Поступь молодого бога - Дмитрий Чайка

class="p1">— Гражданские дела примет новый игемон, — сказал я. — А делами военными будет ведать трибун. Каменоломни, подати, продажа зерна и шерсти, все эти заботы ни к чему воину.

— Вот как? — задумался Хрисагон. Он здесь что-то вроде сатрапа или стратега византийской фемы. У него и гражданская власть в руках, и военная. Отличное сочетание, весьма способствующее пополнению семейного бюджета. Ну, по крайней мере, так говорят донесения Кассандры.

— Остров Сикания, Мальта и Карфаген войдут в диоцез Запад, — продолжил я. — Его возглавит викарий Корос, мой верный слуга.

— Как прикажет государь, — гаркнул Хрисагон, но без особенного веселья в голосе.

Он толковый вояка, но засиделся и здесь, врастая корнями в эту землю. У него завелись делишки с главами родов и купцами с Кипра. По слухам, не брезгует он и сидонцами без патента, имея с них свой интерес. Наверное, я излишне придираюсь к людям. В Вавилоне и Египте взятки почти что узаконены, а меня почему-то напрягает, когда люди получают неплохую зарплату, и у меня же воруют. Вот поэтому и приходится тасовать своих слуг, выжимая их по максимуму. У нас ведь обязательный срок службы пятнадцать лет. Через три года наступает выслуга у Хрисагона и еще у пары тысяч воинов первого призыва. Я пригоню на Сицилию отставников, и всех их нужно будет наделить землей. А где ее взять? Придется подвинуть местных жителей, где же еще? Мне вообще не нужно будет здесь войско. Легионеры придут и возьмут свою землю сами. И они же будут охранять ее для меня, отбивая от чужаков. Бесплатное двухтысячное войско, преданное лично мне и моей семье.

— Государь! — запыхавшийся гонец склонил голову и протянул кожаный тубус. — Купцы из Иберии в порту встали. Они письмо тебе везли. Вот оно!

— «Семь раз и семь припадает к стопам господина покорная служанка его Феано, — прочитал я. — Сделай милость, не оставь нас. Большая война идет. Если ты не поможешь, все рухнет. Одиссей наше серебро хочет, много войска набрал. И Тимофей мой набрал тоже. Спаси, молю.»

— Завтра мы уходим в Иберию, — повернулся я к Хрисагону. — Отбей сообщение в столицу, чтобы не ждали.

* * *

В то же самое время. Энгоми.

В покоях, где ткут царица и ее дочери, непривычно светло. Здесь сделаны огромные окна, едва ли не три локтя высотой, а все для того, чтобы великая госпожа не слепла, пытаясь собрать неимоверно тонкий узор в свете масляных ламп. Когда холодает, окна закрывают свинцовыми переплетами, куда вставлены небольшие кусочки стекла. Оно пока мутновато, но это все равно лучше, чем привычный тусклый свет. Царь Эней лично приказал прорубить здесь окна, когда увидел, как его жена пытается разглядеть вытканный ей самой рисунок.

Креуса, Кассандра, Клеопатра и Береника заняты благородным трудом, как и пристало царственным особам. Пустая болтовня не мешает тонким пальчикам бойко бегать по станку, рождая истинную красоту. Ведь эти женщины не какие-то там служанки. Кто даст рабыне пурпурную и золотую нить, жемчуг и бирюзу? Лучшие ткани, расшитые камнями, создаются именно в таких домах, женщинами, рожденными в знатнейших семьях. Их мастерство — повод для законной гордости матерей. Они хвастаются этой работой друг перед другом, повышая котировки дочерей на рынке невест. Царевна, не умеющая соткать одежду своему мужу, — такая же невозможная вещь, как и рыбак, не умеющий ловить рыбу.

— Дочери мои, достаточно на сегодня, — сказала вдруг Креуса, и Клеопатра огласила комнату довольным воплем. Береника, напротив, подняла на мать непонимающий взгляд. Солнце было еще высоко.

— Но почему, матушка? — просила она. — Я еще цветок не закончила. Мне четыре ряда пройти осталось.

— Пойдем играть! — Клеопатра нетерпеливо потянула сестру за руку. — Ну, пойдем же! Маме с теткой посекретничать надо. Что ж ты непонятливая такая!

Девочки вышли, а сестры погрузились в неловкое молчание, прерываемое лишь шелестом нитей, прибиваемых гребнем к краю готового полотна. Кассандра сидела совершенно спокойная, а вот Креуса, напротив, кусала губы, не зная, как начать разговор.

— Скажи, сестрица, — произнесла она, собравшись, наконец, с духом. — Жизнь у моего господина опасная. Он великий воин, но мало ли чего… Скажи, если я останусь вдовой, ты поможешь мне?

— Кому??? — вскинула бровь Кассандра. — Тебе? Нет, не помогу.

— Но почему? — Креуса так растерялась, что у нее челнок выпал из рук. — Я ведь сестра тебе? Почему не поможешь?

— Потому что ты дура, — скучным голосом пояснила Кассандра. — Хитрая, продуманная и хорошо выученная нашей матерью дура.

— Да как ты смеешь? — лицо Креусы покрылось багровыми пятнами. Тем не менее она быстро взяла себя в руки и спросила. — За что ты меня так, сестра?

— А как еще можно назвать бабу, которая идет в спальню к мужу, а сама промеж ног пасту из толченых фиников и листьев акации засовывает?

— С чего ты это взяла? — побледнела Креуса.

— Птичка на хвосте принесла, — бросила Кассандра. — Не хочешь больше детей? Боишься, что Ила даже новорожденный брат обойдет? Или собственные сестры? Или того хуже, что кто-то из зятьев царем станет?

— Ты что-то знаешь? — едва сдерживаясь, спросила Креуса.

— Я знаю, и ты знаешь, — ответила ей сестра, снова прибивая гребнем пройденный ряд нитей. — Только ты думать совсем не хочешь. Или ты не слышала, что наш государь напропалую молодым трибунам и вельможам отказывает, когда они прошение о женитьбе подают?

— Слышала, — бледными губами прошептала царица. — Да кто же из них? Тот, кто ближе всех к нему? Тарис?

— Может, и Тарис, — пожала пухлыми плечами Кассандра. — А, может, вовсе и не Тарис. Его тебе могут показать, как приманку. Как тех детей от рабынь, которых теперь жрецы бога Диво растить будут. Он тебе, сестрица, ложный след бросил, чтобы ты ноги до задницы стерла, за каждой прачкой приглядывая.

— Уверена? — задумалась Креуса, в голове которой промелькнул целый калейдоскоп из фактов и случайных слов.

— Уверена, — ответила Кассандра. — Ванаксом будет Ил. Тебе муж в этом поклялся. Ты забыла?

— Я всегда чую, когда меня обманывают, — нахмурилась Креуса. — Тут что-то не так. Подвох какой-то.

— Был бы подвох, — лениво ответила Кассандра, перекусывая нить, — твой муж Ила не таскал бы за собой.