Слуга Империи - Раймонд Фейст

Уставшая от дневных хлопот, Мара все же отметила, что варвар предстал перед ней опрятным и ухоженным, отчего он помолодел на добрый десяток. лет. Видимо, он был не намного старше ее самой. Тем не менее годы жестокой борьбы приучили ее к суровости, тогда как этот закаленный в войнах иноземец являл собой полную беспечность. Он светился насмешливостью и лукавством, которые казались Маре то привлекательными, то отталкивающими.

Она выбирала самые безобидные темы: народные празднества, музыкальные инструменты, ювелирные украшения, поварское искусство. Потом разговор перешел на выделку меха и работы по металлу — редкие для Келевана ремесла. Несколько раз Мара ловила на себе испытующий взгляд Кевина: он старался понять, что она замышляет.

Между тем мысли властительницы приняли иное направление. Цуранский уклад жизни неоднократно вызывал у этого иноземного раба полное недоумение, а то и неприятие. Такой взгляд мог сослужить ей хорошую службу — иногда полезно посмотреть на себя со стороны, при трезвом расчете это дает преимущество в борьбе.

Этот человек — нет, этот раб, поправила себя Мара — заслуживал пристального внимания. Его нетрудно было представить на месте самого опасного противника в Игре Совета. Сквозь шелуху легковесной болтовни проглядывали зерна недюжинного ума. По правде говоря, она еще не научилась распознавать, когда Кевин говорит всерьез, а когда просто морочит ей голову. Например, он с жаром доказывал, что его деревню, а может, город — поди знай, что такое Занн — когда-то опустошал дракон, хотя любому ребенку известно, что драконов в природе не существует: это всего-навсего сказочные чудовища.

Заметив, что невольник утомился, Мара жестом приказала служанке принести фруктовый шербет. Кевин залпом осушил бокал и удовлетворенно вздохнул. Тогда Мара задала ему вопрос о настольных играх и, вопреки своему обыкновению, слушала не перебивая.

— А ты хоть раз видела коня? — невпопад спросил Кевин, когда слуги принялись зажигать светильники. — Пожалуй, из всего, что у меня было дома, больше всего я скучаю по лошадям.

Сквозь оконные ставни просвечивал медно-золотой лик келеванской луны. У Кевина вырвался глубокий вздох. Его пальцы теребили бахрому подушки, а глаза подернулись пеленой.

— Ах, госпожа, была у меня одна кобылка, я ее сам вырастил. Каурой масти, а грива черная, что твои кудри. — Поглощенный воспоминаниями, варвар даже подался вперед. — Резвая, выносливая — чертовка, а не кобылка. А уж в бою пены ей не было. Ударом копыта могла сразить воина в полных доспехах. Сколько раз она мне жизнь спасала!.. — Он поднял глаза и внезапно осекся.

Если до сих пор Мара слушала с ленивым интересом, то теперь она словно окаменела. От одного вида лошадей у цуранских воинов стыла кровь в жилах. Никому бы не пришло в голову расхваливать этих чудищ. Под чужим солнцем, в краю варваров простились с жизнью брат и отец Мары — они погибли под конскими копытами. Возможно, рука этого самого Кевина сжимала копье, пригвоздившее одного из них к мидкемийской земле. Мару охватила такая скорбь, какой она не знала многие месяцы. Вместе с этой скорбью нахлынул застарелый страх.

— Не желаю больше слушать о лошадях, — бросила она с таким неистовством, что служанка с перепугу едва не выронила гребень.

Кевин оставил в покое бахрому подушки, ожидая объяснений, но правительница уже обрела прежнюю непроницаемость.

— Мой рассказ чем-то тебя напугал? — с непривычной мягкостью произнес мидкемиец.

Мара снова напряглась, сверкнув глазами. Цурани не так-то легко напугать, подумала она и чуть не сказала это вслух. Еще не хватало оправдываться перед рабом! Тряхнув головой, она отстранилась от служанки с гребнем.

Для цуранской девушки этот жест был хуже удара хлыстом. Бедняжка рухнула на колени, коснулась лбом пола и пулей вылетела за дверь. Но варвар ничего не заметил. Он преспокойно повторил свой вопрос, словно обращаясь к непонятливому ребенку, но удостоился только взгляда, преисполненного жгучей ярости.

По неведению Кевин усмотрел в этом одно лишь презрение. Его истерзанная душа полыхнула злостью.

— Спасибо за приятную беседу, госпожа, — издевательски протянул мидкемиец. — Пока другие гнули спину на солнцепеке, я здесь получил бесплатный урок разговорной речи. Но ты, кажется, забыла, что наши народы ведут войну. Я взят в плен, но остаюсь твоим врагом. Больше ты не вытянешь из меня ни слова: не приведи господь, я тут выболтаю лишнее и дам тебе перевес в силе. А сейчас позволь откланяться. Варвар вскочил и теперь возвышался над Марой, как глыба, но она не шелохнулась.

— Нет, не позволю. — Даже эта убийственная дерзость не поколебала самообладания правительницы. — Ты взят не «в плен». Ты взят мною в собственность.

— Ну нет! — По лицу Кевина пробежала злая усмешка. — Я военнопленный — и точка.

— Сидеть! — потребовала госпожа.

— Как же, жди! Небось не привыкла, когда тебе перечат? — Одним прыжком Кевин бросился на Мару и сдавил ей горло.

Она так растерялась, что не успела кликнуть стражу. Сильные загрубевшие руки сжимали ей шею, вдавливая в нежную кожу нефритовые бусы. Слишком поздно Мара поняла, что под маской его беспечности скрывается пучина отчаяния.

Властительница заскрежетала зубами от боли; извиваясь, она попыталась ударить варвара ногой в пах. Кевин встряхнул ее, как тряпичную куклу, потом еще и еще, не чувствуя, как ему в запястья впиваются острые ногти. Мара захрипела. Он сжал ей горло ровно настолько, чтобы не задушить, но не давал возможности позвать на помощь. Потом мидкемиец наклонился и заглянул ей в лицо.

— Вот теперь ты по-настоящему струсила, — объявил он.

Из-за спазмов Мара не могла произнести ни звука; ее широко раскрытые глаза наполнились слезами. Однако она не дрогнула. Черные волосы благоуханной волной накрыли его руки; округлая грудь, прикрытая тонким шелком, касалась железного локтя.

— Ты зовешь меня презренным варваром, рабом, не ведающим чести, — прошипел Кевин. — Но тут ты заблуждаешься. Будь ты мужчиной, я бы свернул тебе шею. Пусть это карается смертью, зато одним врагом стало бы меньше. Однако мои земляки не воюют с женщинами. Поэтому я дарю тебе жизнь. Зови своих стражников — пусть меня изобьют или прикончат. Но в нашем народе есть поговорка: «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы». Вспомни эти слова, когда увидишь, как меня вздернут на суку. Тело можно изувечить, но сердце и душа останутся свободными. Я оставляю тебя в живых потому, что этого требуют мои понятия о чести. С этой минуты каждым своим вздохом ты будешь обязана милости раба. — С этими словами он встряхнул ее в последний раз. — Живи и помни мою доброту.