ» было вытатуированными на косточках пальцев здоровяка. Дак вздохнул.

- Как стихи. Завтра получу тебе бумагу. В библиотеке ее полно.

Вечером, когда Моррис вернулся в блок, его камера была пуста. Рольф Венциане из соседней камеры сказал, что Роя Оллгуда забрали в лазарет. На следующий день Оллгуд вернулся. Под обоими его глазами темнели синяки, на носу стояла шина. Посмотрев на Морриса с постели, он повернулся на другой бок, лицом к стене.

Уоррен Дакворт стал первым клиентом Морриса. В течение следующих тридцати шести лет их у него было много.

Иногда, когда Моррис лежал на спине у себя в камере (в начале девяностых у него уже была одиночка с полочкой зачитанных книг) и не мог заснуть, он успокаивал себя воспоминаниями о том, как открыл для себя Джимми Голда. Это был мощный столб яркого света среди беспорядочной и злой темноты его юности.

Его родители постоянно ссорились, и хотя он презирал их обоих всей душой, у матери броня против внешнего мира была крепче, поэтому он принял от нее саркастический изгиб улыбки и как приложение надменный, пренебрежительный взгляд. Кроме английского языка и литературы, за которые он получал высшие оценки (когда хотел), в школе он считался неуспевающим, и это не раз доводило Аниту Беллами до бешенства с упреками и размахиванием табелем. Друзей у него не было, зато врагов пруд пруди. Трижды его били. Дважды это делали мальчики, которых просто раздражала его внешность, но однажды - парень, у которого на то были более веские причины. Это был очень высокий старшеклассник, футболист по имени Пит Вомак, которому не понравилось, как Моррис смотрел на его подружку в столовой во время обеденного перерыва.

- На что уставился, крысенок? - Поинтересовался Вомак, и за столиками вокруг воцарилась тишина.

- На нее, - ответил Моррис. Он был напуган, а когда ум его был омрачен, страх обычно хоть немного сдерживал его, но он никогда не мог устоять перед аудиторией.

- Лучше прекрати, - лениво сказал Вомак, давая ему шанс. Вероятнее, Вомак осознавал, что в сравнении с его шестью футами двумя дюймами и двумястами двадцатью фунтами напротив него сидит красногубая сопля на палочке пяти футов семи дюймов роста и весом где-то жалких фунтов ста сорока, и то если в одежде. Возможно, он осознавал и то, что все вокруг - включая его смущенную подружку - видят подобное неравенство.

- Если она не хочет, чтобы на нее смотрели, почему так одевается?

Моррис считал это комплимент (хотя и слишком неуклюжий, это уж точно), но Вомак услышал в нем что-то другое. Он обежал вокруг стола, сжав кулаки. Моррис успел ударить только раз, но удар получился точный, Вомак потом долго с подбитым глазом ходил. Разумеется, после этого он получил свое, и за дело, но тот удар стал для него полным открытием. Если надо, он будет драться! Осознавать это было приятно.

Обоих мальчиков исключили, и в тот же вечер Моррис выслушал от матери двадцатиминутную лекцию о пассивном сопротивлении вместе с едким замечанием о том, что драки в столовой это не тот вид внеклассной деятельности, обычно оставляет благоприятное впечатление у приемной комиссии колледжей.

У нее за спиной его отец приветственно поднял бокал мартини и подмигнул. Это означало, что, хотя Джордж Беллами преимущественно жил под пятой у жены, при определенных обстоятельствах он тоже был способен драться. Однако обычной тактикой старого доброго папаши было бегство, и во втором семестре первого года Морриса в Нортфилд Джорджи-Порджи убежал, бросив семью на произвол судьбы, задержавшись только для того, чтобы подчистить остатки банковского счета семьи Беллами. Сбережений, которыми он хвастался, либо не существовало, либо они накрылись. Анита Беллами осталась с пачкой наличных и непослушным четырнадцатилетним сыном.

После отбытия отца в неизвестные края остались только две ценные вещи. Это документ о номинации на «Пулитцера» за ее книгу, висевший на стене в рамочке. И дом в престижной части Норт Сайда, в котором Моррис вырос. Этот дом не был заложен только потому, что мать категорически отказалась подписывать банковские бумаги, ее муж принес домой, первый и последний раз НЕ поддавшись на его сладкие песни о том, что ему повезло сделать выгодное вложение, и этим никак нельзя пренебречь. Когда он ушел, она продала этот дом, и они переехали на Сикоморовую улицу.

- Конечно, это жилье хуже, - призналась она Моррису летом между его первым и вторым курсами, - но финансовый источник наполнится снова. И по крайней мере соседи здесь белые. - Она помолчала, обдумывая последнее замечание, потом добавила: - Не то, чтобы я была против.

- Конечно, ма, - сказал Моррис. - Кто бы сомневался.

Обычно она ненавидела, когда он называл ее «ма», но в тот день промолчала, поэтому у него весь день было приподнятое настроение. У него всегда поднималось настроение, когда удавалось подпустить шпильку матери. Такая возможность выпадала нечасто.