Невинная штучка Итана 2 (СИ) - Николаева Елена

Сплошной давящий писк…

Как на кардиомониторе при остановке сердца.

Тело не поддаётся управлению. Горит…

Господи, что со мной? Я мертва?

Только что была жива, а сейчас? Меня уже нет?

Так долго лечу в пропасть. Она чёрная-чёрная. Не видно дна. Мне холодно. Дрожу.

Мам… Мамочка, помоги, пожалуйста, помоги… Протяни мне руку. Я здесь…

Я чувствую её запах. Домашний. Так пахло моё детство. Хлебом. Полевыми цветами, солнцем, свежескошенной травой и тёплым ветерком. Он до сих пор треплет мне волосы… будто морской бриз.

Шепчет что-то, а я не могу разобрать. Пытаюсь, но слова доносятся слабо. Словно сквозь толщу воды.

Глухие обрывки слов…

***

— Энни… детка… очнись… Мать твою! Очнись!

Мама так меня не называла. Мама не ругается матом. Не шлепала бы меня по щекам… Нежно гладила бы…

— Господи… Господи, пожалуйста, Эн! Энни, открой глаза! Малышка, заклинаю тебя, очнись... Христом Богом прошу. Эн!!! Энн!!!!

Морщусь. Мне неприятно. В голове всё ещё стоит туман. И этот крик на чужом языке… Каждая пощёчина кажется увесистой и болезненной. Стону.

«Кто ты?» — сглатываю. Меня окутывает теплом.

Вцепившись за тонкую ниточку, ощущаю биение сердца. Мощное. Частит. Слишком сильно частит. Но точно не моё. Моё почти замерло, едва шевелится. Болит. Это, наверное, хорошо. Если чувствуешь боль, значит ты жив.

Наверное, я тоже жива.

— Мам… — шевелю губами. — Мамочка, прости меня… прости…

— Эн. Всё хорошо, малыш. Всё будет хорошо. Господи, прости… ты прости… прости что не уберёг…

Очередной противный скрежет металла и шуршание битого стекла приводят меня в чувство.

Медленно разлепляю веки. Они тяжёлые. Налитые свинцом. Картинка плывёт перед глазами, но мне удаётся сфокусировать взгляд на знакомом лице: голубые глаза, нахмуренный лоб, плотно сжатые челюсти как и губы, взъерошенная светлая чёлка…

— Итан… — сиплю.

В горле пересохло. Больно сглатывать. Разбитое вдребезги лобовое и вошедший в капот бетонный угол шокируют. По венам тут же проносится ток. Душа леденеет в который раз. Кажется, не чувствую ни рук, ни ног.

— Не шевелись, — хрипит Святой, — я вытащу тебя. Нужно выломать дверь. Скорую! Вызовите скорую! Набирай 112! — кричит кому-то вне поля зрения.

Я бы его послушалась, да только в машине я была не одна. Со мной Иван. Ему я выжгла глаз.

Ужаснувшись от собственного хладнокровия, поворачиваю лицо к водителю. Мерзавец весь в крови. Зажат между обломками. Основной удар пришёлся на него. Он не шевелится.

Господи, он мёртв?

Теперь меня посадят за убийство человека…

Что я наделала…

Боже мой, я его угробила…

Убила. Я убила Ивана…

***

Скрежет металла неприятно царапает слух. Наконец-таки Святой справляется с дверью. Хорошо, что замки сами разблокировались, иначе бы тащил через окно.

— Он мёртв? — устремляю на Итана затравленный взгляд. Сердце не прекращает сильно колотиться. Я в панике.

Понимала, что шла на крайние меры, чтобы спасти себя, но всё же убивать подонка не хотела. Как теперь принять этот факт? Как с этим жить дальше?

— Думай о себе. Руки-ноги целы? Шевелить конечностями можешь? Эн?!

Он осторожно ощупывает меня. Пробую задействовать мышцы ног. Радуюсь, что шевелятся даже пальчики. Значит, смогу ходить.

Синяки — незначительная ерунда. До свадьбы заживут. Думаю и тут же осекаю себя. Никакой свадьбы у нас с Итаном не будет. Сказка разбилась вдребезги на территории отеля. Как бы не было больно, нужно сцепить зубы и жить с этим дальше. Я сама придумала любовь. Сама её прожила вместе с ним. Пусть и короткую, но единственную. Буду помнить до конца своих дней. Если бы он согласился быть со мной, её бы хватило на двоих…

— Кажется… могу… шевелить, — отвечаю, горько улыбаясь самой себе.

— Отлично, — расстёгивает ремень безопасности. Стряхивает с меня осколки. — Ты в рубашке родилась, — пытается прибодрить.

— Это я сделала, — лепечу, ощущая исходящее от него тепло. Он наклоняется, чтобы взять меня на руки. Запах полюбившегося парфюма просачивается в лёгкие. Голова кругом. Итан снова рядом. Заботливый. Взволнованный и в то же время собранный. Действует чётко, как профессионал. — Я направила машину в памятник. Это сделала я.

— Эн, помолчи, а лучше забудь об этом. Ты заложница ситуации. Только это следует помнить и твердить, — протягивает ко мне руки. Он красивый. Статный. Крепкий. В белоснежной рубашке с расстёгнутым воротом. С закатанными по локоть рукавами.

Высекаю в памяти каждый миллиметр его прокачанного тела, любуюсь им. Хочу запомнить рельефные плечи. Обнаженные мускулистые предплечья. Крепкую шею с острым кадыком. Светлые, чуть рыжеватые волосы. Льну к его груди, как только он подхватывает меня на руки и вытаскивает наружу. Сделав глубокий вдох, утыкаюсь лицом в плечо. Мне снова уютно и спокойно.

— У него пистолет, — шепчу я, не замечая собравшуюся вокруг нас толпу. Где-то вдали воет звук приближающейся сирены. От этого сигнала меня всегда бросало в дрожь. Неважно скорая или полиция. Сердце замирало и, казалось, переворачивалось в груди.

— Иван требовал отсосать ему в машине… я бы не смогла. Он… Он… господи…

Не выходит договорить. Начинаю всхлипывать. Паника подступает к горлу. Накрывает...

— Тише, Энни. Тише. Держись за меня. Я отнесу тебя подальше от этого места. До приезда скорой и копов остались считанные минуты. Не думай о том, что было. Всё худшее позади.

— Итан, меня отпустят? А если он погиб? Меня посадят?

— Эн, успокойся. Ты жива. Это главное. Теперь ты в безопас… — череда внезапных выстрелов резко обрывает его голос. Итан бледнеет. Его зрачки превращаются в чёрные блюдца за долю секунды. Он делает ещё один шаг и оседает на землю вместе со мной, как марионетка с подрезанными ниточками. Хватка ослабевает. Опустив меня перед своими коленями на асфальт, мягко «складывается» и заваливается вперёд. Прямо на моё обессиленное тело.

— Итан? — в панике осматриваю его. Глажу, ощупываю. Руки дико трясутся. Ладонями натыкаюсь на что-то липкое и горячее. Кровь.

Меня прошивает ледяным потом. Кровь. Господи! Это кровь!

Земля, разверзаясь, засасывает в огненную бездну.

Ниже только смерть.

— Итан, любимый, родной мой, что с тобой? Итан? Святой! Очнись, пожалуйста, пожалуйста, очнись! — кричу, трясу его за плечи, обнимаю голову, пытаясь встать перед ним на колени.

Он в крови. На кипельно-белой рубашке расцветает алое пятно.

Рыдаю. Рыдаю. Безудержно кричу. Голос срывается, хрипит, затем и вовсе превращается в сиплый безжизненный звук.

Бросив беглый взгляд на место аварии, замечаю, как опадает пистолет с рукой Ивана. Подонок очнулся. Значит живой.

Лучше бы ты сдох! Лучше бы я сразу тебя убила! Сукин сын! Животное! Тварь!!!

— Итан! Итан, родной, не умирай. Пожалуйста, не умирай, родной. Любимый. Ты должен жить! Слышишь? Это я должна была уйти. Христом Богом заклинаю, очнись!

Он молчит. Выдавив из лёгких рваный выдох, подаёт слабые признаки жизни. Его веки подрагивают. Пальцы шевелятся. Кожа белая, словно мел. Как будто вся кровь хлынула к ране.

Тону. Ухожу под воду на дно вместе с ним.

Задыхаюсь…

Огонь подбирается к душе. Теперь и она пылает адским пламенем. Не нужно умирать, чтобы ощутить ад. Он здесь. Рядом. Всегда следует за нами.

Не вынесу. Только не его смерть. Господи, пожалуйста, только не он! Пожалуйста, не смей!

Голову взрывает визгом сирен. Крики. Команды полицейских. Голоса смешиваются в сплошной неразборчивый гул.

— Артур! Здесь он! Здесь! Пулю схлопотал! — громкие мужские выкрики оглушают. Картинка перед глазами давно плывёт. Превращается в чёрно-красные пятна. Парни в балаклавах с автоматами вторгаются в наше пространство, что-то спрашивают. Я их не слышу, не понимаю.

Рыдаю... Рыдаю… Рыдаю…

Обнимаю своего Итана. Не желаю отпускать.

— Расступитесь! Дорогу! Дайте дорогу врачам!