Природа. Человек. Закон - Городинская Виолетта Семеновна

Отвергая в генезе жизни «презумцию случайности», хотя бы потому даже (в дополнение к вышеизложенному), что случайность всегда внезапна и для перестройки того или иного организма просто не оставляет времени и надежд, отвергая также Модификацию случайности — приоритет изменяющихся условий (если они внезапны, то опять же организм не успевает приспособиться и гибнет, если длительны и постепенны — непонятно, почему происходящие от одного и того же предка, попавшие в равные условия, занимающие одну экологическую нишу и живущие бок о бок, питающиеся одной и той же пищей, скажем, листвою деревьев, животные образовали два совершенно разных вида — слонов и жирафов. С точки зрения приоритета изменяющихся условий, ответ может быть только один — случайно), — так вот, отвергая эти принципы как наиглавнейшие для образования видов (и вовсе не исключая их для частных случаев, особенно в образовании подвидов и разновидностей), мы руководствуемся не столько негативными соображениями («этого не может быть»), сколько теми фактами, которые накопила биология и палеонтология, биохимия и прочие науки о живом веществе за последние полтораста лет, фактами, позволяющими взглянуть на живую природу несколько иначе, чем это общепринято (поскольку биология и до сих пор пользуется концепциями, выдвинутыми 100–150 лет назад).

Мы вовсе не станем отрицать, что, скажем, слон при изменении условий (допустим, деревья и кустарники начнут все прибавлять и прибавлять в росте, и за последующий достаточно долгий срок, скажем, в миллион лет ветви с листьями окажутся на 1,5–2 метра выше, чем сегодня) может приобрести жирафью шею (хотя скорее всего у него удлинится хобот), что жираф может отрастить в том же случае хобот (хотя и это маловероятно). Условия, конечно же, могут вносить морфологические изменения, улучшающие приспособляемость животных и растений к изменяющейся среде, чему классическим примером служат дарвиновские вьюрки, обзаведшиеся в зависимости от того, чем они питались, самыми разнообразными — от шиловидного до тупого — клювами. Но абсолютно невероятно, чтобы тот же слон превратился в жирафа, а жираф в слона (так же как и вьюрки остались вьюрками, а не превратились в павлинов, орлов или страусов).

Дело вовсе не в том, что виды просто не похожи друг на друга. Разница гораздо более глубокая и принципиальная создает между ними пропасть, которую слону не преодолеть, даже если он отрастит не только шею, но и рожки, и обзаведется копытцами, как у жирафа. Эта пропасть лежит на клеточном генетическом, биохимическом уровне: различаются не только клетки, но и их «кирпичики» — белки и ферменты, а также вырабатываемые организмами гормоны и прочие регуляторные вещества. Вот, например, как разнится один из важнейших гормонов — инсулин, вырабатываемый поджелудочной железой (дается часть полипептидной цепи инсулина):

«Сейчас известно, что весьма близкие виды, — пишут Н. В. Тимофеев-Ресовский, Н. Н. Воронцов и А. В. Яблоков, — различаются по строению рибону-клеазы, кортикотропинов, по меланотропинам, инсулину, гипертенсинам, цитохрому-С, гемоглобинам и т. д. Это возможно лишь при наличии определенной изменчивости фундаментальных (курсив наш. — Авт.) биохимических свойств организма, безусловно определяющихся гораздо раньше, чем любое морфологическое (в широком понимании) свойство организма» (Тимофеев-Ресовский Н. В., Воронцов Н. Н., Яблоков Л. В. Краткий очерк теории эволюции. М., 1977, с. 170.).

Следовательно, разделение на виды произошло до того, как гимнура или какое-то иное животное (биологи на гимнуре не настаивают), питающееся насекомыми (на этом биологи настаивают), начала отращивать нос или шею под влиянием изменившихся (для нее случайно) условий для того, чтобы превратиться в слона или жирафа. А поскольку мы знаем, что случайные мутации, тем более на фундаментальном биохимическом уровне, для многоклеточных организмов смертельны (или он просто отторгнет мутировавшие клетки и спасется и от гибели, и от дальнейших эволюционных изменений) — а других причин происхождения видов не предложено, — значит, многоклеточный организм (не в частности, а в тотальном смысле) неизменен? Во веки веков от самого начала своего зарождения и до нынешних дней?

Этого не может быть, потому что не может быть никогда!!!

Сколько поколений ученых самых разнообразных отраслей науки трудились над стройной и изящной теорией монофилии, зримо изображаемой во всех учебниках, серьезных научных и легкомысленных популярных трудах в виде могучего дерева, из единого ствола которого вырастают мощные ветви, от которых отходят менее мощные сучья, которые, в свою очередь, порождают ветки поменьше, еще меньше и так далее, пока на самых тоненьких веточках не закачаются плоды — все разнообразие сегодняшнего растительного и животного мира. Сколько пришлось проявить ума и хитроумия, чтобы соединить несоединяющееся, обойти сомнительное и примирить непримиримое!

Но чем глубже проникаем мы в тайны живого, чем больше накапливается фактов, тем менее достоверными предстают эти хитроумные представления. Тем более, что подавляющая часть их вызвана прежде всего соображениями чисто политического характера, явилась результатом героической борьбы ученых XVIII–XIX веков с упомянутым теологическим мышлением об акте божественного творения — мышлением, практически налагающим запрет на познание природных явлений.

Надо ли говорить, что такой подход вненаучен, что политические соображения и научное познание находятся в совершенно разных областях человеческой деятельности, и если научные знания еще и могут помочь прогрессу политического сознания, то уж политика — чему примеров мы немало видим — фактически всегда оказывает на научное сознание отрицательное воздействие. И если в прошлом влияние политических соображений хотя бы было оправданно — наука завоевывала свое место под солнцем, то сегодня, в годы расцвета ее мощи и торжества в сознании подавляющего большинства людей, в том числе и клира (сегодня любой священник отбарабанит дарвиновскую теорию эволюции не менее бойко, чем «Отче наш»), нет ей в этом никакой, ну абсолютно никакой, необходимости. Напротив, ощущается настоятельнейшая необходимость в освобождении научного мышления от политического догматизма, от ярлыков вроде сакраментального идеалистического учения, навешиваемого на теории, которые рассматривают материальные явления с материалистических позиций, но идут вразрез с общепринятым и официально утвержденным. Ибо догматизм всегда был и будет самым главным признаком именно религиозности мышления, ибо политические ярлыки всегда были и будут сигналом к Варфоломеевской ночи.

А поскольку Варфоломеевские ночи во всех областях человеческой жизни изрядно-таки приелись человечеству, давайте, не обращая внимания на кем-то приклеенные ярлыки, сами разберемся, может ли быть какой-то вид в частности (и все вообще) в принципе неизменен со дня своего зарождения или не может «потому, что не может быть никогда!»

Прежде всего надо определить сам «день зарождения» не во временном, конечно, смысле. Поскольку, по мнению современных генетиков, «фундаментальные биохимические свойства организма безусловно определяются гораздо раньше, чем любое морфологическое (в широком понимании) свойство организма», да к тому же положительные изменения на биохимическом уровне многоклеточных организмов даже в единичных случаях маловероятны (а уж изменения во всех 5 миллионах видов современных многоклеточных и вовсе выходят за пределы вероятности), с полным основанием можно считать, что время зарождения каждого из видов многоклеточных началось не позже чем на стадии появления эукари-от — клеток с ядром — неким «мозговым центром» одноклеточного организма, осуществлявшим, так сказать, руководство всею деятельностью органоидов и в целом клетки. По-видимому, именно тогда сформировалось все разнообразие биохимических составов, по существу и определяющих все дальнейшее развитие организма и его отличительные особенности. Не позже, но вполне возможно и значительно раньше, еще на стадии прокариот.