Когда приближаются дали… - Владимир Немцов

Никаких вибраций, ничего, что могло бы механически или электрически подействовать на сырую массу, в машине не обнаружено. Значит, дело в составе массы, в каких-то подчас неуловимых явлениях нарушения кристаллизации, побочных химических реакциях, в чем инженеру-конструктору Васильеву трудно разобраться. Его считали человеком весьма образованным, универсалом. Но что поделаешь, если, например, бетон живет, как организм. В нем появляются «цементные бациллы», которые вызывают на поверхности белую слизь, и бетон разрушается. Надо знать, как за ним ухаживать, пока он еще не созрел, какие вводить в него ускорители твердения, как закаливать его. Все нужно знать, и, главное, не по учебникам и справочникам, а практически.

Васильев попробовал проверить классические рецепты ячеистых бетонов, чтобы познать, в чем сущность изобретения Даркова. Оказалось, что обычные рецепты совершенно не годились для стройкомбайна, они требовали другой технологии. Скажем, газобетон обычного типа должен заливаться в форму, а не разбрызгиваться по стене, на которой он ложится кусками, как мыльная пена, после чего делается рыхлым, вовсе не пригодным для строительства.

У Васильева была довольно приличная техническая библиотека, часть которой он привез с собой. Поздними вечерами он сидел в кабинете и, разложив перед собой справочники, пробовал доискаться, в чем же основная идея Даркова, какую роль играет неожиданная добавка к цементу. Если бы Васильева спросили о добавках к стали, он не стал бы рыться в справочниках, наизусть зная все ее марки, все особенности. Скажи ему, что создана новая сталь с такими-то показателями, — и в этом случае он мог бы определить, что в ней есть и какова ее примерная технология. Но здесь другая наука, физико-химическая механика, в данном случае далекая от металлургии.

И все же Васильев не отчаивался. До приезда опытной специалистки из Москвы он сам месил цементное тесто, зная, что сейчас дорога каждая минута.

Именно в такую минуту, когда он размешивал раствор, в лабораторию вошла Надя.

— Александр Петрович, вас ждут.

— Кто? — не отрываясь от работы, спросил он.

— Женщина. Она там с Алешей разговаривает.

Васильев решил, что приехала Пузырева. Как он ее ждал! Ему казалось, что только она сможет помочь, причем сразу же, стоит лишь задать ей несколько вопросов — и все будет в порядке. Он покажет свои записи, образцы пластин, протоколы испытаний. Кому-кому, а специалисту, проработавшему в институте десяток лет, не трудно будет определить, почему разрушается строительный материал, составленный по рецепту Даркова.

— Это новый консультант, Наденька, — весело сказал Васильев, тщательно моя руки под краном. — Теперь мы всё узнаем.

Надя стояла возле двери и почему-то не уходила. В щель тянулись закатные лучи.

— Алеша с ней хорошо знаком? — наконец спросила она с подчеркнутым равнодушием.

— Не думаю. В институте он почти никогда не бывал.

— Это ничего не значит. Ну что ж, спасибо, — и, нервно передернув плечами, Надя выскользнула за дверь.

Вот тут и верь мужчинам! Казалось бы, у Алешки никого нет, ни друзей, ни родственников, тем более знакомых женщин. Тогда чем же объяснить загадочную картинку: когда она шла сюда, рядом с Алешкой вдруг появилась молодая, по-настоящему красивая женщина — перед собой Надя кривить душой не будет, действительно она хороша — и принялась обнимать его за плечи, ласково гладить по волосам. Надя делает вид, что ей безразличны эти нежности, гордо поднимает голову и проходит мимо. Алешка же краснеет, отодвигается от женщины и лепечет что-то невразумительное, — Надя с трудом понимает, что он просит передать отцу о приезде гостьи.

— С удовольствием, — говорит Надя и, не оглядываясь, чтобы не выдать досады и недоумения, убыстряет шаги.

Не желая теперь вновь встретиться с Алешкой, Надя обогнула здание и пошла к воротам. Тут ее догнал Литовцев, взял за руку повыше локтя:

— Не торопитесь, девочка. Подождите старика.

В этой глуши, где не с кем словом перемолвиться, поболтать с хорошенькой и к тому же умненькой девушкой — одно удовольствие. Тем более что она напропалую флиртует то с Алексеем, то с Багрецовым. Кокетливо щурит глазки.

— Я безмерно удивлен, Надин, — произнося ее имя на французский лад, он ласково и артистически играл своим тенорком, говорил обыкновенные пошлости, привычные в том маленьком мирке, где ему льстили и считали обаятельным. — Чем объяснить ваше одиночество? Капризом юности или горьким разочарованием?

Искоса взглянув на него, Надя поняла, что и он был свидетелем той сцены, которая не давала ей покоя.

— Вы на станцию? — спросил Литовцев, небрежно вешая трость на руку.

— Нет.

— Мне нужно дать кое-какие телеграммы. Почему бы вам не проводить старика? Хотя бы ради оригинальности.

— Это скорее скучно, чем оригинально, — равнодушно отозвалась Надя. — Но мне все равно. Пойдемте.

Поднимаясь на ступеньки проходной будки, Валентин Игнатьевич еще крепче сжал руку Нади, чтобы она случайно не оступилась, и эта навязчивая предупредительность была ей неприятна.

…Темнеющая степь с дальними огоньками станции показалась Наде неуютной, холодной. Возможно, потому, что рядом шел застегнутый на все пуговицы человек, точный, расчетливый. Надя глушила в себе воспоминания об Алексее, думала о дружбе с Димкой, что так нелепо оборвалась. В эту минуту ей страшно хотелось чувствовать бережную Димкину руку, опираясь на нее, идти далеко-далеко, до самого горизонта, чтобы позабыть о склоненной стриженой голове, которой ласково касались чужие женские пальцы. Где ты, Димка? Отзовись!

Валентин Игнатьевич исподволь нащупывал тему для разговора, однако Надя догадывалась, что его вовсе не интересуют неудачи последних испытаний, и она только из вежливости и уважения к старшим принимала участие в разговоре.

— Меня поражает современная молодежь, — с наигранным возмущением переменил тему Валентин Игнатьевич. — Я понимаю Алешу. «Беати поссидентес», то есть «счастливы обладающие». Мальчик взрослый, всякие могут быть увлечения. Но нельзя же допускать, чтобы его знакомая, или… как там ее назвать — неважно, вдруг так прямо, «а лимине» — «с порога» то есть, открыто выражала свои чувства. Это попросту неприлично.

— Не знаю, о чем вы говорите, — как можно спокойнее сказала Надя, злясь на себя и на бестактность Литовцева. — Мне, например, ужасно нравятся люди с открытой душой, которым не нужно прятать свои чувства.

— Дорогая Надин, времена безрассудной любви давно уже канули в вечность. Пылкие Ромео не взбираются по шелковым лестницам на балконы. За это милиционеры штрафуют. Джульетт я видел только крашеных.

— Так вам и надо!

— Вы наивны, деточка. Любви вообще не существует. Она выдумана поэтами. Зачем далеко ходить за примерами? Я наблюдаю за сыном. Он у меня вроде подопытного кролика. Знакомит с девушкой, намекает, что это его невеста. Потом приходит в гости другая. Опять малый без ума. Наконец, самая последняя любовь. «Квази», то есть «как бы» любовь… А Юрка доказывает, что крепче ее на свете не бывает. Ссылается на Виргилия, который изрек однажды: «Омниа винцит амор». Дескать, «любовь все побеждает». По некоторым соображениям, потребовалось мое вмешательство. Невеста неподходящая. Вернее, не она сама, а ее семейка. Юрочка мой поскулил недельку, и тем дело кончилось.

— Потому что ваш Юрочка — кролик. Сами же сказали.

Надю до отвращения стал раздражать Литовцев, но она не могла решиться вернуться обратно. Совсем стемнело, боязно. Рядом хоть и противная, но все-таки живая душа. А позади никого, только черные тени овражков и придорожных кустов.

Надя не пыталась освободить руку, которую Валентин Игнатьевич сжимал все крепче и крепче — то затем, чтобы помочь ей перешагнуть канавку, то чтобы не споткнулась о камень. Боязнь темноты и сурового молчаливого простора заставляла Надю идти бок о бок с Литовцевым, чувствовать его дыхание на щеке, когда он, доверительно наклоняясь к ней, говорил о радостях жизни, о веселых курортных поездках, о том, что Надя еще много должна узнать, но только ей, девушке умненькой, надо наплевать на всех мальчишек в мире, товарищи они ненадежные, ветреные, в чем она только что убедилась — Литовцев явно намекал на Алексея, — и никто из них не даст ей настоящего счастья.

— Да это вы и сами понимаете, — ворковал Валентин Игнатьевич. — Сначала не расставались с одним, потом с другим. Не хмурьтесь, милая деточка. Древние мудрецы говорили, что это — «ин рерум натура», то есть «в природе вещей».

— Простите, Валентин Игнатьевич, — раздраженно перебила его Надя. — Не знаю насчет мудрецов, по какому поводу они это говорили, но вот вы говорите пошлости.

— Абсолютно верно. Но кто вам еще это скажет, причем искренне и доброжелательно? Надо знать жизнь, девочка.