Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

— Так… дельце к нему имею!… — вдруг, опять расплываясь от улыбки, добавил он.

— Какое дельце?

Штучкин поднял указательный палец:

— Цс-с! Секрет! — Он подмигнул, потом захохотал и замотал головой: — Потеха!

— Ваше дело! — равнодушно отозвался Радугин и, позвонив опять, потребовал вторую бутылку.

Новый стаканчик возымел на Штучкина странное действие: он сделал страшные глаза и перегнулся через стол к самому лицу Радугина.

— Нюрочка Грунина в него влюблена… — прошептал он на всю комнату.

— За ее здоровье! — ответил тот, опять чокаясь с Андреем Михайловичем. — И что же дальше?

— Вот я и жду его! — шепотом же продолжал Штучкин. — Я ж его подкуплю, все секреты его выпытаю! Мастер я на это!

— Какие?

— Собирается он жениться на ней или так… — Штучкин повилял пальцами: — Время проводит…

— А вам какая печаль?

— Как… какая? — Штучкин не без труда одолел это слово. — Нюрочка сама просила меня узнать по секрету… Ну и узнаю. Когда я был во Франции…

Появление Заводчикова оборвало речь Штучкина.

— А, Коленька?! — взныл он своим утробным голосом, увидав того. — Как живешь-поживаешь?!

Заводчиков даже побледнел, увидав Штучкина; прыщи его ярче закраснелись на лице его.

— Покажи личико, зажило ли? — продолжал, хохоча, Штучкин. — Щеки-то, щеки ничего, а?

— Я, кажется, с вами на брудершафт еще не пил! — злобно возразил Заводчиков, здороваясь только с Радугиным, которому он передал событие в смягченных красках и к которому не питал никакой вражды; происшедшую с ним неприятность он ставил в вину исключительно Штучкину, наговорившему жене Бог знает что на его счет.

Радугин встал; глаза его были воспалены, но на ногах держался он, как следует.

— Благословляю вас, дети! — проговорил он не совсем твердым языком. — Ссорьтесь, убивайте друг друга, только не размножайтесь!… А вам, господин Талейран, совет дам: чужих секретов не узнавайте и имени ближнего всуе не поминайте!

Штучкин бессмысленно уперся в него глазами, засмеялся, опустил голову на руки, и когда Радугин зашагал, звеня шпорами, к двери и коснулся ее — он уже спал как убитый.

Заводчиков бросился в лавку и через минуту вернулся оттуда с листом почтовой бумаги, с гусиным пером и чернильницей.

Он присел за один из столиков и стал выводить на листке, стараясь подражать женскому почерку, следующее: «Милый мой Андрэ! — потом на следующей строчке: — Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены способна даже у свиньи вызвать икоту до боли под ложечкой».

Дальше значилось: «Я обожаю тебя! Соври своей дуре, что идешь писать мемуары, и, как всегда, приходи скорей к обожающей тебя».

Заводчиков перечитал написанное, потом осторожно разорвал листок на полоски, так что каждая фраза стала казаться частью изорванного на клочки письма, и засунул их в боковой карман Штучкина. Чтоб сделать заметным место, где лежали эти убийственные документы, он вытащил из своего кармана флакончик с духами и небольшой шелковый платочек, обшитый кружевами, приобретенный им специально в целях давно обдуманной мести.

Надушив платок, он сунул его вслед за как бы случайно сохранившимися лоскутками, но оставил кружевной уголок висеть снаружи на груди Штучкина.

Покончив с этим, он побежал опять в лавку и, послав за извозчиком, принялся будить своего врага. Сделать это удалось только с помощью нашатырного спирта.

Двое молодцов вывели под руки совсем раскисшего Штучкина и усадили его на гитару; один из них поместился рядом, обняв его за плечи.

— Не говори, откуда привез барина! — распоряжался Заводчиков, сунув двугривенный в руку молодцу. — Скажи, на улице, мол, встретил. Да возвращайся скорее с этим же извозчиком, я ждать буду!

Дрожки забренчали, увозя стратега и политика к домашним пенатам.

Глава XV

Дни стояли превосходные, знойные, и всех, кто оставался еще в городе, тянуло вон из него, в поле, где жали рожь, пели жаворонки, пахло хлебом и травами.

Томясь от безделья и скуки, Светицкий около полудня приказал оседлать своего степного Башкира и, еще не решив, куда он направится, легкою рысью выехал за Московскую заставу.

Башкир горячился и все наддавал хода, и Светицкий и не заметил, как очутился на полдороге от Рыбного. Он придержал коня, раздумывая, ехать ли дальше или вернуться назад, но раздумье это, как и всегда, было только напрасной тратой времени: он дал шпоры коню, и степняк понесся вперед по хорошо знакомой дороге.

Скоро в правой стороне за полем, часто уставленным крестцами ржи, показались зеленые кущи степнинского сада; слева к ним, почти вплотную, примыкала деревня, дорога проходила через нее, и Светицкий, чтобы сократить путь, поехал прямо по жнивью.

Сад отделяла от поля широкая канава с валом позади; в одном месте вал поосыпался, и Башкир в одно мгновенье очутился в саду.

Светицкий слез с него, отвел дальше в тень, отпустил подпруги и привязал к одной из берез, а сам направился по аллее, заранее улыбаясь тому впечатлению, какое произведет его нежданно-негаданное появление у балкона.

В саду стояла полуденная тишина; только пчелы да мухи густо звенели среди листвы; изредка, расслабленно и томно, чуть лепетали сквозившие на солнце березовые листки.

Светицкому вдруг послышался голос Сони. Он сорвал две небольшие веточки, замотал ими колесики шпор, чтобы не звенели, и потихоньку стал подкрадываться к тому месту, где находилась девушка. Сердце его забилось усиленно: она сидела на бабушкиной скамейке.

Чтобы больше поразить ее, он свернул с аллеи и, осторожно раздвигая кусты, направился так, чтобы очутиться за спиной Сони.

Отстранив рукой последнюю ветку, он остановился; вакансия была опять занята: рядом с Соней сидел Плетнев!

Ревность и досада овладели Светицким.

— Здравствуйте! — громко произнес он, выставляясь из куста.

Соня вскрикнула и вскочила.

— Я не лишний? — спросил Светицкий.

— Как вы попали сюда, откуда?

— Могу и уйти… — обиженно ответил гусар; руки он не протянул ни Плетневу, ни Соне. — Чем это вы как будто очень взволнованы, Софья Александровна? — ядовито присовокупил он, глядя на действительно смущенную девушку.

— Еще бы, вы так испугали меня!

— Я не знал, что мое лицо так для вас неприятно…

— Господи, что он городит? И уж и губы надул! — воскликнула Соня. — Не про лицо ваше я сказала! А ваших звонков мы совсем не слыхали?

— Да, бывает это… — многозначительно заметил Светицкий. — Хорошо посидели на скамеечке, Софья Александровна?

— Чудесно посидела, Дмитрий Назарович! — в тон ему ответила та.

Гусар окончательно насупился. Несколько минут прошло в молчании. Соня стояла и обрывала листья с куста.