Осень семнадцатого - Василий Павлович Щепетнёв

Papa угасал. Постепенно, почти незаметно для постороннего глаза, но неуклонно. Та катастрофа, что случилась в четырнадцатом, оказалась медленной пулей, засевшей в самом сердце империи. Медики, конечно, твердили стандартные фразы о том, что нельзя терять надежду, но обычно они их произносят именно тогда, когда надежды уже не осталось. Уповать на чудо, конечно, и можно, и нужно, мы люди верующие, но мы не просто любящие дети. Мы были наследниками, обязанными думать не только о Государе, но и о Государстве.

— И потому тебе уезжать в Бухарест — идея так себе, — резюмировал я. — И Каролю отказываться от короны, пусть и Румынской, — тоже идея из разряда фантастических. Мне сложно представить брак, при котором супруги живут в разных столицах и носят короны разных империй. В общем, пустое это, Ольга. Красивая, но неосуществимая сказка.

— Я и сама думаю, что пустое, — согласилась она с облегчением. — Но что же тогда?

— Тебе, Ольга, — сказал я, переходя к конструктивным предложениям, — нужен принц, но не наследник. Кто-то, кто будет при тебе, а не ты при нем. Например, принц Николай, младший брат того же Кароля. Умный, образованный юноша. Думаю, он будет не прочь променять Бухарест на Петербург, поближе к гаражу Papa.

— Причем здесь гараж? — не поняла сестра.

— Николай обожает автомобили, это его страсть, — пояснил я. — А Румыния — страна небогатая, и у младшего принца нет собственного «Роллс-Ройса», о котором он так мечтает. У нас же возможностей больше, у нас этих’Роллс-Ройсов' куры не клюют.

На самом деле 'Роллс-Ройсов всего два, но кто считает?

— Погоди, погоди, — остановила меня Ольга, — этому Николаю всего четырнадцать лет, он лишь на год старше тебя. Какой из него муж?

— Подождешь, сколько там потребуется. В нашем положении четыре — пять лет пустяк, — возразил я. — Но я, конечно, не настаиваю. Это просто вариант. Главное, чтобы твой избранник не был кровным родственником. Родственные браки — вот что на самом деле губит династии. Куда ни посмотри — все друг другу кузены, племянники и троюродные дедушки. От этого — болезни, вырождение, чему я, увы, живой пример. Так что и заграничные принцы из наших многочисленных родственников, и наши великие князья тебе точно не годятся.

— И кто же мне тогда остается? — развела она руками.

— Весь мир, Ольга, весь мир! — воскликнул я, мысленно перебирая альманах — Gotha-. — Бурбоны, например, испанские или французские в изгнании. А не нравятся Бурбоны — можно посмотреть на Восток. Взгляни на Японию. У императора Ёсихито четыре сына. Старший, Хирохито, понятно, не годится, он наследует хризантемовый трон, а вот в отношении младших — принцев Титибу, Такамацу и Микаса — можно и подумать. Ладно, Микасу считать не будем, но остальные вполне, вполне. Союз с древней, но набирающей силу империей был бы стратегически верен.

— Но они тоже очень молодые, японские принцы, — показала свое знание предмета Ольга. Конечно, она уже провела собственное исследование, куда более глубокое, чем мое знакомство с династическими справочниками.

— Возраст неважен, от слова совсем, — парировал я. — Есть еще и Китай. Монархия там, правда, свергнута, но это даже лучше. Последний император Пу И — фигура марионеточная, но титул за ним сохраняется. Он был бы послушным мужем, а у России появился бы интересный козырь в большой азиатской игре. Претендент на престол Поднебесной в качестве супруга русской императрицы — звучит интригующе, не правда ли?

— Но… — запнулась Ольга, шокированная моим циничным размахом. — Это же…

— Вся жизнь монарха — это сплошное «но», милая сестра, — перебил я ее. — Но нужно смотреть правде в глаза. Вспомни историю. Императрица Елизавета Петровна замуж так и не вышла, однако скучной ее жизнь назвать нельзя. Во всех смыслах. Кавалеров хватало. Вдовствующая императрица Екатерина Вторая тоже себя не очень-то ограничивала, равно как и Анна Иоановна до нее. Личное счастье и долг перед короной — вещи зачастую независимые.

— Ты хочешь сказать…- покраснела Ольга, понимая, к чему я клоню.

— Я хочу сказать, что династические браки — это, милая сестренка, большая политика, — подвел я черту. — Чувства здесь чаще всего только мешают. Они вносят ненужную сумятицу в четкие расчеты. И чтобы ты окончательно не падала духом, скажу следующее: если мне всё-таки суждено будет стать императором и я доживу до совершеннолетия, то первым делом я подтвержу поправку Papa о порядке престолонаследия, это раз. И второе — сделаю тебя своей соправительницей, с титулом и реальной властью. Чтобы ты не чувствовала себя разменной монетой. Слово цесаревича.

Я посмотрел ей прямо в глаза, стараясь вложить в взгляд всю возможную твердость и уверенность. В этом жесте была не только братская поддержка, но и холодная политическая воля человека, с детства обреченного на бремя власти и на смерть.

Или только на смерть.

Глава 7

22 сентября 1917 года, пятница

Консультация

Сергей Васильевич Зубатов докладывал ровным, почти бесцветным голосом чиновника, для которого государственная безопасность есть прежде всего бесконечная вереница донесений, сводок и агентурных записок. Воздух в кабинете, всё ещё пахнувший кедром, казалось, высушивал слова, избавляя их от эмоций. История, проходившая перед нами в бесстрастных реляциях, была лишена пафоса и страсти; она напоминала скорее сложный, но до мелочей расписанный бюрократический протокол.

— Что же до упомянутого Вами, Ваше Императорское Высочество, Владимира Ульянова, — продолжал он, не сверяясь с записями, ибо память его была тренирована и надежна, как швейцарский хронометр, — то с августа шестнадцатого он проживает в Лемберге, где вместе с супругой Надеждой Константиновной ведёт жизнь вполне добропорядочную, ничего предосудительного явно не совершает, да и тайно, похоже, тоже. Сия идиллическая картина, впрочем, объясняется не столько душевным умиротворением господина Ульянова, сколько суровой необходимостью. После известного раскола большевистской фракции на три враждебных друг другу лагеря в марте пятнадцатого, финансовая поддержка группировки господина Ульянова упала до величин поистине мизерных, и многие из его бывших соратников, устав от эмигрантской нищеты и бесконечных распрей, ссор и размежеваний, предпочли, сложив знамена, вернуться в объятия покоя и будничных радостей. Ульянов же посылает свои едкие, браннные статейки в венскую «Arbeiter-Zeitung», берлинский «Vorwärts» и прочие издания, рангом пониже. Живет чрезвычайно скромно, будучи очевидно стеснённым в средствах — публикуют его нечасто, гонорары невелики, задолжал бакалейщику, зеленщику,