Сверхновая американская фантастика, 1994 № 06 - Лариса Михайлова

Где-то далеко Тирни услышал едва различимый шум крыльев, похожий на размеренный барабанный бой. Холодный ветер свистел ему в лицо… земля ушла из-под ног, и Вселенная вдруг распахнулась во все стороны.

С ужасом Тирни обнаружил себя в бледно-серебряном небе, окруженным лишь несколькими легкими облачками. Внизу была видна оранжевато-коричневая земля, вдоль и поперек расчерченная реками, горы, равнины, огромные леса причудливых желтых деревьев.

— Вот тебе и птицы. Спустились с неба, чтобы развить себе мозги — эволюция! — теперь они способны мыслить, но думают лишь о том, как снова вернуться в небо.

Тирни бил руками по воздуху, но схватиться было не за что. Он осторожно обернулся через плечо.

Бородач подмигнул ему.

— Глупо, не правда ли? А люди точно такие же — всегда хотят то, чего у них нет и не ценят того, что имеют. Неудивительно поэтому, что я нужен тебе.

— Ты мне не нужен! — сопротивлялся Тирни.

— Да ладно. Где бы ты ни был, что бы ты ни делал — ты всегда ищешь меня.

— Теперь с этим покончено.

Вдалеке что-то вспыхнуло, что-то большое, белое, переливающееся радужным светом. Тирни прищурился, пытаясь разглядеть, что там. Шум крыльев усилился.

— Видимо, некоторые люди и должны быть дураками. — Бородач вздохнул. — Ты разочаровал меня.

«Сам я разочаровался куда больше», — подумал Тирни. Ослепительное существо впереди сделало вираж и повернуло к нему — огромное, парящее, с длинной изогнутой шеей и немигающими, горящими серебром глазами. Расправив крылья, оно планировало все ближе и ближе, пока огромное тело не загородило собою небо. В его дыхании Тирни чувствовал запах серы.

— Ну что, хватит с тебя? — спросил бородач.

Тирни казалось, что его плоть тает под горящим взглядом странного существа, и вот от него остался уже лишь пульсирующий болью комок одиночества, который он носил в себе всегда — со времен Лирелла. А оно, величественное, продолжало приближаться — глаза, как два серебряных солнца, тело, как целый мир. Оно притягивало Тирни, ждало его — он чувствовал это всем своим существом. Серебряные глаза светились, как маяки — оно знало дорогу… домой.

В порыве радости и благодарности, Тирни повернул, чтобы следовать за ним.

Тирни почувствовал под ногами широкие, ровные камни храмовой площади и открыл глаза. Все те же люди бродили вокруг него, как потерянные дети, поглощенные собственными видениями. Женщина смотрела на него ледяными синими глазами, и ствол ее пистолета все еще был направлен на раненого сирянина, которого поддерживал Тирни. Он крепче прижал трепещущее тело, незнакомое чувство бешеной ярости закипало в нем. Храм принадлежит сирянам! Если люди могли себе позволить прийти сюда за новым знанием, то почему вместо того, чтобы стремиться к чистоте Видения сирян, они замутняют ее своими собственными страстями?

К Тирни вернулось ощущение поднебесья, чувство свободы, чувство возращения домой, которое он испытал минуту назад. Все это будет утрачено, если люди повернут по-своему.

— Остановитесь! — закричал Тирни. Море затуманенных глаз обратилось к нему.

— Они не услышат, — произнес бородач. — Разве ты не знаешь, что они ненасытны? — Он снова оскалил свои огромные белые зубы в свирепой ухмылке. — Они берут, берут и всегда будут брать до скончания века.

— Нет! — У Тирни перехватило дыхание. — Я не позволю им! Я заставлю их увидеть!

Откинув голову, он со всей силы призвал Великий Ветер с его обещанием возвращения домой, Вожака — с его врачующей устремленностью к цели. Тирни расправил плечи и звал и искал.

Дыхание холодного ветра растрепало его редкие волосы. Тирни услыхал отдаленный шум крыльев. В нескольких шагах от него женщина с гладкими белокурыми волосами прошептала что-то удивленно и стала смотреть в угасающее небо.

Сердце бешено забилось, Тирни дернулся от боли, в глазах потемнело, и видение затуманилось.

— Ты просто старое ископаемое, — прошипел бородач ему в ухо. — Продолжай в том же духе, пока не надорвешься.

«Я недостоин», — признал Тирни, скрежеща зубами и сопротивляясь разрастающейся боли в груди.

Несколько чумазых, небритых людей выскочили из дверей храма, крича и указывая в небо. Волна изумления пробежала по оборванной, грязной толпе. Тирни слышал, как сильные крылья все приближались, каждый их взмах сотрясал воздух подобно грому, и земля под ногами гудела в ответ.

Ветер пронесся по площади, завывая у камней храма Сломанные ветки и засохшие желтые листья взмывали вверх и исчезали в небе Люди пятились назад, широко открыв глаза в страхе и изумлении.

— Разве вы не видите? — прошептал им Тирни. — Это так прекрасно так правильно.

Огромная тень Вожака парила над площадью, заслоняя собой закатное красное солнце. Черноволосая девочка закричала и побежала наверх к каменному барьеру, борясь с сильным ветром. Еще несколько человек рванулись за ней, спотыкаясь и падая, позади всех женщина волочила за руку ребенка. И вот уже вся толпа сорвалась, гонимая ужасом, охваченная единым порывом. Весь в испарине, Тирни опустился на камни, прижимая к телу болевшую левую руку.

Вожак разворачивал свои величественные крылья для следующего взмаха.

— Отец, вы должны покинуть зону вредного воздействия. — Далси Редберд стояла по другую сторону каменного барьера, окружающего храм, в сопровождении нескольких мужчин в голубой с золотом униформе Патрульного отряда. — Сиряне расторгли договор о Контакте. Они хотят, чтобы все мы покинули планету. Корабль уже готов, и мы не можем дольше ждать.

Тирни стоял в центре площади, окруженный сиринами, и смотрел на ее честное, широкоскулое лицо. Отдаленный шум крыльев жил в глубине его сознания.

— Отец, послушайте, — в голосе Далси звучали слезы. — Все это иллюзия. Здесь нет никаких чудес, никаких истинных видений. Когда прибыл Патрульный корабль, с помощью их техники мы обнаружили под фундаментом храма жилу психотропного минерала, который влияет на воображение, — в наш разум лишь переносятся образы, порожденные фантазией сирян. — Она сжала кулаки и потянулась к Тирни. — Экспедицию отменили. Все очень благодарны вам за то, что вы сделали, но теперь все уже кончено. Планету объявили официально закрытой.

Один из сирян нагнул голову и хрипло закричал на нее. Тирни, успокаивая, положил руку ему на шею.

— Я должен остаться, — сказал он. — Я должен быть здесь, чтобы научить их видеть.

— Здесь больше никого не осталось, отец. И вам пора возвращаться домой.

— Но я уже дома, — прошептал Тирни. Он закрыл глаза и почувствовал под руками приятную упругость воздуха. Он уносился снова в небо. Холодный ветер пел ему в лицо. Он слышал прекрасный приветственный клик Вожака.

Нет, пепелище его жизни осталось позади, он больше никогда. не вернется туда.

Никогда, ибо теперь он знает дорогу к Земле за морем.

Джон Браннер и Х*рх* Л**с Б*рх*с

Мертвец. Опыт посмертного соавторства[18]

За Рио Галац, где пампа лежит грязным коричневым одеялом, постеленным сонным гаучо… только вместо блох по нему прыгают зайцы, я впервые услыхал о человеке, который некогда несомненно был мертв, но теперь разговаривал и ходил. Называли его по-разному — Энеро, Анакуэль, Ретрато или Розарио, но, выспрашивая заново посетителей в очередной унылой лавчонке, я ощущал, что собеседники мои прекрасно знают его имя; только звуки не шли с их губ.

Однажды вечером перед грозой я прибыл в угрюмый город, имени которого не хочу здесь называть. Священник приютил меня. Пожилая женщина — неразговорчивая, загорелая, с щелью между передними зубами — подала нам тортильи, обжаренное мясо и жесткие недоваренные бобы; трапезу мы запили кислым пивом. Потом, прикуривая от медной почерневшей лампы одну из трех моих последних сигар, священник проговорил:

— Вы прибыли сюда из-за Лазаря.

— Почему вы так решили? — возразил я, стараясь скрыть облегчение, — это было то самое имя.

— Потому что нас не посещают по иной причине… разве что забредают путники, утомленные пампой, да редкие бродяги-торговцы. Вы не из тех и не из других. Утром, если хотите, можете встретиться с ним. Не угодно ли услышать его историю?

— А его и в самом деле зовут Лазарем?

— Нет, конечно.

— Прошу вас, продолжайте.

Имя у него определенно было — ведь крестили же его, — только более им никто не пользуется. Даже он сам не произносит его. Мать его умерла в родах, отец сгорел от какой-то лихорадки через несколько лет после этого, воспитывал его двоюродный брат. Рос он как всякий мальчишка в наших краях; ездить верхом выучился едва ли не раньше, чем ходить, а о домашней скотине знал больше, чем о роде людском.