Пора уводить коней - Пер Петтерсон

Я так и вижу это.

Юн, стоя в снегу, пытается собрать свои вещи, а его мама везет вверх по реке мужчину, который пытается получше распластаться на дне. Трудно одной грести против течения, когда в лодке двое, даже при том, что в это время года течение несильное, так что они продвигаются медленно. Они все еще далеко от сэтера, где мой отец стоит, наклонившись к столу, и плотничает, и не подозревает, что она спешит к нему. Мужчина в лодке дрожит и матерится, плачет и снова матерится, женщина на веслах тоненьким голосом просит его быть потише, но он держит в охапку свой рюкзак, стиснув в замок руки, и остается в своем мире.

Франц стоял у себя в кухне, открыв окно, потому что он так жарко натопил печь, вернувшись с работы из леса, что теперь надо было проветрить. Было еще светло, он курил и вспоминал, почему он так и не женат. Этот вопрос занимал его каждый год от первых тишком вползающих холодов до Рождества и еще чуток, но с Новым годом Франц отбрасывал эту мысль. В вариантах недостатка не было, и, стоя у открытого окна с сигаретой, он силился и не мог вспомнить, почему же он не женился, ему представлялось совершенно абсурдным, что он живет один. А потом он услышал, что по дороге на той стороне реки на бешеной скорости мчится мотоцикл. В пятидесяти метрах от его дома был мост, по другую его сторону и метрах в двадцати поодаль стоял патруль в зелено-мышиной шинели, дуло автомата торчало из-за плеча, патрулю было зябко и скучно. Он тоже услышал мотоцикл и сделал несколько шагов в том направлении. Из-за ограды показалась макушка мотоциклиста в каске, но вот Франц увидел его целиком, водитель прижался к рулю, чтобы уменьшить сопротивление ветра, и ему оставалось до круга всего ничего. Целый день небо хмурилось, но теперь, перед заходом солнца, оно вдруг появилось на юго-западе и под низким острым углом бросило желтую тень на всю долину, осветило реку и все на ней и послало луч слепящего света в глаза Францу, что пробудило его от мыслей о женитьбе и о длинной веренице шатенок и блондинок, истомившихся, по его мнению, в очереди, и до него вдруг дошло, что именно происходит на той стороне реки. Он швырнул сигарету в окно, крутанулся на месте и выскочил в прихожую, на бегу выдергивая из ножен на поясе нож, грохнулся на колени и закатал половик в трубу. Он всадил нож в щель в полу, нажал, подцепил четыре сбитые вместе половицы, откинул их в сторону и сунул руку под пол. Он знал, что этот день придет. И был к нему готов. Сейчас важно было не сомневаться, и он не колебался ни секунды. Из ниши под полом он извлек детонатор, проверил, на месте ли провода и не окислились ли, зажал его между колен, крепко сжал рукоятку, один раз глубоко вдохнул, и выжал ее вниз. Дом качнуло, зазвенели стекла, Франц выдохнул спрятал детонатор обратно под пол, положил половицы на место и забил их кулаком, раскатал половик, и все стало выглядеть, как пять минут назад. Франц вскочил и кинулся к окну. Мост разлетелся на куски, и в наступившей после взрыва тишине какие-то деревяшки все еще падали вниз бесшумно, как в немом кино, и какие-то ударялись о прибрежные камни до странности беззвучно, а другие свалились в воду, и их понесло потоком, и все это как будто бы происходило за стеклом, хотя Франц смотрел в открытое окно.

На той стороне взорванного моста носом в снег поодаль от того места, где Франц видел его в последний раз, лежал патруль. Мотоцикл опоздал, и теперь он сбавил скорость и с большим нежеланием подкатил к телу на снегу и остановился. Мотоциклист снял каску и зажал ее под мышкой, как будто прибыл на похороны, и так прошел последние метры до патруля и встал с ним рядом, склонив голову. Порыв ветра всколыхнул его волосы. Совсем мальчишка еще. Он опустился на колени рядом со своим, возможно, лучшим другом, и в этот миг патруль поднялся на четвереньки и оказался жив. Он покачался, стоя на карачках, его вырвало, потом он, опираясь на автомат как на палку, поднялся совсем на ноги, и мотоциклист тоже встал, нагнулся к нему и что-то сказал, но патруль помотал головой и показал на уши. Его оглоушило. Они вдвоем обернулись и посмотрели на мост, которого больше не было, а потом разом кинулись к мотоциклу, и патруль влез в коляску, а второй сел за руль и дал газ, и они помчались прочь. Не к тому хутору, где был расквартирован остальной пост, а обратно, вниз по той дороге, по которой он только что приехал, и он выжимал из мотоцикла все, что только осмеливался. С пассажиром машина шла тяжелее, но вот она разогрелась, скорость возросла, и мимо хутора Баркалда они пролетели со свистом. Сразу за хутором они свернули с дороги, и оба всем телом откинулись вбок, как на паруснике, чтобы не опрокинуться в повороте, коляска на миг приподнялась, и они запрыгали по снежному полю к ограде и калитке, они не стали терять время, а въехали в нее, не открывая, с таким грохотом, что со всех сторон им на каски посыпались щепки, они едва вписались в проем. И дальше вниз, вниз вдоль колючей проволоки, только жерди замелькали, мотоцикл подскакивал на кочках, его мотало из стороны в сторону весь спуск к реке, которым обычно ходил мой отец, неся прихваченную в магазине «почту», а четыре года спустя — я сам вместе с другом моим Юном, который в один день взял и исчез из моей жизни, и все потому, что один его брат застрелил другого брата из ружья, которое он, Юн, забыл разрядить. Все случилось в разгар лета, он был сторожем братьям своим, и в секунду все и навсегда рухнуло и изменилось.

На другой стороне реки мама Юна как раз уткнула лодку в берег рядом с отцовой, выпрыгнула и потащила ее повыше на берег, без этого ее снесло бы потоком вниз или на другую сторону, что было уж вовсе ни к чему, но человек в костюме нетерпеливо вскочил и, не подумав, стал выпрыгивать, пока она еще тащила. Вышло плохо. Она дернула трос, и мужчина упал головой о скамейку, потому что он не выставил в падении руки, а продолжал сжимать рюкзак. Она готова была разрыдаться.

— Черт возьми, можешь ты хоть что-нибудь сделать по-людски! — орала мама Юна, вряд ли до этого хоть раз в жизни говорившая бранное слово, она знала, что кричать нельзя, но ничего не могла с собой поделать, наконец она схватила его за полу пиджака и выволокла из лодки как пустой мешок. Выпрямившись, она увидела и услышала на той стороне, прямо напротив, мотоцикл, и отец мой тоже услышал его и выскочил из сарая рядом с избушкой, потому что он сразу понял, что дело швах. Внизу дорожки он увидел маму Юна в шапке и варежках и незнакомого мужчину в костюме на четвереньках рядом с лодкой, а на той стороне мотоцикл, который остановился прямо у последнего осыпавшегося камнями и щебнем спуска к воде.

— Вставай! — кричала мама Юна в ухо незнакомцу, и он старался как мог, а мама тянула его за пиджак, а мальчик в немецкой форме кричал: «Halt!», и неужели он правда добавил просительно «ну пожалуйста»? Франц говорит — да, он сам слышал, как солдатик молоденький кричал «bitte, bitte». Во всяком случае, он и бежавший следом патрульный остановились, зайдя в воду. Было слишком холодно, слишком глубоко, если они бросятся вплавь, то на какое-то время станут беспомощными мишенями, и все равно выплывут на тот берег гораздо ниже по течению, не такому стремительному в это время года, но все же очень сильному. У них за спиной стрекотал мотоцикл и пыхтел как запыхавшийся зверь, и они сорвали с плеч автоматы, а отец крикнул:

— Беги!!!!!!! — и побежал сам, вниз к реке, петляя как заяц между широкими стволами деревьев, которые никто в тот год не рубил и не сплавлял, и тут солдаты на той стороне открыли огонь. Сперва предупредительный выстрел поверх голов этих двоих, что так медленно карабкались прочь от лодки. Они услышали, как пули ударяют в стволы, выбивая щепки, с особенным звуком, который она никогда не забудет, рассказывала мама Юна потом. Ничто никогда не пугало ее так, как этот звук, этот стон елок, но тут немцы взялись палить всерьез и первым же выстрелом достали человека с рюкзаком. Черный костюм на белом снегу был отличной мишенью. Он выронил рюкзак, упал ничком в снег и сказал так тихо, что мама Юна едва расслышала:

— Э-э-эх. Так я и знал.

И заскользил вниз по взгорку к лодке, мимо нависшей над водой кривой сосной, и остановился, только когда один ботинок съехал в воду. Они попали в него еще раз, и больше он ничего не говорил.

Мой отец уже был за сосной прямо напротив матери Юна.

— Бери рюкзак и беги сюда! — крикнул он. И она схватила синей варежкой серый рюкзак, пригнулась и кинулась на голос, и то ли потому, что раньше они никого не убивали, или потому, что она женщина, но два солдатика сбавили огонь. Теперь они стреляли, в основном чтобы попугать, и мама Юна спокойно добежала до отца и дальше вместе с ним в избушку. Здесь они схватили припрятанные отцом документы и еще кое-что важное. В окно они видели, как через луг на той стороне летят две машины, из них выпрыгивают солдаты и бегут к реке. Отец туго затянул рюкзак и обвязал его белой простыней. Потом они вылезли в окно с задней стороны и в белом нижнем белье моего отца, натянутом поверх всего, практически рука в руке сбежали в Швецию.