Черный передел. Книга II - Анатолий Баюканский

Хорошо бы посоветоваться с человеком ассоциации, видным государственным аналитиком. Но Гринько побоялся «подставить» этот ценнейший «кадр» под удар КГБ. Если органы сели ему «на хвост», то… крутись не крутись, ответ держать придется…

Почти всю ночь Гринько проворочался в постели, а рано утром поспешил на службу, но не в Химки, а прямиком на Лубянку, решив доложить об увиденном не Петрушанскому, а знакомому генералу Изотову, ведающему оперативно-розыскной работой в Москве: «Пусть между собой разбираются как хотят, а он в этой опасной игре участвовать не желает». Уже подойдя к площади Дзержинского, Гринько вдруг снова засомневался. И тут его осенило: «Надо посоветоваться с Субботиным». Быстро добрался до метро «Кировская», вошел в здание почтамта. Со Старососненском его соединили быстро. К счастью, Субботин оказался дома. Прекрасно зная, что телефон в Старососненске не прослушивается, Гринько почти прямым текстом пересказал странную историю, попросил совета. Субботин сразу же забросал его вопросами: «Снял ли копию со списков? Есть ли на списке подпись? Давно ли знаком с полковником Петрушанским?» Получив на все вопросы отрицательные ответы, Субботин посоветовал: «Сними фотокопии, увеличь подпись, хотя бы первые буквы, через штаб-квартиру введем данные в компьютерное бюро. Там твой кроссворд разгадают быстро. И еще. Внезапно заболей, потяни пару дней, чтобы мы могли иметь на руках козыри. В управление не ходи, никого не принимай дома. А через три дня посоветуемся…»

Как и было условлено, Гринько позвонил Субботину через три дня. К тому времени многое действительно прояснилось. Полковник Петрушанский входил в «группу сопротивления», так называли в ассоциации тех, кто мечтал о возврате прежнего режима. Ассоциация советовала Гринько выждать, как будут развиваться события, держать «на крючке» Петрушанского, в нужный момент, угрожая разоблачением, включить полковника в число потенциальных сторонников ассоциации. Остальное доделают специалисты ассоциации. По делам службы он уже трижды был в Европе, один раз в Америке. Там его прихватят. Делать это спецслужбы ассоциации умеют отлично.

Окончательно успокоясь, Гринько поехал к полковнику Петрушанскому, извинился за вынужденную задержку, доложил о выполнении задания, передал список. Полковник даже не пригласил сесть. Снизу вверх смотрел на Гринько пустыми и жестокими глазами.

– Вы мне все сказали, Гринько?

– Вы сомневаетесь?

– А если я попрошу вас пройти в лабораторию и провериться на детекторе? – Жестко прищурился.

– А если я пойду на прием к Председателю и доложу о Люберцах? – Гринько мгновенно сообразил, Петрушанский что-то заподозрил. Может, засомневался в том, что Гринько болел. А может… И он решил опередить события, нарушив совет штаб-квартиры ассоциации. Риск оказался оправданным. Полковник мгновенно сменил гнев на милость, дружески хлопнул Гринько по плечу.

– Ладно, не будем ссориться! Благодарю вас, можете идти!

Гринько нужно было возвращаться в Химки, но он решил проверить искренность Петрушанского, пошел в сторону проспекта Калинина, ныряя в проходные дворы и снова появляясь на проспекте. И очень скоро выяснил, что «тащит за собой хвост»…

Алла Возвышаева, вчерашняя крановщица, никак не могла привыкнуть к огромному кабинету председателя заводского комитета профсоюза. Ее пугал огромный дубовый стол, на котором могли спать три человека, смущал дорогой чернильный прибор из моржовой кости с фирменным знаком изготовителя: «Уэлен, север, 1942 год». Да и остальное в кабинете было чужеродным для характера Аллы: тумбочка при столе с тремя разноцветными телефонами, холодильник со всевозможной закусью и выпивкой на случай прихода высшего профсоюзного и партийного начальства.

На первых порах ее председательствования буквально каждый тащил в кабинет что-нибудь в потном кулаке, благодарили за любую мелочь: путевку в санаторий, место в детсаду, материальную помощь. Помнится, однажды, прямо на заседании профкома, она прилюдно пошутила: «Как думаете, ребята, похожа я со своей мордуленцией на нищенку?» Ребята засмеялись. А она продолжила мысль: «Объясните в цехах и отделах, что хватит совать милостыню председателю, авось она не беднее вас». И завершила речь совсем неожиданно, в своем стиле, фраза эта долго гуляла по всему Старому металлургическому заводу: «Если кого сильно уважила, то… бери бутылку, приходи ко мне домой в любое время дня и ночи, нальем по стопарику, выпьем как друзья и… по своим квартирам». Не подозревала, чем обернется шутка: в завком и домой к ней стали тащить водку, коньяки, шампанское. И отступать было некуда. Даже после того как она написала статью в многотиражку, лавина водочных подношений не убавилась. Чтобы не компрометировать начальницу, работяги оставляли бутылки секретарю-машинистке, наивно надеясь, что эта бойкая секретарь-машинистка передаст «магар» по прямому назначению…

Наконец-то завершился официальный рабочий день председателя завкома. Устала до чертиков. Сидела, не испытывая никаких желаний. Бывало, отвкалываешь смену на кране, среди огня и грохота, и то не так устанешь, как тут, в роскошном кабинете, в мягком кресле. Когда-то ее присуха, журналист Сергей Спичкин, рассказывал про нездешнего философа, который доказывал, что жизнь простого крестьянина куда спокойней и здоровей, чем жизнь, к примеру, академика, у которого и аппетита нет, и бессонница на перине из гагачьего пуха. Так и она, рабочая баба, волею судьбы попавшая в начальственное кресло, познала на себе прелесть руководства, когда после каждого разговора с человеком завыть по-волчьи хочется. Рвешься помочь, а чем? Завком – не пещера Аладдина. Алла потянулась так, что хрустнули кости, отключила один за другим все три телефона, нажала кнопку звонка. Секретарша, крашеная-перекрашеная особа по имени Софочка, словно улавливая желание начальства, внесла на расписном хохломском подносе ее любимую красную чашку с крепким чаем, бутерброды, сахарницу и лимон, нарезанный дольками.

– Чаек-то кстати! Устала под завязку.

Возвышаевой сегодня почему-то хотелось расслабиться, сбросить невидимую, но больно тяжелую тогу начальницы. Можно, конечно, было укатить домой, но… Существовало в партийных и профсоюзных организациях неукоснительное правило: после окончания рабочего времени нужно оставаться на посту еще около часа, в любую минуту могли позвонить либо из обкома профсоюза, либо из облсовпрофа, а то и прямо из ЦК профсоюза. Это было издавна заведенной проверкой подлинной деятельности ответственного лица: если на месте, значит, соответствует…

Постояв немного в раздумье, она подошла к холодильнику, но открывать дверцу не стала, лишь приткнулась горячим лбом к полированной дверце. Хотелось остудить лицо, но поверхность холодильника была теплой, изнутри исходил тошнотворный запах портящихся продуктов.

«Завтра же прикажу выбросить на помойку этот блестящий ящик», – остервенело подумала Алла, возвратилась в свое кресло, подперев лицо ладонями, задумалась. Господи святый! Какая благодать была в ту совсем недавнюю пору, когда она, свойская девка, вкалывала в первом труболитейном цехе. По-хозяйски восседала в обшарпанном, изрезанном перочинным ножом так называемом кресле в кабине крана. Снисходительно поглядывала сверху вниз на работяг в брезентовых робах и касках, что суетились возле разливочных машин. Ее обязанность была на первый взгляд не больно-то сложной, но очень ответственной – подавать на разливку ковши с расплавленным металлом. Однако от ее умения с первого захода подать ковш на стенд зависело многое: неосторожно качнешь ковш, и шмякнется на площадку огненный блин килограммов эдак на двести, ошпарит людей. К счастью, с Аллой подобных промашек не случалось, недаром имела высший, восьмой, разряд.

И другая мысль пришла: «Что с людьми стало?» Никак не могла понять: люди в Старом поселке те же, а свирепость новая. Прежде в Старом поселке царила врожденная деликатность, идущая со времен, когда лет двести назад здесь был на постое гусарский полк, в коем почетным полковником считалась сама Анна Иоанновна. Знакомые и вовсе незнакомые люди на улицах обязательно здоровались друг с другом. В магазине можно было запросто взять денег в долг у первого встречного-поперечного. Вернуть долг вовремя считалось делом чести. В каждом доме обязательно велись записи в особые книги, иметь генеалогическое древо считалось святой обязанностью. Бывало, старухи тихо хвастались, вспоминая знатных предков. Радовались чужой удаче всей улицей, горевали тоже. Ежели кто умирал, собирали в последний путь всем миром. Словом, весь поселок можно было назвать большой семьей. Ее прежний-то ухажер, журналист Сергей Спичкин, всегда удивлялся, как он говорил, «маленькому граду Китежу», мечтал поступить на должность подручного в цех Старого завода, чтобы потом написать книгу. Эх, ма! И люди озверели. И Серега куда-то исчез.