Блистательный и утонченный - Терри Сазерн

Это было популярное юмористическое радио — и телешоу под названием «Каково мое заболевание?», и ведущий представил четырех участников жюри, когда те церемонно вошли и уселись на свои места за столом: женщину — известного комментатора, профессионального футбольного тренера, актрису и профессора логики из университета Чикаго. Участники жюри в тон ведущему добродушно посмеивались в ответ. Они редко глядели прямо на публику, все больше на ведущего, который поощрял любой их контакт с аудиторией, постоянно переводя взгляд с участников на публику и обратно, с неизменной доброжелательной улыбкой.

Доктор Эйхнер на мгновение отвлекся, а затем заново навел свои стекла бинокля на Тривли, и, когда ведущий занял свое место во главе стола на сцене и вызвал первого главного участника, доктор едва успел это отметить. Его не было видно, его вкатили на сцену в абсолютно затемненной, слегка приподнятой занавешенной клетке.

— Вы можете говорить? — спросил ведущий.

— Да, — последовал приглушенный ответ.

— Хорошо. Прошу вас, участники.

Видимо, несколько первых вопросов, судя по тому, как быстро и скучно задали первый вопрос, программа начиналась по знакомому и надоевшему шаблону.

— Локальное или общее? — спросил футбольный тренер.

— Локальное.

— Проявление видимое? — спросила женщина-комментатор.

— О да.

— Это — ваше лицо? — спросила актриса, взяв листовку.

— Нет.

Прозвучал гудок, сигнализировавший об ошибке, и ведущий сделал несколько заметок в своем блокноте и значительным взглядом посмотрел на публику. Реакция аудитории была неоднозначна — вздох облегчения, поскольку это не было лицо, смешанный с вскриком разочарования, что актриса, очевидно, любимица публики, ошиблась. Она в свою очередь, казалось, сконфуженно улыбнулась и даже слегка покраснела.

— Эти проявления, — начал профессор, повысив голос, чтобы его услышали, — ниже или выше линии талии?

— Ниже.

— Это на конечностях? — продолжал он.

После легкого замешательства последовал ответ:

— Да.

— На одной конечности? — поторопился профессор, напав на след, и когда ведущий знающе кивнул, все остальные участники в предвкушении заулыбались.

— Да.

— И это — слоновья болезнь?! — вопросил профессор.

— Да.

Профессор победил в первом туре, и ведущий, ликуя, быстро подхватил:

— Да, это слоновья болезнь! — И в тот момент, когда навес был скинут и участник предстал пред ними всеми, публика, как один, затаила дыхание, издав вздох изумленного ужаса, а затем взорвалась в аплодисментах профессору, участнику, ведущему и всему составу жюри, и его участники обменялись дружескими жестами, поздравляя друг друга, а актриса оживленно, но сдержанно продемонстрировала восхищение победой профессора.

— Что здесь происходит? — обратился доктор к Фросту во внезапном приступе раздражения, когда начались вопросы второму участнику. Однако Фрост сидел, словно склоненный Будда, и, казалось, потерял ощущение реальности, хотя его глаза все еще были приоткрыты, и ему явно не грозило упасть со стула. Доктор повернул линзы бинокля на участников и всматривался в происходящее на сцене, неслышно бормоча что-то в сторону, когда началась новая серия вопросов и ответов:

— Ваше заболевание общее или локальное?

— Общее.

— Симптомы этого заболевания видимы?

— Еще как!

Это вызвало смех в аудитории и понимающие улыбки некоторых участников за столом. Однако актриса, чья очередь была сейчас отвечать, оставалась предельно серьезной.

— Это ваше лицо… — начала она, но ее тут же резко одернула женщина-комментатор, как всегда, заявившая невозмутимо твердым тоном:

— Общее.

— О да, конечно, тогда этого не может быть — слава богу! — И она повернулась с победной улыбкой к аудитории, которая единогласно зарокотала. На мгновение она казалась растерянной.

— Вы может говорить? — выпалила она.

— Ну…

Аудитория зашумела, но с прощающим добродушием.

— Нет, я имею в виду, можете ли вы ходить?

— О, да.

Актриса издала вздох облегчения, и вопросы продолжились.

— А боль у вас тоже… общая? — спросил футбольный тренер, приподнимая одну бровь.

— Неееет.

— Это прогрессирующее заболевание? — вопросил профессор.

— Ну да, — неуверенно ответил голос.

Доктор Эйхнер попытался разбудить Фроста.

— Это просто фантастика! — сказал он. — Приди в себя, Фрост! — Он схватил его огромную руку, но сознание Фроста спало беспробудным сном. Люди вокруг стали шикать на доктора. Он удивленно посмотрел на них, а затем снова стал рассматривать участников жюри сквозь линзы бинокля.

Между тем шоу достигло главной стадии.

— Вы сказали «чешуйки»?

— Да.

Волнительное бормотание пронеслось по аудитории.

— Это ихтиозит? — рискнула женщина-комментатор.

— Да!

— Да, это ихтиозит!

Занавес был спешно снят, и толпа издала свой обычный вздох отвращения, а затем стала бурно аплодировать.

На стене, позади стола жюри, как декорация, была огромная панель с разноцветными лампами, изображающая внутренности человеческого тела. Эта панель, видимо, была соединена с электрическим устройством, улавливающим аудиосигнал, и в те моменты, когда смех, свист и выкрики в студии становились громче, лампы начинали гудеть — мигая и ослепляя. Поскольку вопросы стали задаваться быстрее и с большим энтузиазмом, световая анатомия засияла более интенсивно, становясь ярче и ярче, пока, после своеобразного волнового накала, когда аудитория затаила дыхание перед тем, как сняли занавес с очередного участника, и это переросло в апофеоз с финальным взрывом аплодисментов, анатомическая панель стала содрогаться и бушевать с нестерпимой яркостью почти что в течение полминуты. Потом панель погасла, и, когда игра возобновилась, вспыхнула, и, угасая, пульсировала на каждом вопросе и ответе, чтобы еще раз засиять в самом конце.

— Зоб Colussi?

— Нет, это не зоб Colussi.

— Узловой зоб!

— Узловой зоб… да! Узловой зоб!

— Ооооооооооооооооооооооооооооооооооо!

И когда толпа снова взорвалась в одобрительных аплодисментах, панель с лампочками загорелась и запульсировала, как будто произошло короткое замыкание. Странное сияние цветов и преломление произвели неожиданный эффект: некоторые лица в аудитории казались окостенелыми и отделенными от остальных, другие же — зачастую изрядно искаженными.

— Это не… Гигантские пятна от кори?

— Да! Так точно! Это гигантские пятна от кори!

— Ба, — гневно содрогнулся доктор и снова начал через бинокль разглядывать публику. — Я ухожу, Фрост! — резко окрикнул он Фроста. — Держи этого человека под прицелом и свяжись со мной — снова в «Мэйфэйре». — Сказав это, он, на нетвердых ногах, стал продвигаться на выход из студии, вызвав негодование охранника, стоящего у двери, и оставляя Фроста, чье лицо ничего так сильно не напоминало, как холодный гладкий камень.

18

Ральф и Барби устроились в кабриолете, в огромном театре для автолюбителей, и теперь Ральф смешивал два виски с кока-колой в бумажных стаканчиках, которые он только что достал из бардачка.

— «Будь готов» — это наш девиз! — весело произнесла Барби.

Прелестная девушка лучезарно улыбалась; Ральф предложил ей пойти после сеанса в «Месье Крок», модный клуб-ресторан на Сансет Стрип. И по этому случаю Барби надела свое чудесное чесучовое, простое, строгое, красивое платье с тонкой, мерцающей линией жемчужно-розовых пуговиц, которые окаймляли ее груди, как теплые стрелы. Ее волосы были зачесаны назад, с двумя маленькими гребенками, оставляя белую линию пульсирующего горла, вызывающе изогнутого, и под натянутыми сухожилиями можно было различить биение пульса. На первый взгляд, мимолетно, когда ее лицо было спокойно, она могла напоминать убийственно сексуальную лесбиянку-инженю, но под этой маской отполированного лоска девушка скрывала свою хрупкую сущность, нежную, окруженную теплом атласа и кружев.

— Ну так выпьем! — сказала шаловливо, подняв свой стаканчик.

— Выпьем за леди! — парировал Ральф. — Задницы вверх!

Барби скорчила кислую мину, сначала в насмешливом выговоре, чтобы Ральф устыдился своего тоста, а затем в искреннем отвращении, попробовав напиток.

— Уф-уф, — многозначительно сказала она, покачала головой и вернула Ральфу почти полный стаканчик. — Нет, спасибо. Налей мне еще кока-колы, пожалуйста.

Ральф с видом комичного упрека добавил кока-колы в ее чашку, а Барби в свою очередь благовоспитанно отодвинулась в сторону бокового окна и, как будто оставив юношу на испытательный срок, уставилась на отдаленный экран, на котором в данный момент демонстрировался новостной блок двухнедельной давности. Пока что они сидели в относительной тишине — поскольку Ральф выключил маленький усилитель, который работник кинотеатра прикрепил к их окну, — как одна из сотен пар, каждая из которых, отдельно, в темноте, в безбрежном парковочном пространстве, приютилась и смотрела утратившие новизну, безмолвные, полные боли и горя мировые новости… постепенно начал капать дождь.