Век революции. Европа 1789 — 1848 - Эрик Хобсбаум

подписаться под новым режимом. Двор плел интриги, помышляя о крестовом походе братьев короля, изгнании правящей черни и восстановлении Божьего Помазанника, христианнейшего короля Франции на его престоле. Гражданская конституция духовенства (1790) — неверная попытка разрушить не церковь, а абсолютистский союз церкви с Римом — привела большинство духовенства и верующих в оппозицию и вызвала отчаяние короля, который попытался покинуть страну, что было равносильно самоубийству. Он был схвачен в Варение (июнь 1791 г.), и с этих пор республиканизм превратился в массовую силу, потому что традиционно короли, пытающиеся покинуть свой народ, теряют право на лояльность. С другой стороны, бесконтрольная свободная промышленная экономика умеренных вызвала колебания уровня цен на продовольствие и, следовательно, недовольство городской бедноты, особенно Парижа. Цена на хлеб определяла политическую температуру Парижа, как термометр, а парижские массы были решающей революционной силой: недаром французский трехцветный флаг составлен из старого королевского белого с красно-голубым — цветами Парижа.

Начало войны[78] прибавило печали, иначе говоря, она привела ко второй революции 1792 г., якобинской республике II года (1793 г.) и к Наполеону. Иными словами, превратила историю французской революции в историю Европы.

Две силы ввергли Францию во всеобщую войну: ультраправые и умеренно-левые. Для короля, французского дворянства и растущей эмиграции аристократии и духовенства, осевших в различных городах Западной Германии, по-видимому, лишь иностранная интервенция, казалось, могла теперь реставрировать старый режим[79]. Такую интервенцию было не так-то легко организовать в сложной международной обстановке и при относительно спокойной политике других стран. Тем не менее для дворянства и Богом назначенных правителей было очевидно, что реставрация власти Людовика XVI была не только актом классовой солидарности, но и важным профилактическим средством от распространения устрашающих идей, исходящих из Франции. В конце концов силы для восстановления монархии во Франции сосредоточились за границей.

В это время сами умеренные либералы, и особенно труппа политиков, теснившихся вокруг депутатов из торгового департамента Жиронда, стали воинственной силой. Это происходило отчасти потому, что настоящая революция пыталась стать всемирной. Для французов, как и для бесчисленных сторонников их революции за границей, освобождение Франции было буквально первым взносом во всеобщий триумф свободы, позиция, которая легко привела к заключению, что долг Родины, Революции — освободить все народы, стонущие от притеснения и тирании. Были среди революционеров, умеренных и крайних, искренние восторги и всеобщее желание распространить свободу и искренняя неспособность отделить путь французской нации от пути порабощенных народов. Как французское, так и все другие революционные движения, придерживались такого мнения по крайней мере до 1848 г. Все планы освобождения Европы до 1848 г. вращались вокруг объединенного восстания народов под предводительством французов против европейской реакции, а после 1830 г. другие национальные и либеральные движения, такие как итальянское, польское, также видели в своих нациях в некотором роде мессианское предназначение своим собственным освобождением подать пример другим народам.

С другой стороны, если смотреть на вещи менее идеалистично, война также помогает разрешить бесчисленные внутренние проблемы. Возникла очевидная склонность приписывать трудности нового режима заговорам эмигрантов и иностранных тиранов и обратить народную ярость против них. Характернее другое: бизнесмены утверждали, что плохие экономические перспективы, девальвация денег и другие беды станут средством для излечения, если угроза интервенции исчезнет. Они и их идеологи могли думать, видя пример Британии, что превосходство экономики — это дитя систематической агрессивности. (В XVIII в. удачливые бизнесмены не всегда преуспевали благодаря миру.) Более того, как вскоре оказалось, прибыль можно получать, развязав войну. По всем этим причинам большинство из этого нового Законодательного собрания, за исключением малого правого крыла и небольшого левого под предводительством Робеспьера, приветствовали войну. По этим причинам также, когда война началась, победы революции нужно было соединить с освобождением, эксплуатацией и политическими диверсиями.

Война была объявлена в апреле 1792 г. Поражение, которое народ (довольно правдоподобно) приписывал саботажу короля и государственной измене, принесло с собой радикализацию. В августе — сентябре при помощи вооруженных санкюлотов в Париже была свергнута монархия, установлена единая и неделимая республика, провозглашена новая эра в человеческой истории и введен год I по революционному календарю. Суровая и героическая эра французской революции началась среди резни политических заключенных, выборов в Национальный Конвент — возможно, наиболее замечательную ассамблею в истории парламентаризма, и призыва к всеобщему сопротивлению интервентам. Короля посадили в тюрьму, иностранная интервенция была остановлена обычной артиллерийской дуэлью при Вальми[80].

Революционные войны имеют свою собственную логику, жирондисты были доминирующей партией в новом Конвенте, воинственные во внешней политике и умеренные во внутренней; среди них был ряд парламентских ораторов, обаятельно и блистательно представлявших большой бизнес, провинциальную буржуазию и обладавших интеллектуальными достоинствами. Их политика была совершенно неосуществимой, поскольку жить изолированно от других государств и вести плохо оплачиваемые военные действия с помощью только что созданной регулярной армии, продолжать войну и внутригосударственные дела могли только леди и джентльмены в Британии, описанные в повестях Джейн Остин[81]. Революция не оплачивала ни ограниченные военные действия, ни созданную армию: потому что эта война колебалась между полной победой мировой революции и полным поражением, которое означало всеобщую контрреволюцию; а ее армия — то, что осталось от старой французской армии, была неэффективна и ненадежна. Дюмурье, ведущий генерал Республики, был на храни дезертирства. Только беспрецедентные и революционные методы помогут одержать победу в такой войне, только если победа могла означать поражение иностранных интервентов. Фактически такие методы были найдены. Во время наступившего кризиса молодая Французская Республика открыла или изобрела тотальную войну: всеобщая мобилизация национальных ресурсов через воинскую повинность, введение пайков и жесткий контроль военной экономики и фактическая отмена в стране и за границей различий между солдатами и гражданскими лицами. Только в нашу историческую эпоху стало ясно, как ужасно участие в подобном процессе. Поскольку революционная война 1792–1794 гг. осталась исключительным эпизодом, большинство исследователей XIX в. не смогли понять ее смысла, кроме как увидеть, что (а в благополучные викторианские времена и это было забыто) войны приводят к революциям, а революции выигрывают так или иначе войны, которые нельзя выиграть. Только сегодня мы можем понять смысл якобинской республики и террора 1793–1794 гг. на примере современных войн.

Санкюлоты поддерживали правительство, которое вело революционную войну, потому что верили, что контрреволюцию и иностранную интервенцию можно победить, и потому, что его методы мобилизовали людей и приближали социальную справедливость (они просмотрели тот факт, что ни одна эффективная современная война невозможна при децентрализованной волюнтаристской[82] прямой демократии, которая у них существовала). Жирондисты боялись политических последствий объединения революционных масс с войной, которую они развязали. Они были также не готовы бороться с левыми. Они не хотели судить и казнить короля,