Бешеный прапорщик - Зурков Игорь

… Наутро проснулся гораздо позже, чем планировал. Сказал же: разбудить через три часа. То есть в семь. А, когда проснулся, солнце уже стояло в небе где-то на девять часов. И мой праведный командирский гнев разбился о честно-оловянные глаза дозорных и фразу: "Михалыч сказал не будить до особого распоряжения". Оный же Михалыч, будучи отведенным в сторонку и выслушавший все, что его командир думает о самовольных действиях в боевой обстановке, спокойно ответил, что с утра все действия группы, как то: смена дозорных, побудка, завтрак и прочие мелочи уже сделаны под его бдительным присмотром, а вообще-то, "командир должен думать, а не только шашкой махать", процитировав меня и героев фильма "Офицеры" с точностью до смысла. А для того, чтобы думать, нужно немного выспаться. Поэтому он, между прочим, целый вахмистр, и распорядился все утренние мероприятия провести без вмешательства командира, дабы тот, выспавшись, смог придумать, как им супостата получше одолеть. И что вышеупомянутый вахмистр окажет всю необходимую помощь в обдумывании этого одоления. Сплюнув с досады, попросил этого шибко самостоятельного вахмистра больше самодеятельностью не заниматься, и мы пошли обдумывать план дальнейших действий, где и озвучил ночные мысли.

— Смотри, Михалыч, судя по карте, мы сейчас — в этом лесочке. А он слишком близко к германской передовой стоит. Надо бы немного подальше в тыл немцам уйти, вот к этому местечку. Там и развилка дорог совсем рядом. И посмотреть, и поспрошать, если кто одинокий брести будет, гораздо удобней. Да и в самой деревне немцы могут стоять. И лесной массив прямо к околице выходит. Вот туда мы и пойдем, но не сейчас, а так, чтобы с сумерками подойти. Если никого нет, устраиваемся с комфортом, если есть, — ночуем в лесу.

— А сейчас надо пару-тройку казаков послать тропку разведать?

— Да, только посылаем две "двойки" вперед к деревне, и по одной вправо-влево в стороны. Осмотреться, определиться. Может соседи интересные попадутся. Остальные — охранение лагеря и резерв.

— Добро, командир. Сейчас отправлю.

— Собери всех, пару слов им скажу.

Через пять минут бойцы внимательно слушали последнее напутствие:

— Ваша задача сейчас — только наблюдение. Никакого геройства, никакой стрельбы. Незаметно пришли, посмотрели, и незаметно ушли. Вопросы? Нет? Замечательно! Проверились, попрыгали, и вперед. Часа через три жду всех обратно. Всех! Понятно?..

К обеду все вернулись назад. Новостей особых не было. По бокам — лес, граничащий с полями. Впереди есть удобный проход по мелкой ложбинке. В самой деревне никого нет. Потому, как сгорела полностью. Движения между развалинами не заметили. Но в километре стоит полуразрушенный фольварк, там можно переночевать. Значит, собираем группу и выдаем решение:

— Через час выступаем. Сейчас обед, потом — уборка. Чтобы после вас ни единой мусоринки не осталось. Оставить разрешаю только пару кусков немецкой газеты, использованной по предназначению.

Стараниями капитана Бойко с продовольствием нам повезло. Взяли с собой недельный запас сухарей, тушенку и неизвестно откуда на складе взявшиеся бульонные кубики. В наших условиях — самое то. Быстро, калорийно, и даже вкусно. Временами. Тушенка, сухарь, глоток бульона. На десерт — незаменимые чай и сахар… Романтика!

К деревне вышли под вечер, когда только-только начало темнеть, на западе горизонт занялся ярко-алым небесным пожаром с сиренево-дымными полосами облаков. На этом фоне черные обугленные головешки казались пальцами, протянутыми к небу в отчаянной мольбе, и закопченные печи на пепелищах стояли траурными обелисками, памятными знаками чей-то большой беды.

— Видать, наши жгли, когда уходили. — фраза-вздох кого-то сзади. — Лишь бы германцу не досталось. А ведь столько добра сгорело…

Я знал об этом идиотском приказе, идущем с самых верхов власти. И, к сожалению, ничего никому не мог объяснить. Это каким же недоумком надо быть, чтобы сорвать людей с насиженных мест, сжечь у них на глазах дом, где жили, наверное, их деды и прадеды. И угнать с немногочисленным скарбом на восток. И потом надеяться на их лояльность и уважение? Да с такими беженцами никаких диверсантов не надо. Только спичку поднеси, и как полыхнет! А мне в курсантскую бытность такие сладкие песни пели про мудрого царя, который не ел, не пил, не спал, — все о России-матушке думал. Правильно на Руси говорят: "Бей своих, чтоб чужие боялись!"…

Фольварк был не в лучшем состоянии, но стены двух домов устояли перед огнем. Мы лежали в сотне шагов от них и ждали разведку, которая почему-то задерживалась. Наконец из сгущающейся темноты вынырнул Егорка и, уже не таясь, направился к нам с Митяевым.

— Командир, в хатах никого, следов тоже нет.

— Михалыч, давай всех в большой дом, пусть располагаются, готовятся к ночевке, а потом посмотрим что там во втором…

Разместились, можно сказать, с комфортом. Часть крыши уцелела, поэтому "лежбище" устроили под ней, убедившись, что на голову ничего не рухнет. Пока бойцы обустраивались на ночлег, мы пошли глянуть на маленький домик. Тот был вообще без крыши, с выбитыми наружу окнами и дверью.

— Не иначе, гранату туда кинули, а, командир?

— Да нет, Михалыч, насколько я понимаю, тут что-то покрупнее рвануло. Граната крышу не снесет. А вот снаряд, — другое дело. И смотри сколько осколков. Не похожи они на гранатные. Ну да и Бог с ним, нам-то это без разницы. Вот здесь, возле окна место хорошее — все подходы из леса видны. Поставим сюда второй пост, и пусть дежурят. Давай прикинем варианты отхода, сектора обстрела по постам.

— Может, на всякий случай еще секрет поставить?

— Не надо, полгруппы не выспится. И всем свободным — отбой! А ты, Михалыч, завтра отсыпаешься! До десяти утра. Лично прослежу!..

И ему это почти удалось. Ночь прошла спокойно, и только в предрассветных сумерках второй пост "чирикнул" тревогу. Все-таки, тренировки сказываются. В лучшую сторону. "Дежурный по костру", услышав сигнал, тихонько дотянулся до нас с Митяевым и командиров групп. А те в свою очередь легкими тычками разбудили остальных. Никто не вскакивал, не шумел, все бесшумно взяли оружие на изготовку, рассредоточились и всматривались в отступавшую темноту. Тлеющие головешки в ямке сверху накрыли заранее приготовленным куском кровельного железа, оставив маленькую щель. Двое казаков по кивку Митяева еле заметными тенями выскользнули наружу, через минуту один вернулся.

— Со второго поста заметили кого-то в лесу. Думают, что человека три, не больше. Сидят у опушки, смотрят на деревню, выходить, наверное, боятся.

— Гансы бы так себя не вели. — шепчет Михалыч. — Пошлем группу?

— Давай, но брать только когда из леса выйдут. И пошли пару в обход, посмотреть: не идет ли кто за ними.

Минут через десять терпение у лесных обитателей кончилось, и они, пригнувшись, стали красться мимо фольварка в сторону деревни. Далеко, естественно, не ушли. В зыбком рассветном свете было видно, как внезапно за их спинами возникли фигуры в балахонах-лохматках, а вот дальше нас ожидал сюрприз. Двоих казаки спеленали сразу, даром, что один нес штыковую лопату с обгоревшим черенком, у другого в руках был немецкий штык. Упали на землю и больше не поднялись. А вот с третьим получилось не так гладко. Он будто спинным мозгом почуял момент нападения, дернулся в сторону, и атакующий казачок пролетел мимо, напутствуемый пинком в копчик. Неизвестный одним движением развернулся навстречу второму, подкатился и подбил противника. Но и встать уже не успел. Подоспевший первый боец прыгнул ему на спину и жестко провел удушение. Второй, пользуясь ситуацией моментально достал бечеву для вязки, приготовленный кляп, и через десять секунд все было закончено.

К нам подбежал Егорка:

— Командир, взяли троих. Вроде, на наших похожи. Гриня с Мишкой их караулят. А так все чисто.

… У стены лежали три человека, связанные по рукам и ногам. Ну, это Гриня умеет. По моему знаку он с казаком поднимает крайнего, ставит на колени. Потом протягивает мне отобранный штык от маузера и шепчет:

— В карманах и за голенищами у всех пусто.

Шепчу в ответ:

— Достань кляпы, разговаривать будем.

На меня в неярком утреннем свете смотрит заросший, всклокоченный, до черноты грязный мужик в изрядно излохмаченной солдатской форме Российской армии.

Так, а ведь мы все в балахонах, формы не видно, карабины немецкие… А вот на всякий случай проверим их на "вшивость". Делаю знак рукой "тихо" Михалычу и начинаю спектакль:

— Вер зинд зи, русише швайне? (Кто вы такие, русские свиньи?)

И смотрим на реакцию. Собеседник широко раскрывает глаза, полные отчаяния, судорожно глотает… Так, товарищ в ступоре. Второй, весь какой-то округлый и мягкий даже с виду, лежит на земле и дрожащими губами что-то шепчет, похоже — "Отче наш" читает, глаза плотно зажмурены, — сильно боится.