Пеленг 307 - Павел Халов

Федор смотрел в боковое окно, прочно расставив ноги, обутые в солдатские сапоги.

— Здесь — налево. Вон за тем «зиском».

— Хорошо.

До бетонного завода километров восемь — не больше. Он стоит на самой окраине, за последними домиками поселка. Перед ним выстроилась колонна самосвалов. Здесь были заводские МАЗы с четкими номерами на окрашенных в зеленое бортах, потрепанные самосвалы горжилстроя, один ЗИЛ нашего СМУ и даже полуторка из ближайшего колхоза — у нее на борту был районный номер. Я пристроился за полуторкой и заглушил мотор.

- У тебя есть часы? — спросил Федор.

— Есть, — ответил я, — но они дома...

Федор снял со своего волосатого запястья кировские ходики на широком с подкладкой коричневом ремешке и пристроил их на приборном щитке передо мной.

— Вот, Семен. До вечера будешь ездить с моими. Завтра захвати свои. Запомни, завод пропускает пятнадцать машин в час. Эта, — он ткнул пальцем в сторону полуторки, — не в счет. Она здесь к случаю. Главный потребитель — заводские. У них новые машины, и их много. Но они почти все приходят один за другим. Расстояние между первым и последним — двадцать две минуты, проверено. Придешь на пять минут позднее — придется ждать, как сейчас. Понял?

— Да.

— Значит, как только возьмешь груз, жми, а то опоздаешь.

Когда до меня оставалось только две машины, из ворот завода вышел самосвал «79-40». Федор вскочил к нему на подножку. Самосвал свернул на обочину и остановился. Федор подошел ко мне.

— Обратно поедешь за ним, то есть за мной. Не отставай.

— Ладно, — сказал я.

Кузов полуторки, стоявшей передо мной, дрогнул и двинулся вперед. Подошла моя очередь.

Когда я вывел груженую машину из ворот, на самосвале уже застучал двигатель. Федор, взявшись рукой за дверцу, одной ногой ступил на подножку. При моем появлении он бросил окурок и полез в кабину. Мне даже не пришлось притормаживать — «79-40» плавно тронулся с места и стал набирать скорость. Я слышал, как тяжело воет его мотор на второй передаче.

С таким трудным грузом я никогда не имел дела. На первом же повороте зыбкая масса навалилась на наружный борт так, что я едва удержал машину. А на подъеме бетон сполз назад. Кузов сразу отяжелел, и на малейшем бугорке передние колеса на мгновение отрывались от земли. «79-40» уходил. Теперь, когда я был у подножья подъема, самосвал Федора, показав мне хвост, исчезал вверху. Содрогался железный пол, тряслись крылья, клацали дверцы. Я хотел догнать Федора — срезал повороты, едва удерживая управление, покрышки визжали, с размаху бросал машину на подъем и очертя голову несся на спуске. Руки на руле вспотели, во рту пересохло. Я смертельно хотел курить, но об этом и думать было нечего. Оторвать руку от баранки, опустить ее в карман, достать папиросу, потянуться вправо и вынуть спички... Интересно, что бы сказал мне тот аккуратный водитель, услышав, как надрывается выпестованный им мотор и стонут заботливо смазанные рессоры!

Я видел стелющуюся перед капотом жирную пыль и все уменьшающийся задний борт «79-40»...

Там, где меня подбрасывало почти до потолка, а руль, словно живой, рвался из рук, этот самосвал плавно приседал или слегка кренился. На последней трети пути на дороге впереди ничего не было. Только встречные машины выныривали из редеющего облака пыли и с ревом проносились мимо...

«79-40» встретился мне при въезде на территорию мелькомбината. Он нахально оттеснил меня в сторону. Его кузов медленно опускался. Федора в кабине не было. На шоферском месте сидел белобрысый парень в серой косоворотке. Поравнявшись со мной, парень высунулся из кабины и подмигнул мне. Я остервенело подал машину под разгрузку, свалил бетон и отъехал в сторону. Смертельно хотелось курить. Все бы готов отдать за одну добрую затяжку.

— Ну как? — спросил Федор. Он подошел ко мне, когда я закуривал.

— Плохо тянет, — буркнул я.

— Знаешь, какой водитель на этом «газике» работал?

— Какой?

— Экстра. Экстра-класс! А ты: «Плохо тянет». Это трасса тебя умотала. Денька три поездишь — привыкнешь. Особенно первый поворот трудноват. Как раз скорость набираешь, а тут поворот. Ну, жми, Семен, жми... — И он тронул борт, словно хотел подтолкнуть.

На этот раз «79-40» попался мне почти на полпути от завода. Осевший под тяжестью бетона, он вынырнул из клуба пыли и исчез. Я понял, что мне сегодня не догнать его, и сжал челюсти.

Я наверстывал минуту за минутой, запоминая профиль дороги. Я уже знал, что на восьмой минуте езды порожняком — мост, за ним спуск и рытвина. На двенадцатой начинался подъем.

В следующий рейс, только что разминувшись с самосвалом «79-40» на повороте, я обогнал горжилстроевскую трехтонку и так прижал ее к кювету, что водитель должен был затормозить. Борт трехтонки пролетел впритирку.

Я уже перестал считать рейсы. И в последний раз встретился с «79-40» в трехстах метрах от завода. Еще издали заметив меня, парень высунулся из кабины и показал мне большой палец. Он что-то прокричал, но я не расслышал. Кажется, впервые за этот день я улыбнулся, с трудом разлепив спекшиеся губы, и сел поудобнее...

...У меня еще хватило духу заправиться и обмыть машину. Правда, на мойку я не поехал, а окатил ее из шланга тут же, на стоянке.

И через неделю, как и на второй и на третий день, когда я поставил «газик» в строй и вылез из кабины, земля подо мной кружилась и падала, как после хорошего шторма. Я добрел до ямы с песком и плюхнулся на низенькую, отполированную задами лавку. За моей спиной к воротам потянулись рабочие. Я не стал поворачиваться: Валя выходит последней. Она сама найдет меня...

Шум за спиной иссякал, переходя из гула в шорох... Потом стали раздаваться только отдельные шаги. И снова ожили обыкновенные звуки. Едва слышно зашелестели деревья, проклюнулся четкий стрекот кузнечиков, где-то в поселке глухо звякнула цепью и лениво брехнула собака. Пыль улеглась, открывая доверчиво голубоватое небо. И уже можно было различить слабые прожилки облаков. Оказалось, что сегодня был удивительный день — полный, весомый, и солнце было желтым. А в полдень оно было багровым и копченым, как будто висело не над степным городом, а над черными трубами «Генерала Багратиона», и я вспомнил, что, гоняясь за самосвалом «79-40», я вдруг решил, что и сегодня ночью будет ветер, а наша хата, вгрызшись в землю четырьмя углами, будет гудеть и дрожать, а мне опять станет жутко, и я выйду на улицу, чтобы узнать, откуда дует этот ветер. Мне представится, что он несет где-то в море Феликса, я увижу, как зарывается носом в пену «Коршун» и как Меньшенький наклоняет свою ушастую голову над дизелем, слушает и удовлетворенно жмурится: «П-порядок!»

В воротах незыблемо маячил вислопузый вахтер. Скрипел гравий под неторопливыми шагами последних рабочих. Я сидел перед ямой, усыпанной окурками, и ни о чем не думал.

— Ты что здесь делаешь? — громко прозвучал надо мной удивленный голос.

— Что? — глухо спросил я и обернулся.

— Сеня, как ты здесь?

Это была Валя. Я не заметил ее раньше. Она стояла совсем рядом.

«Ах да, — подумал я. — Она ведь еще ничего не знает. Я так и не смог ее повидать».

— Вожу бетон... Понимаешь? Я вожу бетон...

— Какой бетон? — Валя слегка наклонилась ко мне.

— Бетон, из которого ты лепишь эти чертовы трубы. — Я показал на бункера, мохнатые от опалубки. — Не хватает машин... Монтажники поджимают?

— Поджимают, — машинально согласилась она.

— То-то... Я давно не видел Павлика. Как Павлик? Ты была дома?

— Мне повезло. Сегодня обедали с ним вместе...

Я все еще сидел, дурацки улыбаясь, и глядел снизу в ее лицо. Мне было видно, что под распахнутой парусиновой курткой кофточка, которая издали всегда мне казалась белой, совсем не белая — на груди и на животе на ней были темные потеки и пятна — от пыли, пота и бетона, и пахла Валя бетоном и ветром. Наверно, там, на высоте, всегда ветер, как в море. И еще она немного пахла горьковатым запахом костра.

— Павлик у тети Лиды... Пойдем домой...

— Пойдем... Я возьму его завтра с собой. На один рейс только. Хорошо?

— Возьми. Идем пить чай. Ведь мы теперь сослуживцы. И никому никакого дела...

— Идем пить чай.

Мы пошли. Вахтер колыхнулся и закрыл за нами ворота...

Павлик щедро поливал мне на руки. Я подставлял ладони. Целый ковшик холодной, прозрачной и голубой воды умещался в моей пригоршне. Я осторожно подносил руки к самому рту и окунал лицо. Потом Павлик поливал мне на шею. Холодные, упругие капли скатывались за воротник рубашки. Холодными они были только до лопаток. Дальше они нагревались, и я их переставал ощущать. Еще входя, я заметил, что Павлик как будто изменился. Он посмотрел на меня с испугом и, мне показалось, сжался. Но я отнес это за счет своего вида: Павлик никогда не видел меня таким. Я снял с веревки, протянутой через кухню, жесткое застиранное полотенце и вытерся.