Николай II - Элизабет Хереш

Важный мотив подобных ухаживаний Вильгельма заключался в том, что для него русско-французское партнерство, учитывая его отношения с Францией, было бельмом в глазу. Вильгельма страшит возможность, что Франция с русской помощью когда-нибудь вернет себе Эльзас-Лотарингию. Тут действует бисмарковский принцип: что угодно, только не война на два фронта! Поэтому германский кайзер не упускает ни малейшей возможности в своих многочисленных письмах напомнить Николаю о «республиканской угрозе» со стороны французского союзника, чтобы поставить этот союз под сомнение. Вот, например, в письме от 25 октября 1895 года Вильгельм предупреждает об «опасности сближения с республикой», поскольку «в наших странах республиканцы по природе своей революционеры, и с ними надлежит поступать соответственно…».

Кроме того, германский кайзер поставил себе целью ни при каких обстоятельствах не допустить русско-английского сближения: в Англии он усматривает своего главного врага; Англия — потенциальный союзник Франции в возможном конфликте с Германией; Англия соперничает с Россией за контроль над Черноморскими проливами; Англия — конкурент в колониях и на Дальнем Востоке; и кайзер боится английского флота.

«Поведение Англии в Африке всегда подозрительно, — продолжает Вильгельм в письме от 25 октября 1895 года, — кроме того, прорисовывается подготовка англо-японского соглашения, — тут Вильгельм совершенно прав, — в результате чего Япония заняла столь упрямую позицию в отношении России…»

Из этой англофобии должен последовать русско-германский союз. Вильгельм уже в 1896 году высказывался в связи с присутствием на маневрах в Германии и Австро-Венгрии, на которые был приглашен русский генерал Обрухтин[28], в пользу желательности русско-германского союза против Англии. Теперь он снова муссирует эту идею.

Все перечисленные причины, побуждавшие Вильгельма к постоянным попыткам влиять на Николая, он маскировал психологическими ухищрениями: поэтому кайзер понемногу дозировал их, часто лишь мельком упоминал или преподносил строго подобранные — часто преувеличенные — факты в расчете на то, что получатель писем сам придет к нужным Вильгельму выводам.

Даже краткие извлечения из пространных писем Вильгельма иллюстрируют методы и тактику аргументации, к которым прибегал кайзер в попытках повлиять на молодого царя. В упоминавшемся письме от 25 октября 1895 года, изобилующем обвинениями в адрес Франции и Англии, Вильгельм не брезгует и расистскими утверждениями, когда речь идет о Франции, и использует предупреждения против союза с Францией для разжигания внутриполитических опасений у Николая:

«Твои и мои подданные отличаются большим здравомыслием, трезвостью и спокойствием, нежели, к примеру, южные народы или французы.

Галло-романская раса легче поддается внушению, и если она воспламенилась, становится опаснее для мира, чем тевтонская или русская раса. С другой стороны, в Англии пресса — это мундштук для общественного мнения, в отличие от континента, и она в большей степени служит интересам страны. (…)

Мы можем поддерживать хорошие отношения с Ф. Р. (Французской Республикой), но ни в коем случае не сближаться с ней. Я всегда боюсь, что мои люди, находясь во Франции, будут заражаться республиканскими идеями. Мне стало известно содержание одного разговора в некоем парижском салоне. На вопрос французского генерала, сможет ли Россия разбить немецкую армию, русский генерал ответил: «О, нас сметут в первом же бою, ну и что — зато у нас тоже будет республика!». Вот чего тебе следует бояться, дорогой Ники! Позаботься о том, чтобы твои генералы не тянулись к Ф. Р…».

Однако подобные заигрывания, направленные против французских союзников Николая и задевавшие честь русской армии, на него не действовали. Они привели лишь к тому, что унаследованное от отца отчуждение от Вильгельма стало еще глубже, а верность союзу укрепилась.

Замечания Вильгельма об англичанах также были направлены на то, чтобы пробудить беспокойство царя и отвратить его от возможных партнеров:

«Интересно то, что рассказывал мне Лобанов о Турции: у него есть основания подозревать, что за Дарданеллами стоит Англия; меня самого это поразило. Несомненно, английская политика (…) в высшей степени засекречена и непонятна, и та странная манера, в которой английский флот крутится около Дарданелл, показывает, что там что-то происходит. Если это так, то имеет место нарушение Берлинского трактата (о разграничении сфер влияния), чего они не должны делать, поскольку другие участники не давали на то согласия; однако это показывает, что они намерены изменить свою политику в Средиземноморье (…) Франции известно о планах Англии захватить Афганистан и разделить Персию. Я разделяю опасения Лобанова, что Япония заключила какое-то соглашение с Англией. Но я сказал ему, что, как велит мой долг, в случае, если Россия будет занята на Дальнем Востоке, предоставлю тебе свободу рук против кого бы то ни было в Европе…».

И тут Вильгельм подсовывает Николаю для укрепления доверия человека, через которого можно поддерживать контакты в обход дипломатического представительства:

«Не будешь ли ты против возобновления традиции наших предков и назначения с обеих сторон личных адъютантов для связи между нашими штабами? Мольтке тебя устраивает? Я охотно приму любого, кому ты действительно доверяешь, в своем генеральном штабе…».

Не Мольтке, а генерал-лейтенант фон Хелиус позднее, перед началом войны 1914 года, будучи приставлен к царю как адъютант Вильгельма, поставлял не Николаю, а своему кайзеру ценную информацию о настроениях при русском дворе.

Как бы ни действовали на царя интриги его чересчур умного партнера, на его союзных отношениях с Францией это не отразилось. Будучи убежден в их правильности, Николай рассматривал этот союз как нерушимый завет отца и собственный священный долг. В 1896 году, следующем за написанием рассмотренного документа, Николай нанес официальный визит во Францию в качестве нового главы Российской империи, чтобы лично подтвердить заключенный договор, и восторженный прием, оказанный французами, укрепил его в этом убеждении.

Кайзеру оставалось лишь смириться. Вскоре он с семьей и большой свитой нанес визит Николаю в Петербург, чтобы снова привязать царя к себе. В письме другу, графу Эйленбургу, германскому послу в Вене, сразу по возвращении из России в августе 1897 года он рассматривает эту поездку как попытку завязать дружбу с Николаем и привлечь его к осуществлению своих политических планов:

«Визит, вопреки ожиданиям, прошел хорошо, и я договорился с Ники по всем крупным политическим вопросам, так что, можно сказать, весь мир у наших ног! Возврат имперских территорий Франции с помощью России абсолютно, начисто исключен, так что войны с Галлией и Россией можно не опасаться, Ники взял такое обязательство. Континентальная блокада против Америки и, возможно, Англии — дело решенное. Тебе предстоит оторвать Вену от Лондона. Мы расстались верными друзьями…».