Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Снаружи довольно холодно

Уорстершир, откуда я родом, это шизоидное графство. Одна его часть, дальняя, представляет собой идиллическую сельскую картину со слегка холмистыми полями, прелестными рощицами, тенистыми полянами, журчащими ручьями, долинами с буйной растительностью, огромным количеством садов и восхитительными городами с двойными названиями, в которых происходят базары. Другая часть — та, которая моя, — дурачит себя, считая, что у нее есть что-то общее с идиллической сельской частью. Эти времена давно прошли. Сейчас вся моя часть Уорстершира представляет собой в действительности садик на задворках Бирмингема, пересекаемый автомагистралями, шоссе с двойными проезжими полосами и кольцевыми автодорогами, безрадостный вид которого усиливают новые города типа Реддич или когда-то привлекательные, но переставшие быть спальными города вроде Бромсгроува или Дройтич-Спа.

Удобство состоит в том, что, когда мне нужно предъявить свидетельства моего городского пролетарского происхождения, можно сказать, что я из Бирмингема, а когда я хочу изобразить наивного провинциала или сельского сквайра, то могу сказать, что я из Уорстершира.

Недостаток в том, что я никогда не чувствовал себя действительно принадлежащим к той или иной стороне. Я — просто ничего собой не представляющий выходец из среднего класса Центральной Англии, посредине между городом и деревней, богатством и бедностью, фешенебельностью и заурядностью, как мне напоминают во время рождественских каникул, когда кто-нибудь — мачеха или мой богатый дядюшка — настаивает на том, что мне, возможно, следовало поработать за стойкой в каком-нибудь пабе в районе Чеддсли-Корбетт.

Когда я еду на работу в первый раз — за час до начала, чтобы меня можно было ввести в курс дела, — то решаю не рассказывать Дейву; администратору бара, о том, где я учусь и что мой дядюшка — близкий приятель владельца паба.

— Работал когда-нибудь в баре? — спрашивает он.

— Немного.

— «Немного» — это сколько?

— Нисколько, — говорю я, краснея.

Дейв смотрит на коренастую светловолосую девушку примерно моего возраста, которая заставляет полки бутылками апельсинового сока Schweppes.

— В наше время просто невозможно найти работников, — говорит он с готовностью.

— Но шикарный акцент, правда? Клиентам может понравиться немного шика, — говорит она.

— Для разнообразия, — говорит Дейв.

— О-о, замолчи, — говорит она.

— Я уверен, что научусь, пока работаю. Я хочу сказать… — Я чуть не добавил «это не должно быть трудно», но сообразил, что не стоит говорить этого профессиональному бармену. Вместо этого я говорю: — Я очень хочу научиться.

— Именно это говорил тот, последний, — говорит Дейв.

— Это который? — говорит девушка.

— Ну, ты помнишь, Трейс. Шикарный малый, который учился в одном из этих знаменитых университетов — Кембридже, кажется, или Оксфорде.

— А-а, — говорит Трейс.

— Не знал, за что хватать бутылку, не мог запомнить, из чего готовится лагер-топ: каждый раз, когда он смешивал, получалось что-то новенькое. Беда со всеми этими типами из университетов, витающими мыслями в облаках. Слишком умные, чтобы хоть как-то справляться с нашей работой, верно, Трейси?

— А, теперь я вспомнила. Да, толку от него не было никакого.

— Но расскажи нам что-нибудь о себе, Джош. Я так понимаю, ты только что окончил школу. Подыскиваешь какое-нибудь доходное занятие?

— Э-э… на самом деле я учусь в колледже.

— Так, в колледже. А каком — я о нем что-нибудь слышал?

— Ну да. Возможно. Это э-э…

Пока я пытаюсь сообразить, как сказать, что я учусь в Оксфорде, не сказав при этом, что я в Оксфорде, Дейв и Трейси разражаются хохотом. Они уже все знают, конечно. Роджер, владелец, должен был им сказать.

— Не обращай внимания на Дейва, — говорит мне Трейс, отдышавшись, — он совершенно непочтительно относится к высшим по положению.

— Это ты верно подметила, Трейс. Через пару лет Джош может стать нашим боссом.

Первые часы моей смены проходят на редкость скучно, и мне приходится лишь стоять за стойкой с ищущим взглядом, стараясь не слишком огорчаться от того, что каждый входящий клиент направляется прямо к Трейс, разговаривает с ней как со старым знакомым и дает огромные чаевые. Большинство клиентов даже не удостаивают меня взглядом или, взглянув, тут же отворачиваются, убедившись, что не знают меня. А если Трейс в это время уже обслуживает кого-нибудь, они не подходят ко мне, а ждут, когда она освободится. Потому что у нее большие сиськи и нужный акцент, а у меня — нет.

Через некоторое время я начинаю пытаться поздороваться с клиентами, которые встретились со мной глазами, произнося «о’ройт», как это принято в Центральной Англии, на что правильным ответом должен быть такой же «о’ройт». Но два года в Оксфорде, видимо, искалечили мое произношение, потому что в результате они еще быстрее бегут к Трейс, охваченные таким же ужасом, который я заметил у китайских официантов, когда мой отец пытается подозвать их на своем подзабытом со времен военной службы китайском наречии.

Выходя в очередной раз без особой надобности в зал, где я вытираю никому не заметные пятна от пива и меняю клиентам пепельницы, в которых нет еще ни одного окурка, я утешаю себя тем, что хуже уже быть не может.

Оказывается, может. Это как в документальных фильмах о природе, в которых лягушки годами спят в пустыне, зарывшись в песок, и при первых каплях дождя начинают выпрыгивать кучами. В один момент я вижу бесплодную пустошь свободных стульев, чистых пепельниц и сухих подставок под пиво, а в следующий возникает толпа шумных, краснолицых, усталых, раздражительных, измученных жаждой, трясущихся клиентов, толкающихся и прокладывающих себе локтями дорогу к стойке. Они накатываются волна за волной, и на месте одного обслуженного тут же возникают десять необслуженных. Трейс больше некогда флиртовать. Дейв больше не опирается по-хозяйски на угол стойки, а зарабатывает себе на жизнь. Даже сам владелец, Роджер, снисходит до того, чтобы иногда налить кружку. И все равно они не успевают обслужить десятки и десятки томимых жаждой клиентов, некоторые из которых настолько отчаиваются, что подходят ко мне.

— Так, приятель, пару лагер-топов, один перно с темным и сноубол, — говорит мужчина в футболке для регби.

— Хорошо, о’кей, лед куда-нибудь положить? — говорю я, пытаясь протянуть время, потому что обилие разных ингредиентов вызвало затор у меня в мозгах.

— Льду, девочки?

— Я и так уже промерзла, — содрогается нечто с черными волосами, густым гримом и искусственным мехом.