Почти дневник (Статьи, очерки) - Валентин Катаев

Они снимают свои угловатые конфедератки и кланяются. Иногда просят табачку, хлебца.

Наши бойцы охотно с ними делятся. Свой брат крестьянин. Свой брат рабочий.

...Шоссе забито беженцами. Они идут пешком, едут на велосипедах, на подводах, наконец, на обыкновенных городских извозчиках с номером. Странно, необычайно видеть на козлах, рядом с извозчиком, господина в пенсне, с бородкой, в парижской шляпе, который везет свою семью бог весть куда. В пролетке на вещах сидит дама с детьми, какая-то старушка... Сзади к пролетке привязан, так сказать, запас горючего - несколько мешков овса.

И так - на всех дорогах...

Беженцы двигаются днем и ночью... Смешиваются с воинскими частями, сидят в лесу у костра. Многие приспособились к кочевой жизни. Научились свертывать свои одеяла на манер солдатских шинелей - в скатку - и носят через плечо.

Но паники никакой нет. Знают, что все кончено. Все самое страшное позади. Теперь поскорее надо добраться назад домой и начинать мирную жизнь.

Едем из Вильно в Минск. Везем последние номера "Виленской правды". Кабина набита кипами газет. Веревка развязалась, номера газет сползают на ноги. Чудесный, солнечный, холодный день. Сосновые леса. Быстрые облака. Шоссе, обсаженное березами. Знаменитое шоссе Москва - Вильно, по которому отступала армия Наполеона. В иных местах сохранились с тех времен березы. Огромные, вековые, почерневшие, с длинными плакучими ветвями. Настоящие верещагинские березы.

Изредка нас обгоняет серебряный самолет Гражданского Воздушного Флота. Он ныряет в холодных облаках, вдруг зажигается на солнце стеклянной звездой.

Вот по шоссе идет небольшой человечек в бобриковом картузе, с мешком за плечами.

- Здравствуйте, товарищи.

- Здравствуйте.

- Газетку не дадите?

Останавливаемся.

- Как не дать! Дадим. Последний номер "Виленской правды".

Знакомимся. Быстро возникает беседа.

- Вы кто такой, товарищ?

- Я сапожник. Из Вильно. Несу сапоги сыну. Он живет тут недалеко, в двенадцати километрах.

- Ну, как у вас дела?

- Дела ничего. Спасибо. Было плохо. А после того как пришли большевики, нам, мастеровым, стало гораздо лучше.

- А чем раньше было плохо?

Он смотрит на нас блестящими, наивными глазами.

- Как же не плохо? Безработица замучила. Летом есть работа - едим. А зимой нет работы - голодаем.

- Вы для себя работали или на хозяина?

- На хозяина. Хозяин имеет в Вильно обувной магазин. Мы вырабатываем для него изящную дамскую обувь последних моделей. Может, знаете, виленская обувь славится? Да...

- А вы сколько от хозяина получаете за пару?

- Мы получаем три злотых. Совсем нас хотят ограбить. Мы работаем, а он только в магазине сидит и на наши деньги себе дома строит. Несколько домов себе в Вильно построил. На наш труд. Ну, спасибо, теперь товарищи пришли. Теперь будем жить по-другому.

- Как же?

- Сделаем артель. Будем на себя работать. У вас можно еще один номерок газеты взять? Народ очень интересуется, что товарищи пишут.

- Пожалуйста. Возьмите пяток. Дайте людям. Пусть читают.

- Спасибо, товарищи.

- Добрый путь, товарищ.

- А в Москву поехать скоро можно будет? Интересно посмотреть, какая у вас Москва.

- Скоро, скоро.

- Спасибо, товарищи.

- За что?

- За то, что пришли.

- И вам спасибо.

- За что?

- За то, что хорошо наших товарищей красноармейцев встречаете.

- Как же плохо встречать? Они наши братья.

- Ну, будьте счастливы.

- Взаимно.

Наша легковая машина шипит, кряхтит, шумит, трогается с места и весело бежит дальше, пугая непривычных к автомобильному движению крестьянских лошадей.

Вот жнивье. По жнивью ходят коровы. Мальчик-пастушок в конфедератке до ушей, в худом пальтишке, подпоясанный веревкой, идет за ними.

- Здорово, молодец!

- Здравствуйте, товарищи!

- Чьи коровы?

- Чьи? Известно чьи. Панские.

- А у вас своих коров нет?

Мальчик весело открывает мелкие белые зубы. Жмурится против солнца.

- Нет.

- А земля есть?

- Две десятины.

- Семья большая?

- Восемь человек.

- На восемь человек две десятины?

- Ага.

- Чья же вокруг земля?

- Помещика.

- Сколько тебе помещик платит за то, что ты пасешь его коров?

- Тридцать злотых в год.

- Это что ж выходит - два с чем-то злотых в месяц?

- Ага.

- Много?

- Зачем много? Мало.

- Как же вы живете?

- Бог знает.

- А бог есть?

- А как же. Есть.

- Где же он?

Мальчик щурится еще больше и показывает пальцем вверх:

- А на небе.

- Кто тебе сказал?

- Ксендз.

Мальчик подходит к автомобилю и с детской жадностью рассматривает колеса, стекла, фонари.

- Хочешь быть шофером?

Его глаза загораются:

- Ага!

- Ну, так в чем же дело? Бросай своих панских коров и садись, мы тебя повезем учиться.

Он понимает, что это шутка, но также понимает, что в этой шутке есть какая-то доля правды. Он понимает, что это возможно. Если не сейчас, не сию минуту, то, может быть, через год, через три.

- Дайте газетку.

- Бери. Дашь прочесть в деревне.

- Спасибо, товарищи.

- За что?

- За то, что пришли.

Он смущенно отходит и бредет за коровами, погруженный в свои детские мечты о какой-то другой, интересной, богатой жизни, когда можно будет не пасти панских коров, а мчаться на автомобиле по веселому белорусскому шоссе.

Вот и Сморгонь. Дважды знаменитое местечко. Это в Сморгони Наполеон бросил свою отступающую армию и один укатил в коляске в Париж. Это под Сморгонью в 1915 - 1917 годах, во время первой мировой империалистической войны, шли небывало жестокие бои.

Я осматриваюсь вокруг. Узнаю складки местности, линию железной дороги. Даже наши артиллерийские окопы сохранились. Они осыпались, заросли травой, но я узнаю их.

Возле железнодорожного переезда нас окружает небольшая толпа. Солдат польской армии с велосипедом. Еще один солдат. Старик. Несколько женщин. Расхватывают газеты. Расспрашивают.

Солдат с велосипедом оказывается артиллеристом. Он сражался под Львовом. Над ним подтрунивают. Он смущенно усмехается, говорит:

- Мне повезло. Если бы не пришла Красная Армия, мне бы пришлось еще служить и служить. А вот теперь, вместо того чтобы служить панам, я домой еду, к семье.

Другой солдат - пехотинец. Он деловито спрашивает артиллериста:

- У вас в Кошах уже землю помещика поделили?

- Еще нет. Комитет только что выбрали. А у вас в Шутовичах?

- Делят уже.

Высокая пожилая женщина с кошелкой вдруг начинает довольно сердито кричать на солдат:

- Эх вы, мужчины! Землю делить не умеете.

И, обращаясь к нам:

- Вы, товарищи, нам инструктора поскорее пришлите, чтобы он научил, как землю делить. А то наши мужчины никуда не годятся.

Старик сердито ее останавливает:

- Ишь ты! Инструктора тебе надо, как панскую землю делить. А разве в семнадцатом году большевиков кто-нибудь учил, как это делается? Сами дошли. Нам бы только в случае чего немножко помогли с помещиком справиться.

- Да ведь уже справились.

- Справиться справились, а кто его знает!

- Ну и видно, что ты не больно умен, - вдруг огрызается баба, боишься, что паны вернутся! Большевиков двадцать лет пугают, что, дескать, не сегодня-завтра им конец придет, а они за это время таких танков себе наделали, что не только своих "бывших" не боятся, а еще и наших панов бывшими сделали за два дня. На вот!

Смеркается. Дорога вьется среди столетних берез. Мелькают знакомые названия деревень, местечек.

Кревы, Лебедев, Молодечно... Мелькают яркие фары встречных автомобилей.

Наш шофер товарищ Михаил Значенок газует. Он уже совершает четвертый рейс, развозя по селам Западной Белоруссии советские газеты.

IV

Исколесили всю Западную Белоруссию.

...Опять Сморгонь. Среда. Базарный день. Площадь возле церкви тесно заставлена крестьянскими подводами. Оглобли задраны вверх. Целый лес оглобель.

Торгуют мясом, хлебом, овощами. Много превосходной картошки. Еще больше яблок. Их - горы. Чудесный, тонкий и опьяняющий запах яблок стоит в воздухе.

Тот факт, что крестьяне охотно везут на рынок свои продукты, говорит о многом. И прежде всего о том, что жизнь стабилизировалась. Доверие и любовь белорусского народа к Советской власти тверды, определенны, нерушимы.

Ночью был мороз. Утром крыши, дороги, поля, деревья, солома - в голубом, матовом инее. Желтое солнце холодно горит в росе на радиаторе машины.

И опять возле машины свалка. "Правда" нарасхват. Ее выхватывают из рук. Тут же разворачивают и вслух читают.

Со всех сторон тянутся грубые, темные крестьянские руки:

- Товарищи! Дайте номерок!

- Товарищи, не забудьте меня. Я специально пришел за пятнадцать километров за московской газеткой.

- Да что ж вы пихаетесь, мужики! Пропустите до газеты женщину, пускай женщина тоже прочитает газету.