Желтый Кром - Олдос Хаксли

— Вот и все в качестве вступления, — сказал он. — Теперь я могу читать о моем деде.

— Одну минутку, — сказал мистер Скоуган. — Я только набью трубку.

Мистер Уимбуш ждал. Устроившись отдельно в углу комнаты, Айвор показывал Мэри свои наброски потусторонней жизни. Они разговаривали шепотом.

Мистер Скоуган снова разжег трубку.

—Начинайте! — сказал он. Генри Уимбуш начал.

—«Мой дед, Джордж Уимбуш, впервые познакомился с «тремя очаровательными Лапит», как их всегда называли, весной тысяча восемьсот тридцать третьего года. Он был тогда молодым человеком двадцати двух лет с кудрявыми золотистыми волосами и гладким розовым лицом, которое было зеркалом его бесхитростной юной души. Он получил образование в школе в Хэрроу и колледже Крайст-Чёрч в Оксфорде, любил охоту, и, хотя он мог считать себя почти богатым, его развлечения были умеренны и невинны. Его отец, занимавшийся торговлей в Ост-Индии, прочил ему политическую карьеру и пошел на значительные расходы, купив чудесный небольшой округ в Корнуолле в качестве подарка сыну ко дню рождения, когда тому исполнился двадцать один год. Каково же было его возмущение, когда перед самой победой Джорджа на выборах Билль о реформе тысяча восемьсот тридцать второго года прекратил существование этого округа. Вступление Джорджа на политическую стезю пришлось отложить. В то время, когда он познакомился с очаровательными Лапит, он ждал. Он отнюдь не был нетерпеливым.

Очаровательные Лапит не оставили его равнодушным. Старшая, Джорджиана, с черными локонами, сверкающими глазами, благородным профилем, лебединой шеей и покатыми плечами была по-восточному ослепительна, а близнецы с деликатно вздернутыми носиками, голубыми глазами и каштановыми волосами являли собой восхитительную пару совершенно похожих друг на друга английских красавиц.

Однако беседа с ними при первой встрече оказалась столь пугающей, что, если бы не тайное притяжение их красоты, у Джорджа никогда не хватило бы смелости продолжить знакомство. Близнецы, задрав перед ним носики с видом томного превосходства, спросили, что он думает о современных французских поэтах и понравилась ли ему «Индиана» Жорж Санд. Однако еще хуже, пожалуй, был вопрос, которым начала свой разговор с ним Джорджиана.

— Кстати, о музыке, — спросила она, чуть наклонившись и пристально глядя на него большими темными глазами, — вы сторонник классической или трансцендентальной музыки?

Джордж не растерялся. Он достаточно разбирался в музыке, чтобы знать: все классическое ему не нравится, и потому с готовностью, которая делала ему честь, ответил:

—Я сторонник трансцендентализма.

На лице у Джорджианы появилась чарующая улыбка.

— Рада слышать это, я тоже, — сказала она. — Вы, конечно, ходили на прошлой неделе слушать Паганини. «Молитва Моисея» — о! — Она закрыла глаза. — Знаете ли вы что-нибудь более трансцендентальное, чем эта музыка?

— Нет, — ответил Джордж. — Не знаю.

Он замялся, открыл было рот, но затем решил, — и совершенно справедливо, — что благоразумнее будет не признаваться в том, что больше всего ему понравились «Сельские имитации». Музыкант заставлял свою скрипку реветь по-ослиному, кудахтать, а также хрюкать, визжать, крякать, мычать и рычать. Этот последний номер, по мнению Джорджа, почти вознаградил слушателей за скуку всего концерта. Он улыбнулся от удовольствия, вспомнив об этом. Да, он решительно не был сторонником классической музыки, но убежденным трансценденталистом.

Джордж продолжил знакомство, нанеся визит молодым леди и их матери, которые в течение сезона жили в небольшом, но элегантном доме в районе Беркли-сквер. Леди Лапит осторожно навела кое-какие справки и, убедившись, что финансовое положение Джорджа, его характер и семья — все это было вполне приличным, пригласила его у них отобедать. Она надеялась и рассчитывала, что ее дочери все выйдут замуж за пэров, однако, будучи женщиной рассудительной, знала, что благоразумно подготовить себя к различным случайностям. Джордж Уимбуш, подумала она, будет отличной запасной партией для одной из младших дочерей.

Во время первого обеда рядом с Джорджем за столом оказалась Эмелина. Они говорили о природе. Эмелина пылко заявила, что для нее высокие горы — это высокие чувства, а шум городов — пытка. Джордж согласился с тем, что жизнь в деревне приятна, но сказал, что Лондон во время сезона тоже имеет свои привлекательные стороны. С удивлением и некоторым заботливым состраданием он заметил, что у Эмелины плохой аппетит, что его попросту вовсе нет. Две ложки супа, кусочек рыбы, ни крошки птицы или мяса, три ягодки винограда — вот и все, чем она довольствовалась. Время от времени он поглядывал на ее сестер. Джорджиана и Каролина, по-видимому, были такими же воздержанными в еде. С выражением утонченного неудовольствия они жестом отказывались от всего, что им приносили, закрывая глаза и отворачиваясь от предлагаемого блюда, как если бы камбала, утка, телячье филе, бисквит с вином и сбитыми сливками вызывали у них отвращение своим видом и запахом. Джордж, который счел обед превосходным, отважился упомянуть про недостаток аппетита у сестер.

—Умоляю, не говорите со мной о еде! — сказала Эмелина, поникнув, как нежное растение. — Мы находим это столь грубым, столь бездуховным, мои сестры и я. Нельзя думать о душе, когда ешь.

Джордж согласился: действительно нельзя.

—Но ведь надо жить? — сказал он.

—Увы! — вздохнула Эмелина. — Надо. Смерть, конечно, прекрасна, не правда ли? — Она отломила кусочек гренка и принялась вяло пощипывать его. — Но поскольку, как вы говорите, надо жить... — Жестом она показала, что уступает необходимости. — К счастью, чтобы поддерживать жизнь, нужно очень немного. — И она положила на тарелку свой гренок недоеденным.

Джордж разглядывал ее с некоторым удивлением. Она бледна, но кажется необыкновенно здоровом, подумал он. Так же выглядят и ее сестры. Быть может, если человек живет по-настоящему духовной жизнью, ему надо меньше пищи? Сам он явно духовной жизнью не жил.

После этого он стал часто бывать у них. Всем им, начиная от леди Лапит, он понравился. Конечно, он не очень романтичен или поэтичен, но зато такой приятный, простой, добросердечный молодой человек, что не может не нравиться. Он со своей стороны считал, что они замечательны, замечательны, особенно Джорджиана. Он испытывал к ним теплую, заботливую привязанность. Они нуждались в заботе и защите, ибо были слишком хрупки, слишком бесплотны для этого мира. Они никогда не ели, всегда были бледны, очень часто жаловались па лихорадку, много и охотно говорили о смерти и постоянно падали в обморок. Джорджиана была самой воздушной. Она ела меньше всех, чаще падала в обморок, больше всех говорила о смерти и была самой бледной; в ее поразительной бледности чудилось даже нечто искусственное. Казалось, в любой момент непрочная нить, которая удерживала ее в этом мире, могла порваться и отпустить ее в мир нематериальный. Мысль об этом была постоянной пыткой для Джорджа. Если ей суждено умереть...

Каким-то чудом она, однако, не умерла до конца сезона, и это несмотря на многочисленные балы, рауты и другие приемы, которые она с остальными сестрами из очаровательного трио никогда не пропускала. В середине июля вся семья уехала из Лондона. Джордж был приглашен провести август в Кроме.

Приглашены были туда достойные люди. В списке гостей значились имена двух титулованных молодых людей, достигших брачного возраста. Джордж надеялся, что сельский воздух, покой и природа, возможно, вернут аппетит трем сестрам и румянец их щекам. Он ошибался. В первый вечер за обедом Джорд-жиана съела только маслину, две-три соленые миндалины и половинку персика. За столом она говорила о любви.

—Истинная любовь, — сказала она, — будучи бесконечной и вечной, может быть освящена брачным союзом лишь в вечной жизни. Индиана и сэр Родольфо свершили таинственное бракосочетание своих душ, бросившись в воды Ниагары. Любовь несовместима с жизнью. Те, кто истинно любят друг друга, мечтают не жить вместе, а вместе умереть.

—Полно, полно, моя дорогая, — сказала леди Лапит, решительная и практичная. — Что стало бы со следующим поколением, скажи на милость, если бы все человечество поступало исходя из ваших принципов?

—Мама! — воскликнула Джорджиана и опустила глаза.

—В мои молодые годы, — продолжала леди Лапит, — меня бы осмеяли, если бы я сказала что-нибудь подобное. Но тогда, в мои молодые годы, душа не была в такой моде, как сейчас, и мы совсем не считали смерть поэтичной. Она была просто неприятной.

—Мама! — хором взмолились Эмелина и Каролина.

—В мои молодые годы... — Леди Лапит оседлала любимого конька. Ничто, казалось, не могло теперь остановить ее. — В мои молодые годы, если у тебя не было аппетита, тебе прописывали порцию ревеня. Сейчас...