На краю одиночества (СИ) - Демина Карина

– Не за что.

Если лишь о слухах речь. Но зачем градоправителю избавляться от Анны? Убийство – это уже не подстрекательство, которое при хорошем адвокате можно представить этакою заботой о городе. Мол, имелись опасения, поделился со старым приятелем, кто ж знал, что тот поймет превратно и… нет, это не то, совсем не то…

…да и Кузнецов… от проклятья переездом не избавишься, стало быть, пришел бы к Глебу. Стал бы торговаться. Или… нет? Не для того ли и встречался с Таржицким, чтобы пригрозить своею откровенностью? Оно-то, конечно, в сером мире болтливых не любят, но и ситуация не обычная.

Нет, зашел бы.

И Таржицкого сдал бы… и только ли его?

– Да и… наш градоправитель – человек весьма себе представительный… в теле… он, если когда оружие в руках держал, то давненько. А Кузнецов довольно молод и силен. Если б вздумалось Таржицкому избавляться от дружка, он бы не тросточкой орудовал, он бы пистолетик прихватил бы. Да и место выбрал бы иное. Уж извините, нашему генералу в подворотне неудобственно будет, размеры у него не те, чтоб спрятаться где вышло.

С градоправителем Глебу встречаться приходилось, и он вынужден был признать, что в словах Мирослава Аристарховича своя правда имеется. Был господин Таржицкий милостью Господней наделен внушительной статью, которая с годами лишь обросла жирком, расплылась, оттого и немалая фигура с каждым годом становилась все больше.

Он тяготел к корсетам и особым костюмам.

Белым перчаткам.

Притираниям, от которых пахло травами. Он подкрашивал волосы, думая, что никто не замечает этой душевной слабости. И люди воспитанные не замечали, ибо был Таржицкий в целом человеком неплохим, место свое занимал по праву, да и о городе заботился в меру своего разумения.

Нет, Глебу и вправду сложно было представить этакого человека в подворотне. То есть, он бы мог, если б пришла нужда, тут сомнений не было. Всякий бы смог, если бы нужда пришла. Но вот… место. И способ убийства. И все прочее…

– Думаю, что клиент у Кузнецова был не один, – Мирослав Аристархович вытянул шею, он разглядывал шкатулочку с немалым интересом. – Скажем, нашему Таржицкому хотелось вас из города убрать, а кому другому барышня помешала…

– Она и Таржицкому помешала, – шкатулку Глеб поставил на стол.

Не забыть бы.

И цветы послать. Хотя нет, она не любит цветы. А конфеты после давешнего случая принимать поостережется. И что отправить женщине, у которой есть если не все, то многое?

– Это да… наслышан, что тут собираются все переиначить, но… понимаете, это опять же не повод. Напротив, люди опасаются покупать жилье, в котором кто-то да умер. Особенно, если слухи пойдут, что смерть насильственная. Так что… понимаете, она мешала, но не настолько, чтоб избавиться. Если подумать на перспективу, всегда найдутся способы выжить неугодного человека. Если не сейчас, то через год или два… это ж один участок, один дом. Что оно может изменить?

Ничего.

Ответ был очевиден.

– Стало быть, совпадение?

– Стало быть совпадение, – отозвался Мирослав Аристархович, шею поскребывая. – А действует… хорошая штука.

– Клубнику есть не стоит.

– Не буду, – прозвучало это как-то слишком уж поспешно. – Ну… постараюсь… так вот, я там, конечно, поглядел по квартирке, и наши стараться будут, потому как понимают, к чему оно идет, но… сомневаюсь, что найдем чего полезного. Старый лис. Хитрый.

И тем удивительней, что этот лис подпустил к себе кого-то на расстояние удара.

Доверял?

Нет, такие люди даже матери родной не доверяют, что, к слову, весьма часто оправдано. Не боялся? И вновь же сомнительно. Видал он много, сам, небось, не единожды притворялся человеком безобидным, а потому и другим безобидным веры не было.

Стало быть…

Не заметил. Не почуял. Не…

– Если найдете кровь, не важно, новую или старую, – Глеб бережно провел по шкатулке ладонью. – Принесите. Попробуем посмотреть, что за она…

Но что-то подсказывало: не найдут. 

Глава 13

К вечеру радость поблекла, сменившись непонятным беспокойством. Анна ходила по саду, который теперь казался большим и пустым.

Слишком большим, слишком пустым, чтобы чувствовать себя в нем спокойно.

Дорожки.

Беседка.

Плющ, в листве которого появились первые ягоды, хотя для них было слишком рано. Несчастные розы. Повторная обработка. И гниловатый запах раствора, который привязался к одежде, хотя Анна и набросила поверх костюма халат.

…а Глеба не было.

Он мог бы послать записку. Или кого из мальчишек. Или… просто появиться. Это ведь не сложно, просто появиться и сказать, что… что-нибудь да сказать. А его не было.

  – Мужчины, – Анна сказала это зверю, который растянулся на дорожке. – Все они… одинаковы.

Она заставила себя сосредоточиться на цветах. И злость, как ни странно, придала сил. Работа спорилась, и подзапущенный сад обретал прежние черты.

Первым чужака услышал Аргус.

Заворчал, предупреждая.

Анна обернулась, да так и застыла с секатором.

– Ишь ты, грозная какая, – на дорожке стоял старик. То есть, человек не выглядел дряхлым, но Анна каким-то шестым чутьем поняла, что он стар.

Невероятно стар.

Быть может, даже старше если не самого мира, то этого сонного городка, до которого он снизошел.

Тронутые сединой волосы стянуты в хвост, и кажется, что стянуты чересчур уж туго, оттого и черты лица его слишком уж остры, слишком резки.

А морщин вовсе нет.

Старик погрозил пальцем Аргусу, и охранник Анны замолчал, попятился.

– Ишь ты… не шали.

– Вы кто? – страх заставил вцепиться в секатор, хотя Анна и осознавала, что смешна, что не в ее силах противостоять этому человеку, кем бы он ни был.

– Гость, – старик усмехнулся. – Чаем напоишь? А то с дороги…

Серый неброский костюм. Рубашка цвета топленого молока. Плащ, небрежно переброшенный через руку. Кофр.

Трость.

Самая простая, каковую можно приобрести в любой мало-мальски приличной галантерейной лавке. И нарочитой дешевизной своей эта трость выделялась.

– Прошу в дом, – Анна секатор отложила и перчатки сняла, бросила на дорожку.

– Болит? – почти заботливо осведомился старик.

– Болит, – не стала спорить Анна. – Правда, уже много меньше…

– Это хорошо…

– А вы…

– Аполлон Евстахиевич, – старик слегка наклонил голову. – Уж извини, что без приглашения, но хотел сам глянуть, без этих охламонов. А то ж, оно как бывает… когда темных слишком много в одном месте, тьма злою становится.

Только сейчас Анна обратила внимание на перстень мастера.

– Вы…

– Со внучком моим знакома, небось? И с приятелем его… дурноватые, есть такое, но это от молодости. Вот сотню лет разменяют, дай-то Боже, тогда, глядишь, остепенятся. А то носятся с мечтаниями, все норовят молнию в сумку поймать…

Он шел неспешно, явно подстраиваясь под шаг самой Анны.

– А ты не лети, не лети… тоже молодая… ишь ты… кто бы мог подумать? Твое? – он остановился у куста роз, на котором проклюнулись белые капли бутонов.

– Мое.

– Ишь ты… – повторил старик, протянув руку, и листья потянулись к нему, обняли сухие пальцы. – Не бойся, я со своей тьмой давно в ладах…

Аполлон Евстахиевич руку убрал, Анна же завороженно смотрела, как один за другим раскрываются бутоны. Полупрозрачные, хрупкие до невозможности.

Именно такие, как должно.

Как она…

– Погоди-ка… – роза легла на ладонь старика. – А теперь вот… добавим темненького.

Чернота появилась в центре, Анне на секунду показалось, что это гниль, но… нет. Просто тьма, живая, явная, родная сестра той, что сидит в самой Анне. Она живо расползлась, изменяя цветок.

Серый.

Пепельный и глубокий черный, который она так долго пыталась получить. Неужели все так просто? Неужели не было нужды в тех годах работы, что Анна потратила, скрещивая разные сорта. Но… миг и цвет вновь сделался серым, а лепестки посыпались клочьями пепла.