Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

«маску веселья» у своего собеседника, потому Асари поморщился, и продолжил. — И не горю я желанием ей делиться. Поэтому, если быть кратким: он пришёл ко мне тогда, когда я в этом больше всего нуждался. Когда ты молишь божества помочь. Я молил Кирана обратить свой взор на несправедливость, но во сне встретил его, и он открыл мне тайные знания, и карту сил, в обмен на проливаемую мной кровь. Вот и всё. Полагаю, у нас с тобой и в этом есть что-то общее.

— Почему ты так решил?

— Я просто это чувствую. В. обращает взор на тех, кто в этом и впрямь нуждается, но этого недостаточно. Он смотрит на тех, кому нужна его помощь, но помогает только тем, у кого хватит духу заплатить цену за его дары. Только в подлинном отчаянии и страхе рождается возможность платить кровью за могущество. Я слышал, что во многих религиях за стенами Гротенберга есть подобные сущности. Они поощряют войны, бедствия, и боль человечества. Я думаю, это просто баланс. Если бы здесь было только всё хорошее, и люди бы получали от божеств всё, что они хотели, это бы не излечило пороки человеческой души. Зависть, жажда власти — это малая часть того, что в нас находится постоянно, и это никакая воля наших создателей не может излечить. Для этого нужно было бы просто по щелчку изменить само человечество. Изменить души. Поэтому их поклонения мне казались бессмысленными. Сколько хорошего несёт желание человека, столько и плохого, и, конечно же, боги стараются никак не встревать в этот баланс. Даже в самых благих побуждениях может стать хуже другому человеку.

— Кажется, я понимаю, о чём ты говоришь.

— Правда? — Асари рассмеялся. — Хоть кто-то не тыкает в меня пальцем со словами, что я несу какую-то ересь. Но, — его лицо выражало лёгкую тоску, — наверное, это потому, что в нас и правда есть что-то похожее. Может, поэтому он заметил нас. На самом деле, с детства я размышлял о том, что было бы, если бы мы разрушили старые доктрины о божествах, и изменили всё так, чтобы это было по уму, а не от слепой веры.

Тут парень махнул рукой, и покачал головой, тяжёло выдохнул, и завершил:

— Но теперь об этом поздно думать.

Повисла некоторая тишина, в которую оба, размышляя о чём-то своём, вероятно о прошлом, теперь обедали. Сегель прислушался к тому, о чём разговаривали горожане. Среди них он всё-таки приметил кое-кого из банд. Сначала он не обратил внимания на схожий стиль одежды, а главное, на татуировки, которые украшали их кисти рук. Те мало говорили о своей «профессиональной деятельности», вероятно, по той же причине, по которой они с Асари старались не вдаваться в подробности — услышать было очень даже просто в таком помещении о чём говорят через пару столиков. Просто нужно было уметь слушать.

4.3

Открылась дверь таверны, и в неё вошло несколько человек — жрецы храма, один из которых удерживал фонарь с необычным, белым пламенем, едва заметным в дневном свете. Сегель напрягся, и Асари тоже.

— Проклятие... — пробормотал он себе под нос, — эти фонари могут развевать магию. Неужто кто-то успел из них вчера меня подметить?

Сегель лишь про себя закатил глаза. Если он правильно помнил, то уходили они через центральный зал, где находились и прихожане, и некоторые из служителей. Так много свидетелей, и большая часть из них явно могла быть напугана. Кто угодно мог опознать его, и сообщить старейшим, и неудивительно, что за ними вышли на охоту. За ним вышли на охоту.

Другое дело, что им делать? Служители оглянулись вокруг. Напряжённо зашептались — пламя в фонаре стало разгораться. Сжигало улавливаемую магию. Посетители тоже тревожно переглянулись, замечая это. Один из них — широкоплечий крупный мужчина — склонился к одному из своих соседей за столиком, и махнул рукой в каком-то жесте. На него оглянулись с другого столика, и также напряженно кивнули.

Сегель почувствовал, как поверхность его кожи обдало огнём, как будто он наклонился к костру, и понял, что сейчас уже их лица не скрыты магией. Фонарь выжег эту магию. Асари тихо зашипел — ему было тяжелее. Для него эти маски были практически лицом. Подлинная иллюзия. Неотличимая от реальности.

— Господа, — проговорил бармен, отвлёкшийся от своего дела, и теперь грузно опёршийся обеими руками на стойку, так, что дерево напряженно скрипнуло — надеюсь, вы не станете повторять прошлого инцидента, и просто выйдете. Нам хватило уже неприятностей. Это нейтральная территория. Это чтут банды, потрудитесь и вы понимать это.

— Ни в коем случае, сэр. Вчера произошло ужасное: еретик осквернил самое сердце храма! — говорящий мужчина поджал хмуро губы, и поднял фонарь выше — он уже горел ярко, почти ослепительно, — и чтобы этого не повторилось, мы предпримем все меры-

— Послушай, увалень, — перебил его басовитый голос из глубины зала, — вы и без того завинчиваете всем гайки, от наших бравых работяг, до торговцев, и никого не выпускаете из города. И, несмотря на все наши недовольства, мы этому следуем, потому что только вы можете выжигать этих тварей. И что ж вам мало? — Широкоплечий мужчина, с окладистой бородой поднялся из-за столика, а за ним подтянулись и его друзья. Это был тот здоровяк, что перебрасывался с другими сигналами. В его глазах и жестах Сегель видел старый гнев. Затаенный. — Вы всё списываете на чёртово колдовство.

«Братство», как помнил Сегель, всегда было на натянутых отношениях с церковью, но сейчас, похоже, это вышло на какой-то новый уровень. Они перебросились ещё несколькими фразами, но это уже не имело никакого значения. Сегель чувствовал, как накаляется обстановка, как жрецы и сами потянулись