Прощай, грусть - Полина Осетинская

УРА!

Снова С. М. Мальцев, тот же журнал «Советская Музыка», № 2, февраль 1988 года:

«…Иное впечатление возникло от дебюта Осетинской в БЗФ (3. 07), где она исполнила с АСО под управлением В. Понькина Второй фортепианный концерт Сен-Санса. Это выступление нужно признать безусловной удачей. Как известно, музицирование с оркестром всегда накладывает значительные ограничения на свободу трактовки сольной партии. В данном случае эти ограничения на пользу юной артистке, которая сумела сразу же властно захватить внимание публики продуманностью и законченной отделанностью каждого эпизода, живыми танцевальными ритмами и красотой rubato, остроумием неожиданных темповых смен, масштабно задуманными и мастерски подготовленными кульминациями. Удачно был выбран и самый концерт, жизнерадостная образность которого явно близка мировосприятию юной пианистки. Со стороны чисто фортепианной Осетинская блеснула здесь и безупречной пальцевой беглостью, и завидным разнообразием туше. Богатство ее звуковой палитры – под стать взрослым пианистам. Публика восторженно приветствовала солистку, заставив пять раз бисировать. К сожалению, и здесь – рядом с тонко и своеобразно, хотя, может быть, и излишне вольно сыгранными Вальсом As-dur № 2 Шопена, рахманиновской транскрипцией вальса Крейслера „Муки любви“ и „Кукушкой“ Дакена – мы вновь услышали адаптированную „обработку“ Этюда cis-moll Скрябина и „смятую“ фактуру в „Наваждении“ Прокофьева. Но все это не испортило общего праздничного впечатления от вечера».

Поблистав в Ленинграде, мы вернулись в Таллин, сели на паром и отплыли на остров Кассари. Глушь, жара, сеновал, земляника.

Поскольку причина не устранялась, то и следствие – сердечные боли – не проходили. «Скорая» на островах приезжает очень нескоро – и везет очень далеко. Врачи ничего не обнаружили, развели руками: «Невралгия, что вы хотите. Кардиограммка в норме». Меня это убедило в том, что действительно все болезни – психосоматического происхождения.

Вслед за этим отправились в Минск, остановились у композитора Петра Альхимовича – мы дружили с их семьей. Он написал «Концерт для Полины Осетинской, голосов птиц, рояля, света, синтезатора, Арлекина и симфонического оркестра». Внутренней темой концерта была Чернобыльская катастрофа.

Отец, будучи по своей природе полигамным, всячески культивировал во мне идею творческого «многоженства», считая, что я должна стать не только великой пианисткой, но и дирижером, композитором и певицей. То есть его подобием, потому что про себя он говорил: я великий врач, я великий музыкант, я великий тренер, я великий писатель, я великий педагог – Бах, Моцарт, Рахманинов, Дебюсси и Осетинский, вот самые великие люди на планете! Чисто «Театральный роман»: Гомер, Софокл и Максудов.

Для скорейшего достижения этой цели Петр занялся со мной чтением квартетов и партитур, теноровыми, кларнетовыми, альтовыми ключами и полифонией.

Эх, кабы я была певицей! Только это требует огромного количества времени, боюсь, уже упущенного. Или растраченного на рояль?

С недавних пор я задумалась и о дирижировании – исполнителю, на мой взгляд, очень полезно иногда подниматься над горизонталью своей партии, чтобы взглянуть на произведение с высоты вертикали оркестровой партитуры. Дирижер, безусловно, ближе к композиторскому охвату, чем инструменталист, не видящий дальше своего пюпитра. Впрочем, эти грезы о дирижерском пульте чисто умозрительны – вот уж где процветает сексизм. Но композиция? Плодить графоманию и вторичность? Не переиграв и сотой доли той музыки, по которой пальцы чешутся? Почти все великие композиторы, конечно, давно в гробу, но все-таки некоторые еще среди нас, ребята. Надо же иметь совесть. Нет уж, увольте, я лучше послушаю.

Дневник

16 августа.

Проснулась в 6 утра. Так хочется поваляться в теплой постельке, но – увы! Нужно бежать. На улице темно и холодно. Бег. Завтрак. Села за рояль в 7 часов. Занятия не обошлись без ценных указаний Papa, который без перерыва говорил, что там ritenuto, здесь accelerando, тут crescendo, а вот тут, конечно, diminuendo, и т. д. Сыграла четыре концерта: Гайдн, Бах фа-минор, Бах ре-минор, Сен-Санс Второй. Сон в кабинете. Подъем. Едем в филармоникус. Репетиция: две сонаты Бетховена, Аврора и Аппассионата, две Шопена – си-минор, си-бемоль минор, Бах – ХТК I, II прелюдии и фуги, Лист – все этюды, Рахманинов – Третий концерт, Муки любви, Скрябин – Шестая соната и три этюда. Дом. Бег под дождем. Дом, теплая ванна. Ужин. Вторжение дедули Петра Иваныча, который с яблоками. Надежды на сон грядущий. Бай-бай.

19 августа.

Мы в Одессе.

Дом. Выход из дома. Дом медика. Договорились о занятиях. Филармония. Маленький разговор с вахтершей. Дом актера. Разговор с Марком Розовским. Зорика нет. Белла. Ее нет. Стадион. Бег пять кругов. Ускорения, зарядка. Яхт-клуб. Купание. Бег четыре круга. Белла. Она дома. У нее сидят два актера.

Гостиница «Красная». Дядя Рола (Ролан Быков). Он опять отказывается дарить мне фломастеры. Вообще он чем-то огорчен. Дом. Дневник.

20 августа.

Сегодня я сыграла наизусть Третий Концерт С. В. Рахманинова!!! Ура!

Занималась в Доме медиков. Сыграла шесть концертов: Альхимович, Рахманинов (!), Моцарт d-moll, Гайдн, Бах – d-moll, F-moll. Потом ходили в «Цыпля-та-табака». Был Бурда. Мось обожрался арбуза и читал Толстого «Детство. Отрочество. Юность».

27 августа.

Позавчера отправили Чуня. («Чунь» или «Чуня» называл Диану отец.) Чунь чуть не опоздал на поезд. Сегодня занималась на киностудии.

2 сентября.

Мы (без бедного Чуня) прилетели в Симферополь, сели в автобус и поехали на биостанцию. По папиным расчетам, в полшестого я уже купалась. Чистая вода! Ночь, чай. Состав: мята, зверобой, душица, Ира I, Ира II, папа, я.

4 сентября.

Коктебель. Присядем на минутку.

Ступив на крымскую землю, отец объявил мне плановое голодание, в необходимости коего для здоровья он всегда был уверен. Прошло несколько дней. Голова кружилась. На веранде у Марии Николаевны вечерами собиралось человек тридцать, и каждый предлагал мне что-нибудь вкусненькое. Слюни текли, как у лисы на виноград, но воля крепла.

Вместе с тем, занятия, бег, лазанье по горам, плавание и пешие походы в далекие бухты никто не отменял.

Дня через четыре папины знакомые собрались уезжать в Ленинград. Я решила набрать им в дорожку немного алычи – она росла на самом берегу полупересохшего ручейка, через который был перекинут изящный мостик. Поблизости располагался корт, где отец играл в теннис. Забравшись на дерево, я стала набивать карманы куртки ягодами, попутно, в нарушение режима, закидывая самые спелые в рот. Жадность фраера, как водится, сгубила – добравшись до самой высокой ветки, одной ногой я встала в развилке, а другая повисла в воздухе, руки же продолжали загребать. Эта эквилибристика кончилась тем, что я полетела вниз с четырехметровой высоты, ломая ветки, и рухнула плашмя спиной на каменный мостик, чудом не переломившись пополам о перила.