Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - Андрей Виноградов

— Молитесь, отцы! — прокричал он студитам и вместе со своими моряками начал сворачивать парус.

Епифаний с Иаковом затянули канон апостолу Андрею Первозванному, сочинённый Иоанном Монахом, потому что только Андрею, покровителю рыбаков и моряков, готов был вверить свою судьбу Димитрий. Но эвроклидон гнал кораблик прямо на островок Плати, так что все налегли на вёсла, включая и монахов, не перестававших петь, хотя в лицо им хлестал дождь и летели едкие морские брызги. Лишь с помощью гребли удалось вырулить между опасными островами, но — в обратную сторону. Дальше бороться со стихией не было никакого смысла, и судно уносило назад к Босфору.

— Ничего, скоро стихнет этот проклятый эвроклидон, — бормотал Димитрий. — С нами же святые люди: они вымолят у апостола Андрея попутный ветер… Ещё ни разу не было случая, когда бы святой Андрей не помог мне в трудную минуту.

И действительно, только на горизонте показались башни Константинополя, как юго-восточный ветер перестал дуть, и моряки, решившие, что теперь уже всё в порядке, вновь подняли парус. К вечеру рыбацкое судёнышко, благополучно миновав Принцевы острова, приблизилось к Астакинскому полуострову, который предстояло обогнуть с запада. Но тут внезапно разыгралась новая буря, причём настолько быстро, что моряки не успели опустить парус, и его порвало в клочья, а ветры, казалось, дули со всех сторон, поскольку кораблик кидало то туда, то сюда: сначала его чуть не выбросило на юг, к берегу, затем отнесло на восток, к Никомидии, но снова взъярился эвроклидон, ещё более страшный, чем днём, — и несчастных прусиадских рыбаков со студитами на борту понесло опять на Принцевы острова, точнее, никто уже не разбирался, куда их несёт, ибо звёзды были затянуты чёрными тучами и сверкали молнии. Пару раз кораблик заваливался на левый бок и сильно хлебнул воды, которую пришлось спешно вычерпывать, иначе он бы скоро пошёл ко дну, и только к рассвету следующего дня, когда все уже выбились из сил, Димитрий увидел огни Фароса — того маяка, что пирамидой вздымался над стенами константинопольского дворца Вуколеонт.

— Проклятье! — завопил кормчий. — Мы снова у Города… Быть того не может. Сдаётся мне, наши студийские святоши чем-то разгневали апостола Андрея, да? — И он схватил за горло Епифания, которому нечего было ответить на гнев Димитрия.

— Мы грешные монахи, — сказал Епифаний, откашливаясь, когда Димитрий выпустил его из рук. — Чем наши молитвы лучше ваших?

И вдруг Иаков бухнулся в ноги своему наставнику и заголосил:

— Помилуй меня, отче! Согрешил я перед тобой и перед апостолом Андреем! Пусть все знают, что это я виноват в наших морских бедствиях!

— Что случилось, брат мой Иаков? — спросил его Епифаний.

— Я втайне от тебя вынес из Патриаршей библиотеки свиток «Деяний Андрея», тот самый, который мы так и не вернули Фоме. Я подумал: зачем он иконоборцам? А нам пригодится ещё, ведь ты, отче, пишешь историю жизни апостола. Вот и теперь с нами эта книга. Лежит она в нашей суме, вместе с чистым пергаменом и твоими записками.

Епифаний обрадовался, что «Деяния» в его руках, но не подал виду и начал строго отчитывать Иакова:

— Да как ты мог совершить сие преступление! Знаешь ли ты, как оно называется? Ничем иным, как святотатством, не могу назвать я твой прескверный поступок!

Рыбаки в ужасе смотрели на происходящее, а Димитрий схватился за свой кривой нож и был готов кинуться на Иакова, чтобы перерезать ему горло. Но Епифаний утешил всех:

— Теперь же Господь смилуется над нами и простит нас святой апостол Андрей, ибо нет ничего действеннее, чем чистое и слезоточивое покаяние, угодное Богу и святым Его более, нежели праведная жизнь, не знающая ни единого согрешения.

— А не повредит ли нам опять этот украденный свиток? — недоверчиво спросил Димитрий. — Может, выбросим его в море?

— Ни за что! — воскликнул Епифаний. — Теперь, когда монах Иаков исповедал свой грех, тот свиток будет нам не в осуждение, а только в помощь.

Димитрий выпучил глаза и робко сказал:

— Если это такая святыня… если это такая чудесная книга… то дай нам, отче, приложиться к ней!

Не смутившись ни на мгновенье, Епифаний кивнул Иакову, и тот достал из сумы свиток в кожаном чехле. Тут же все рыбаки упали на колени и, приблизившись к Иакову ползком, облобызали, как им казалось, великую святыню, после чего Димитрий достал запасной парус, все его помощники радостно установили его на мачту — и попутный ветер понёс кораблик к месту назначения.

Пока кормчий вёл своё судно в сторону Прусиады, Епифания одолел глубокий сон, и снился ему на корме вместо Димитрия миловидный мальчик с сияющим лицом, который лишь указывал распростёртой рукой на восток — и корабль сам нёсся туда, бесшумно и плавно. А рядом с мальчиком сидел как будто бы молодой ещё мужчина, но весь седой — с белой лохматой бородой, белыми кустистыми бровями и совершенно белыми взъерошенными волосами на голове.

— Не верь им, — говорил мальчик седому спутнику, — что являюсь Я то в виде старца, то в виде юноши, то в виде мальчика. Вот и теперь возлюбленному Нашему Епифанию предстаю Я в одном из этих образов. Наш Епифаний тоже введён в заблуждение лживой книгой. Но книга эта лжива не во всём: достаточно прочитать её от конца к началу, как всё сразу встанет на свои места.

— От конца к началу?.. — переспросил Его седовласый спутник, но не успел услышать ответа, ибо Епифаний вдруг закричал и обратился к нему:

— Я понял! Твой путь лежал по тем самым городам, но в обратном порядке, да? Но сколько же раз ты путешествовал?

Седовласый улыбнулся и разбудил Епифания, тряся его за плечо:

— Мы подходим к Прусиаде. Прусиада приближается, — толкал его уже Иаков. — Сколько же раз мы пытались добраться досюда!..

И Епифания словно озарило:

— Ты прав, Иаков! С какой попытки мы дошли до Прусиады?

— С третьей.

— Вот и апостол Андрей трижды путешествовал по Малой Азии и дважды возвращался в Иерусалим! Иначе никак не объяснить, что побывал он и в Эфесе, и в Тиане, и в Анкире, и в Никее, и во всех приморских городах. А знаешь, в какую сторону двигался он вдоль берега Понта?

— В «Деяниях Андрея» написано, что с востока на запад, — отвечал Иаков.

— А вот и нет, — возразил ему Епифаний. — «Деяния» лгут: сперва с запада на восток, и потом лишь с востока на запад… Так и мы с тобой когда-нибудь пройдём по стопам апостола — с запада на восток — и соберём все рассказы о нём и все предания.

По прибытии в Прусиаду Епифаний отблагодарил своего кормчего тем, что проводил в последний путь его отца и провёл в молитвах с его семьёй остаток Страстной седмицы и начало Пасхи, тайно служа на дому, поскольку собор в Прусиаде был уже захвачен иконоборцами, а епископ Павел бежал в соседнюю Никею, где епископ Пётр ещё хранил верность святым иконам. Туда и направились беглые студиты в поисках покойного пристанища для учёных занятий. От Прусиады до Никеи было два дня ходу на восток по невысоким, поросшим густым лесом горам. Поскольку стало уже совсем тепло, Епифаний и Иаков не испытывали в пути лишений, останавливались на отдых у родников, а выйдя на берег Асканийского озера, даже наловили себе в пищу нежнейших по вкусу карпов.

Никейский епископ Пётр, как рассказывал Епифанию Феодор Студит, должен был принять их с подчёркнутым уважением и почестями, подобающими его духовным чадам, которые несли также и его послание, потому что тот, сам будучи пастырем твёрдым и духоносным, находился с Феодором в давней вражде — настолько давней, что смысла в ней уже не было, но старожилы из константинопольского и никейского клира хорошо о ней помнили, так что нельзя было ни примириться без важного повода, который всё никак не находился, ни подать вместе с тем виду, что эта высокая вражда может каким-либо образом отразиться на общении между ними и их окружением. Феодор и Пётр состояли в непрерывной переписке, в которой не уставали заверять друг друга в неизменном взаимном почтении, восхвалять добродетели своего адресата и при этом в каждом письме чуть намекать на находящийся с ними в непримиримом противоречии некий неблаговидный поступок, совершённый двадцать лет назад, при императоре Константине. А три года назад Пётр, верный соратник патриарха Никифора, поддержал его в важном государственном деле, когда отговорил покойного василевса Михаила идти на болгар, тогда как Феодор настаивал на обратном. Сейчас же наступило то время, когда для примирения между двумя столпами Церкви появился уже не повод, а веская причина…

Епифаний радостно шагал вдоль берега. Казалось бы, совсем рядом со столицей, а как давно он не бывал за стенами Константинополя! Строгий монастырский устав не позволял насельникам выходить за ворота без нужды — равно как и входить посторонним, — так что даже пройтись по Городу случалось нечасто. И теперь Епифаний чувствовал себя как будто моложе, словно он снова стал мальчиком и снова бежит по песчаной отмели, смотрит на носящихся в воде мальков и радуется присутствию Божьему во всём мире, даже подводном. Но одновременно он думал и об апостоле Андрее: и он ведь проходил где-то здесь, может быть, по этой самой дороге! Только шёл он, конечно, без всяких сандалий, босиком, в одном хитоне, и спал не на кроватях, а прямо на земле, довольствуясь куском хлеба.