Холодное время - Варгас Фред

– В том числе выданные ею рэкетиры?

– Вроде бы да. По малолетству им не предъявили никакого обвинения, даже с отсрочкой. За такое годы спустя не убивают. Нет, единственной горячей точкой в ее жизни – или скорее ледяной – оказалась Исландия.

– У нее не было друга, подруги, компаньонки, которой она могла что-то рассказать до того, как поговорила с Амадеем?

– Пока никто не проявлялся. Обе ее коллеги говорят, что после исландской драмы Готье жила затворницей. И что даже женщина, которая иногда ждала ее у выхода из коллежа, тоже исчезла. Видимо, речь шла о подруге, “эксперте по охране окружающей среды”. То есть и с ней она порвала. Что касается корпоративных ужинов, происходивших дважды в год, то на них она больше не приходила. Она исправно проверяла тетради и возвращала их ученикам на следующий же день, следовательно, вечером была у себя и работала. Консьержка подтверждает, что она никуда не выходила и никого не принимала. Два года назад она заболела. И с тех пор сидела дома.

– Тупик, – заключил Адамберг. – Или тупики, или сотня противоречивых гипотез и бредовых предположений.

– Информация в прессе нас спасет, комиссар. Когда мы допросим всех выживших на том проклятом острове, туман рассеется за десять минут, как в Исландии.

Адамберг улыбнулся. Фруасси в совершенстве владела искусством вставлять порой несколько наивных и жизнерадостных фраз, словно говорила с ребенком. Накормить, утешить, подбодрить.

– Не спускайте глаз со своего монитора, Фруасси, прошу вас, а то пропустите что-нибудь важное.

– Не спущу, ни днем ни ночью, – заверила его Фруасси, забирая пустую тарелку. – Я установила звуковое уведомление.

Днем и ночью, с нее станется. Она будет дремать в кресле, дожидаясь сигнала. Персональное звуковое уведомление – Адамберг даже не знал, что “считающие ведьмы” на такое способны.

Глава 15

И в комиссариате постепенно воцарилась тишина, поначалу растерянная, потом тревожная.

С момента публикации сообщения прошли сутки, но никто из оставшихся в живых участников исландской эпопеи так и не объявился. Адамберг, отодрав последние колючки со своих брюк, бродил из одного кабинета в другой, то и дело наталкиваясь на озадаченных коллег, чья активность постепенно сходила на нет, – время шло, а Фруасси все не появлялась на пороге своего кабинета с ободряющим известием. Из коридора доносились голоса спорщиков.

– Даже если кто-то из них, да пусть даже никто, не пользуется социальными сетями, – говорил Вуазне, – их бы предупредили. Друзья, родственники.

– Им страшно, – сказала Ретанкур.

Она держала под мышкой жившего при угрозыске упитанного белого кота, который, излучая покой и доверие, безучастно висел на ней, словно чистая, сложенная пополам простыня, и его лапы болтались по обе стороны от ее руки. Ретанкур была любимицей кота по имени Пушок, хотя эта пушинка могла, растянувшись, достигать восьмидесяти сантиметров в длину. Ретанкур как раз собиралась покормить его, то есть отнести наверх к миске, ибо кот, несмотря на отменное здоровье, отказывался самостоятельно подниматься по лестнице и принимать пищу в одиночестве. Поэтому кто-то должен был посидеть рядом с ним, пока он ест, потом снова отнести его вниз и положить на его излюбленное место – теплый ксерокс, служивший ему лежанкой.

– Сам убийца пугает их больше, чем перспектива погибнуть завтра от его руки?

– Они сидят тихо. Если они объявятся и все нам расскажут, их казнят. Зачем совать голову в петлю? Они полагают, что, пока молчат, им ничего не грозит.

– После трех убийств хоть кто-нибудь из них должен попытаться найти лазейку.

– Виктор прав, когда уверяет, что они запуганы до смерти.

– Десять лет спустя?

Адамберг присоединился к ним:

– Да, десять лет спустя. И раз убийца по-прежнему имеет над ними такую власть, значит, он постоянно напоминает о себе. Либо видится с ними, либо пишет им. Не теряет бдительности, не ослабляет хватку.

– А зачем, собственно? – спросил Мордан. – В их группе, сложившейся совершенно случайно за ужином в ресторане, никто никого не знал по фамилиям. И что такого опасного для него они могут нам сообщить?

– Мы бы с их слов составили фоторобот, – сказал Вуазне. – Вдруг кто-то из них в курсе, чем он занимается. Может, им вообще известно гораздо больше, чем мы думаем.

– Вы это о Викторе? – спросил Адамберг.

– Например. Ему пришлось с нами поговорить, у него не было выхода. Но не исключено, что он открыл нам лишь незначительную часть правды. Слишком рискованно для него и для всех остальных давать нам точную информацию о том человеке. Это же относится и к Амадею. Да и Алиса Готье могла рассказать ему гораздо больше. И он тоже теперь должен заткнуться, если жизнь дорога.

– Так что же нам делать? – спросил Эсталер в замешательстве от массового паралича, поразившего его коллег.

– Покормить кота, – сказала Ретанкур, поднимаясь по лестнице.

– Меркаде спит, – сказал Эсталер, загибая пальцы, – Данглар пьет, Ретанкур кормит кота, Фруасси сидит перед компьютером. А мы что?

Адамберг покачал головой. Ему не удавалось вытянуть из клубка даже кончика какой-нибудь одной водоросли, чтобы он тут же не оторвался. Все выходные в ожидании звонка Фруасси комиссар не отходил от телефона дальше чем на метр, поставив его на максимальную громкость. Но он уже потерял всякую надежду. Они испугались, затаились, умолкли. А на защиту полиции никто не полагается. Какой дурак поверит, что убийца откажется от своего замысла, завидев двух охранников у входа? Они-то понимали, что им угрожает, они его знали и видели в действии. Да и сколько времени продержится такая охрана? Пару месяцев? Год? Способна ли полиция отрядить для этого пятьдесят человек на десять лет? Нет. Ведь убийца предупреждал: даже тюрьма не помешает ему их уничтожить. А также их жен, мужей, детей, сестер и братьев. Так с какой стати им являться в полицию? Все равно что прямиком на бойню.

Если вообще исландский след – это след.

В этот теплый воскресный вечер Адамберг ходил взад-вперед по саду с мобильником в руке, а за ним по пятам следовала мамаша кошка. Старый испанец вышел к нему с двумя бутылками пива, как будто подкарауливал его у окна.

– Ну что, hombre, никак?

– У меня ничего не выйдет, Лусио. За одну неделю троих убили, остальные по-прежнему в опасности, притом что о четверых из них я вообще ничего не знаю. Их могут убить завтра, через год, через двадцать лет, когда угодно.

– Ты все испробовал?

– По-моему, да. Даже совершил ошибку.

Дело в том, что распространенное по его приказу сообщение только встревожило убийцу. И никакого проку от него не было. Лажанулся он, одним словом. Или плохо все продумал. Не отмерил семь раз свою мысль. Лусио открыл зубами бутылку.

– Ты так себе все зубы выбьешь.

– Это не мои зубы.

– Тоже верно.

– Ну, ты же не прерываешь следствие на полном ходу, – сказал Лусио. – У этой истории есть конец. Так, что она не должна чесаться.

– А она и не чешется. Но история пока не закончена. Что ни день, то покойник. Вот я сижу и жду очередного трупа в надежде, что убийца оставит след. А он не оставит, будь уверен.

– Ты не заметил другого пути.

– Нет никакого пути. Ничего нет, кроме огромного клубка перепутанных водорослей. К тому же высохших. В таких клубках путей нет. Убийца сам замотал его. И когда вдруг начинает казаться, что в нем проглядывает какой-то смысл, он перезапутывает клубок по-другому.

– А он ни в чем себе не отказывает. – Лусио почесал в пустоте несуществующую руку в том месте, куда его укусил паук. – Ты такой, потому что у тебя уже несколько месяцев не было женщины.

– Какой “такой”? – спросил Адамберг, точным жестом откупорив бутылку о ствол вяза.

– Это тоже портит дерево. “Такой”, что замучил всех вокруг своим клубком водорослей.

– А откуда ты знаешь, что у меня нет женщины? У меня всегда где-нибудь есть женщина.