Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

– Ничего я не врал! – из-за кустов отозвался Лёнька, благоразумно не приближаясь к ругающейся тетке Фроське.

– Ах ты ж, мерзавец, а ну иди, вихры тебе пообдеру! Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Убивец! Выдрать его, изверга, надо, Проша. Прям энтой сковородой отходить по башке его вреднючей! – верещала бабка, размахивая ракушками.

– Ну-ну, успокойся, Ефросинья. Не надо никого драть и тем паче сковородой бить! Остынь! Щас разберемся. А ну-ка, Лёнька, ходь сюды. Давай-давай! Набедокурил? Будь мужиком – отвечай!

– А драть не будешь?

– Слово командира. Не буду. Только судить.

– А это как «судить»? – осторожно поинтересовался парень.

– Ну, сейчас послушаем всех, тебя, тетку Фроську, Марусю, остальных и решим все вместе, наказать тебя али… – Чего «али», он и сам не знал, а потому решил просто послушать мальчишку о том, как его угораздило нажарить этих улиток или лягушек, не поймешь сразу, кто они такие и есть.

Лёнька вылез из куста и опасливо, бочком приблизился к командиру, сделавшему решительный останавливающий жест бабке Фросе. Она, увидав парня, чуть не вцепилась в его лохматую белобрысую голову. Но Прохор показал пальцем по другую сторону от себя, где не было женщины, место для мальчишки:

– Сюда иди. Эй, народ! Подходите, суд будем вершить! – выкрикнул он в сторону домика, возле которого играли девчонки и о чем-то болтали Петька с Иваном.

Все подошли к командиру. Он вкратце объяснил сложившуюся ситуацию, в которой вкусное, не будем отрицать, блюдо, приготовленное партизаном Лёнькой, оказалось вовсе не грибами, а прямо-таки наоборот: не то улитками, не то лягушками. Хорошо, что не пиявками!

По мере его повествования лица слушателей менялись разнообразно и иногда противоположно. Сперва лицо кузнечихи Маруси Вороновой вытянулось и побледнело, а Иван, наоборот, порозовел, захохотал и весело хлопнул себя по животу. Петька и вовсе ухмыльнулся и равнодушно ковырялся веточкой в зубах, а старшая дочь кузнечихи Ольга стремительно отбежала от остальных, и по звукам стало понятно, что ее вытошнило.

Прохор Михалыч закончил свой краткий рассказ и перешел к главному:

– Вот теперь нам и предстоит решить, что делать с партизаном Лёнькой за его проступок.

– Хм. А какой такой проступок? Я вот, например, считаю, что его надо отметить. Как находчивого и добычливого члена отряда. Если б не он, мы б сегодня лапу сосали, что твой медведь. Мы с пацанами и раньше этих ракушек собирали и жарили у себя в деревне. И ничо. Все живы-здоровы. – вдруг выступил защитником Ваня Бацуев.

– Ежели хотите знать, во Франции вообще эти ракушки едят. Да еще и сырыми! Их там вустрицы зовут. Я точно знаю, – выпятив грудь, поддержал его Петька-боцман. Он и впрямь слыхал от товарищей, которые когда-то ходили и в загранплавание, о таком деликатесе.

– А ты, небось, сам, что ли, ел-то? – огрызнулась Фроська.

– Сам не сам, а мужики ели. Да и сегодня не жалуюсь! Вполне сносная жратва была. Я б еще съел дюжину этих грибочков-вустричочков! Ха-ха! Да, кстати, французы и лягух едят за обе щеки! Это уж точно мужики подтверждали. Их даже так и зовут этих французцов – «лягушатники»! Вот так-то!

– Ой, господи! – всплеснула руками Маруся Воронова. Она ничего не могла сказать, потому что хоть и поела с аппетитом, думая про белые грибы, но одна мысль о том, что внутри в желудке теперь плавают непонятные лягушки-улитки-ракушки, приводила ее нежное существо в дрожь, и муторное чувство требовало вырваться наружу.

Дочери тоже отказались обсуждать этот тонкий вопрос, грозивший всеобщим извержением съеденной пищи. Поскольку тетка Фроська уже высказала все, что думала по этому поводу, командир отряда Прохор Гольтяпин закончил всенародные прения и вынес вердикт:

– Ну, видать, Лёнька, повезло тебе на этот раз! Хвалить, брат, тебя сегодня не с руки, бабы не поймут, а наказывать вроде как и не за что. Так что прощен и свободен. Впредь, ежели задумаешь нас еще чем кормить неведанным и невиданным, сперва мне докладай. А опосля уже и готовить будем. Всё! На сем суд окончен. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Обождав, пока народ разойдется, он снова кликнул «провинившегося»:

– Иди сюда, Лёнь, будет тебе новое задание. – Командир приобнял Ивана и Лёньку и вполголоса начал: – Ты, брат Лёнька, вместе с Ваней пойдешь в деревню. Дождетесь темноты, наберите картохи два мешка. Ежели еще найдете чего съестного, хлеба, сухарей, тоже тащите. А главное, ты постарайся мать увидать да успокоить, что ты жив и невредим. А то она, поди, убивается. Негоже так с мамкой поступать. Ну? Согласен?

– Угу, – выдавил мальчишка, опустив вихрастую голову.

– Не «угу»! А «так точно»! А ну, давай по-военному! – нарочито грозно скомандовал новоиспеченный командир только что образованного партизанского отряда Прохор Михайлович Гольтяпин.

– Так точно, дядь… товарищ командир отряда «Красный Бездон»! – выкрикнул, смахнув слезы, бравый мальчуган.

– О, а почему «Красный Бездон»? – удивился командир.

– Экий ты недогадливый, товарищ командир Прохор, – отозвалась сзади тетка Фроська, которая не могла успокоиться от пережитой кулинарной диверсии и вполуха подслушивала разговор мужчин. – Самое подходящее название. Наш Бездон никто захватить не смогёт. Вон Бонопарт ихний воевал-воевал, так и сам чуть тут не утоп и не пропал. Так что правильно, Лёнька, Бездон! Да ишо и красный.

– Ну, да ладно. Пусть себе будет «Красный Бездон». Ты, Фрось, иди себе отдыхай.

Дождавшись, покуда ворчливая бабка отошла от них, командир снова приобнял ребят и так, обнявшись, повел к домику. Войдя в него, пропустил их вперед и прикрыл двери. За столом сидел только Петр, потягивающий остывший брусничный чаек. Прохор усадил ребят и продолжил теперь уже без лишних бабских ушей и глаз:

– Ну, а зараз, коли отряд у нас теперь самый настоящий, да еще с именем краснознаменным, так слушайте, Иван и Лёнька, задание боевое. Пробраться в деревню. Узнать обстановку. Навестить мать. Собрать харчей на весь отряд. Держи, Иван, нож. Это финка Якова Ефимовича. Петро, отдай ему! Но лучше в ход ее не пускать. А ты, Лёнька, возьми хоть палку какую-нибудь. Если заварушка начнется – хоть в морду сунешь фрицу. Да враз тикать. Лучше все же, пацаны, тикать! В лес они не сунутся ночью. А мы вас будем к утру ждать.

Лёнька схватил стоявшую в углу у входной двери ореховую палку. Отец вырезал такие и раздавал всем, кто забредал в его заимку. Правильно срезанная, очищенная от коры, красноватого оттенка, высохшая и легкая, она была и прекрасным посохом, и орудием ближнего боя. Такой дубинкой можно было и волка огреть, и обидчика с ног сбить, и даже зайца как копьем заколоть. А носить с собой ее было легко, приятно и не запрещено.

Петька-боцман отставил кружку с чаем и, вытерев руку о живот, затянутый в тельняшку, вытянул из голенища правого сапога клинок, полученный от председателя после ночного инцидента в конюшне. Полюбовался им пару секунд и протянул парню:

– Держи, Вань. Ежели нападут – бей первым, в сердце, в живот, в шею. Короче, куда Бог пошлет, туда и коли его! Это тебе Лёнька, не вустриц пырять. Берегись, пацаны!

Глава одиннадцатая

Разведчики

История войн учит тому, что победа над захватчиками часто достигалась не только борьбой одной регулярной армии, но одновременно и народным партизанским движением, способствовавшим окончательному разгрому захватчиков[58].

Разведгруппа партизанского отряда «Красный Бездон», состоящая из двух молодых парней, которым на двоих было меньше тридцати лет, вооруженных ореховым посохом-дубинкой и ножом-финкой, отправилась в свой первый боевой поход. Они решили подобраться к деревне засветло и, осмотревшись, залечь на окраине в кустах, чтоб дождаться сумерек. Так и поступили.

Путь до дома занял около двух часов. По Лёнькиным подсчетам, который ориентировался в лесу лучше, чем в своей родной хате, оставалось около версты до первой деревенской околицы, как вдруг впереди что-то громко хрустнуло. Его чуткое ухо, натренерованное вместе с отцом на долгих лесных охотах, учуяло этот характерный треск, который издает живое существо, продирающееся сквозь кустарник. Скорее всего, это был человек, а может быть, и не один. Он остановился и схватил за рубашку Ваньку. Прижал к губам палец, показывая: «Тихо!» Иван остановился и испуганно озирался, доставая трясущейся рукой припрятанный нож. Треск раздался ближе. Парни присели и судорожно решали: бежать прочь от этой неожиданной встречи или дождаться появления автора этого шума. Еще и еще раз затрещали ветки ивняка, и из-за куста возникла огромная черная голова с короной.