Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия - Александр Гольдфарб

– Нет, Олег Григорьевич, извините, так не пойдет, – сказал я. – Я готов пойти к Энгельгардту, но без предварительных условий.

– К сожалению, Александр Давидович, без этого невозможно. Вы будете плохо влиять на других молодых ученых. Ведь вы дошли до жизни такой не своим умом? Кто-то промыл вам мозги. Поверьте, я кое-что в этом понимаю; у меня в районе несколько вузов, в которых учатся десятки тысяч студентов. Молодежь так восприимчива к буржуазной пропаганде. У меня сын растет, даже у него голова забита мусором, – посетовал Книгин.

– Вот видите, Олег Григорьевич, – сказал я. – У вас радио, телевидение, газеты, комсомол, пионерская организация, и вы их всех не можете заставить как следует работать. Запретный плод сладок. Что касается вашего сына, то я вам искренне сочувствую.

– Не беспокойтесь, – сказал Книгин. – Я сдам его в военное училище, они его быстро поправят. Ну, что ж, мы с вами не договорились? Мне очень жаль. Потом не говорите, что мы вас не предупреждали, – заключил он.

Покидая райком партии, я с трудом сдерживал восторг: «Сработало! Они не знают, что со мной делать. Они предлагают все простить и забыть, лишь бы я замолк!»

Не прошло и месяца после этой встречи, как судьба снова свела меня с тов. Книгиным, на этот раз в связи с событием, вошедшим в историю как Бульдозерная выставка.

* * *

O Виталии Комаре и Алике Меламиде в Москве впервые услышали после того, как 19 марта 1974 года «Голос Америки» передал статью московского корреспондента Нью-Йорк Таймс Хедрика (Рика) Смита, озаглавленную «Молодые советские художники переоценивают социалистическое искусство». В рамках работы над своей будущей книгой Смит просил меня найти ему представителей разных профессий, чтобы получился срез российской жизни – рабочего, учителя, военного, художника и т. д. Задача была не из легких, потому что интервью с «Нью-Йорк таймс» было запредельным шагом и гарантировало попадание в поле зрения КГБ. Те, кто соглашался встретиться со Смитом, обычно настаивали на анонимности; поэтому в его книге «Русские», вышедшей год спустя в Нью-Йорке, реальные персонажи часто выступают под вымышленными именами. Однако Комар и Меламид назвать себя не побоялись, а их «Соц-арт» так понравился Смиту, что в результате получилась статья, пересказанная в тот же вечер по радио. О соц-арте, которого на самом деле толком еще никто не видел, заговорили на московских кухнях.

Вторым событием, добавившим известности Комару и Меламиду, стал разгром хеппенинга в мастерской Меламида незадолго до визита Никсона в июне. История эта превратилась в легенду, обросшую немыслимыми подробностями. Говорили, например, что в милицию попала дочка американского посла и что санкцию на налет дал сам шеф КГБ Андропов, разъяренный соц-артом. И то и другое было неправдой, но про историю женитьбы Игнашева в Москве мало кто знал, а про налет на Меламида знали все.

В то время в Москве уже существовало устоявшееся художественное подполье – группа художников-неконформистов, которых покупали в основном дипломаты и сотрудники иностранных торговых миссий. У этого круга был собственный организатор – поэт Саша Глезер, который активно продвигал интересы своих художников. Комар и Меламид не входили в эту группу, но статья в «Нью-Йорк таймс» и легенда о милицейском налете сделали свое дело, и Глезер вместе с мэтром андеграунда Оскаром Рабиным (кстати, тоже задержанным в меламидовской мастерской во время налета) пригласили Алика и Виталия принять участие в групповом вернисаже. В машинописном приглашении посетить «Первый осенний просмотр живописи на открытом воздухе 15 сентября 1974 г.» стояли семь фамилий: Рабин, Немухин, Рухин, Мастеркова, Эльская, Комар и Меламид.

– Пожалуйста, размножь, раздай всем знакомым и обеспечь прессу, – сказал Меламид. – Глезер распространяет это по своим каналам, но он больше знаком с европейцами, а с американцами, я думаю, у тебя связи получше.

С самого начала «просмотр на открытом воздухе» задумывался как провокация с расчетом подтолкнуть власти к резким действиям, чтобы в результате скандала поднять котировки московского андеграунда, так сказать, вывести его на мировой рынок. Глезер с Рабиным настолько воодушевились взлетом Комара и Меламида, что решили спровоцировать погром в более крупном масштабе и тоже попасть в «Нью-Йорк таймс». Я, конечно, понимал, что комар-меламидовская слава – результат случайного стечения обстоятельств, но не стал разубеждать Глезера; его стратегия казалась вполне разумной.

– Почему ты так уверен, что выставку разгромят? – недоверчиво спросила Линн Олсон, корреспондентка «Ассошиэйтед Пресс», в машине которой мы с Валей ехали в Беляево. Линн появилась в Москве совсем недавно. Мы вытянули ее из дома в воскресенье с утра и потащили на окраину города, пообещав грандиозное событие. Объяснять иностранцам нюансы советской действительности на доступном для них языке было моим излюбленным занятием, и всю дорогу до Беляева я излагал ей свою концепцию соцреализма.

– СССР – это громадная корпорация, управляемая советом директоров под названием Политбюро ЦК КПСС, – говорил я. – И производит она, кроме ракет и танков, еще и идеи, и образы. У Комара и Меламида даже есть картина на эту тему – называется «Фабрика по производству голубого дыма». В нашей корпорации есть отделы оперы, балета, поэзии, живописи и т. д. И вдруг откуда ни возьмись появляются какие-то голодранцы и без спросу начинают показывать что ни попадя, и это никак не вписывается в корпоративный план искусств. И при этом скандалисты еще кричат про какие-то свои права. Что делает в такой ситуации нормальная корпорация? Вызывает охрану и приказывает выкинуть хулиганов с территории.

– Но это же никому не нужный кусок земли, – возразила Линн. – И картины – это не продукция!

– Нет, Линн, у нас все принадлежит одной корпорации, и все мы ее служащие, подписавшие вечный контракт от рождения до смерти. Корпорация не может допустить, чтобы ее служащие на ее территории за ее деньги устраивали выставки, противоречащие идеологии этой корпорации. Иначе корпорация развалится. Смотри, что сейчас будет.

Красный «Вольво» Линн припарковался на краю небольшого поля, уходящего вниз по склону холма. Перед нами, словно массовка фильма о Бородинской битве, в лучах утреннего солнца развернулась батальная сцена: у подножья холма стоят в ряд подрамники с картинами, вдоль которых пестрой лентой расположились художники и гости – человек пятьдесят. Чуть поодаль шеренгой выстроились несколько десятков человек пролетарского вида, одетых в серые телогрейки. Пока пестрых больше, чем серых. Но вот появляется подкрепление: из подъехавших автобусов выползает еще один отряд серых и не спеша занимает позиции на поле битвы.

Происходит первая стычка – один из серых сбил картину с подрамника, и с ним схватились сразу двое пестрых, завизжали женщины, кто-то бросился поднимать картину, кто-то разнимает дерущихся.

– Линн, не правда ли, это похоже на конец первого акта «Щелкунчика»: баталия между мышиным войском и армией добрых игрушек? – говорю я.

Но Линн не смешно. На ее лице ужас. Она показывает в дальний конец поля, откуда с урчанием, подняв ковши, приближается шеренга бульдозеров. Линн, вместе с дюжиной других иностранных репортеров, щелкая на бегу камерами, устремляется вниз по склону, надеясь добежать до эпицентра схватки раньше, чем туда доползут бульдозеры. Мы с Валей бежим за ними. В этот момент на левом фланге появляются поливальные машины, распространяющие впереди себя радужные фонтаны брызг. Сообразив, что их берут в клещи – сзади бульдозеры, слева пехота серых, а справа поливалки, – часть художников, схватив свои работы, бросается вверх по холму навстречу коррам, среди них я вижу Виталика Комара с картиной в руках – это «Двойной автопортрет», на котором Комар и Меламид изображены в жанре плакатного Ленина – Сталина. Оставшиеся внизу пустые подрамники напоминают противотанковые надолбы на пути бульдозеров, пока те не сминают их гусеницами. Часть пестрых, разбежавшись по полю, швыряет в бульдозеры комьями глины. Кое-где возникают потасовки. Среди всего этого снуют западные корры в поисках удачных кадров.

И тут я увидел тов. Книгина. Одетый в тренировочный костюм и запачканные глиной резиновые сапоги, он решительным шагом передвигается по полю в сопровождении двух помощников в костюмах, семенящих за ним мелкой трусцой. Книгин пытается остановить бульдозеры и утихомирить пролетариев, которые явно вышли из-под контроля.

– Олег Григорьевич! Какая встреча! – заорал я что было силы. – Вы, оказывается, любитель искусства.

– А, и вы здесь, –