В Помпеях был праздник - Клара Моисеева

Давая распоряжения по хозяйству, перетаскивая корзины с хлебом, раскладывая хлеб по полкам и даже продавая его ранним утром, Арий Келад не переставал думать о судьбе Стефана Мерулы. Как только выдался свободный час, Арий Келад передал все дела помощнику и пошел к своей жене, чтобы договориться с ней о драгоценностях, которые можно было бы отнести ювелиру.

— Олимпия, — обратился к жене Арий Келад, — не откажи мне в моей просьбе. Посочувствуй горю несчастного вольноотпущенника…

— О ком ты говоришь? Кому я должна посочувствовать?

— Вилику Меруле, который прислал нам зерно. Помнишь юношу Стефана? Мы платили ему деньги… Он угодил в сети ланисты. Вместо того чтобы отправиться домой, он оказался в школе гладиаторов и, как тебе известно, стал рабом, еще более бесправным, чем был год назад.

— Что же я могу сделать для него? — спросила Олимпия. — Если ты хочешь его выкупить, я все равно ничем не помогу — ведь денег у меня нет.

— Но если бы ты согласилась продать свои драгоценности, Олимпия, то я ручаюсь, что через полгода мы купим тебе еще лучшие.

— Мне жалко расстаться с моими драгоценностями… Ведь это в первый раз в моей жизни я взяла в руки такие красивые вещи, Арий Келад. Сейчас, когда ты задумал переустройство нашей пекарни и потратил все деньги на печь и мельницу, я думаю, что мне уже никогда не увидеть таких вещей. Ты не можешь придумать еще что-нибудь, муженек? Ведь ты много раз говорил, что всегда рад угодить твоей молодой жене.

Пекарю, который был старше своей Олимпии на пятнадцать лет, было досадно услышать такой ответ. На минутку даже показалось, что Олимпия может рассердиться и покинуть его дом. А ведь она была отличной помощницей и добрым другом. Он молча размышлял над своим бедственным положением, опустив голову и не глядя на Олимпию. Жене стало стыдно. Она вспомнила о том, что оба они — Арий Келад и она, недавно еще молодая рабыня, — совсем недавно были несчастными и бесправными и только благодаря усердию мужа они обрели свободу и стали хозяевами одной из лучших в Помпеях пекарен.

— Возьми все, что хочешь, Арий Келад! Я подожду, когда нам вернут деньги, и снова себе куплю украшения.

С этими словами она подошла к деревянному резному ящичку, раскрыла его и вытащила украшения, которыми успела похвастать перед подругами. Она подумала о том, что оставит в тайне этот разговор и никому не скажет о том, что на дне ларца уже нет никаких золотых вещей.

Арий Келад молча сгреб браслеты, кольца и подвески. Все это сложил в полотняный платок, крепко завязал и спрятал за пазухой. Однако, когда он вышел за калитку, он не пошел к ювелиру, который жил на углу этой маленькой улицы, а пошел к пекарю Прокулу, который слыл самым богатым в Помпеях. Арий Келад решил посоветоваться с Прокулом, не согласятся ли помпейские пекари дать взаймы вилику Меруле немного денег.

Выслушав пекаря Келада, Прокул сказал:

— Я могу дать двести сестерций в долг на целый год. Если наши пекари согласятся дать по сто сестерций каждый, то мы соберем изрядную сумму и выручим человека. Возьми дощечку и сделай запись, Арий Келад. Надо тебе сказать, что людям будет трудно поверить. Они не поймут, как случилось, что вилик не имеет денег. Чрезмерная честность вилика Мерулы неправдоподобна. Больше половины пекарей — вольноотпущенники из рабов. Многие из них трудились в поместьях богатых патрициев и отлично знают, как коварны и корыстолюбивы вилики. Но Мерула совсем не таков. И поэтому он особенно заслуживает сочувствия. Его честность и преданность господину — это вроде болезни, несчастья. Иначе бы он не был в такой нужде. Да и сыну не было бы повода продаваться за две тысячи сестерций, чтобы строить пекарню.

Поразмыслив над этим, Келад и Прокул написали на дощечке сумму своих взносов и пошли с этой дощечкой к другим пекарям. Пришлось немало убеждать. Не каждый соглашался ссудить сто сестерций. Были и такие, которые решились только на тридцать — пятьдесят сестерций. Однако к вечеру Арий Келад уже имел три тысячи сестерций и подумывал о том, как послать известие вилику Меруле, чтобы он скорее собрался в путь и знал, что ему недостает всего лишь одной тысячи, которую готов ему дать Арий Келад, продав кольца и подвески.

В сумерках, когда Арий Келад вернулся домой, он увидел заплаканную Олимпию. Но при виде браслетов Олимпия сразу засияла, надела их и сказала, что никогда не будет снимать этих украшений. Пусть они каждый день доставляют ей удовольствие и, кстати, покажут покупателям, как богаты Келады.

— В самом деле, Олимпия, не надо жалеть этих вещей. Надо ими пользоваться, пока они доставляют радость. Пока человек молод — а ты совсем еще молода, Олимпия, — надо радоваться, если есть возможность доставить себе удовольствие. Не сердись на меня, Олимпия, я хорошо поработаю и очень быстро верну тебе все, что взял у тебя в долг. А ты, сделай милость, как только проснешься на рассвете, буди меня и гони скорее в харчевню, что на дороге в Нолу. Я пошлю письмо вилику Меруле, и он очень скоро приедет к нам и выкупит своего сына. Поверь, доброе дело не пропадет, боги вознаградят нас!..

XV

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Философ Тегет был озадачен. Ему непонятно было, почему так изменился сын. До поездки в поместье Потина Теренция он был веселым и жизнерадостным. А теперь он словно повзрослел, задумчив и необычно строг. Сейчас еще больше прежнего его занимают книги философов, которые всю жизнь отдали поискам истины, но не нашли ее. Прочитав Марка Порция Катона Старшего, он, забыв о том, что нельзя тревожить отца во время занятий, ворвался как ураган, читая на ходу строки из речей Катона, которые заставили его призадуматься: «Воры, укравшие у частных людей, проводят жизнь в цепях и кандалах, а воры, обворовавшие государство, — в золоте и пурпуре».

— Как ты думаешь, отец, это его подлинные слова?

— Можешь не сомневаться. Прошло уже более двухсот лет с тех пор, как умер Марк Порций Катон, но его помнят и знают. Его книги по римской истории всех нас учили мыслить. Не удивляйся, сын, у Катона не такое еще прочтешь.

— Я видел у тебя, отец, свитки по римской истории, но еще не добрался до них. Вот только впервые столкнулся с его речами.

— А ты не откладывай, сын. Надо тебе сказать, что Катон Старший считал историю важнейшим предметом в воспитании юношества. Стремясь сделать своего сына образованным человеком, Катон написал большими буквами короткий исторический учебник. И мы знаем, что сын его стал образованным. К этому и я стремлюсь, Антоний.

— Вот это я давно заметил, отец, — рассмеялся Антоний. — Однако скажи мне, как случилось, что нечестные магистраты терпели такое разоблачение? Ведь Катон громогласно называл их ворами!

— Он был умен и смел. Его боялись. Сохранилось множество его речей, которые говорят об этом. Все знали, что с Катоном опасно иметь дело. Он то и дело привлекал к суду тех, кто его обидел хоть единым словом.

— Позволь, отец, но ведь из речей видно, что он обижал великое множество людей.

— Я думаю, что его боялись именно потому, что он всегда выходил победителем благодаря своему красноречию. Тогда, как и сейчас, красноречие имело великую силу. Не случайно, сын мой, я пытался устроить тебя в школу красноречия. Я и теперь не теряю надежды приобщить тебя к этому великому искусству. Человек, не владеющий языком и не умеющий четко и выразительно передать свою мысль, очень многое теряет. Мне известны случаи, когда люди в высшей степени образованные и мыслящие остались безвестными только благодаря своему косноязычию.

— Отец, не хочешь ли ты сказать, что я страдаю косноязычием? Мне кажется, это невозможно хотя бы потому, что я не только твой ученик, но и верный последователь. Ведь и Рим, и Неаполь, и Помпеи знают о красноречии Манилия Тегета.

— Я польщен, Антоний, но вернемся к нашему разговору о Катоне. Скажи мне, как ты воспринял его вещи?

— Самым лучшим образом. Я верю каждому его слову. И несмотря на то что он чрезмерно часто изобличал людские пороки и как будто мог ошибиться, он кажется мне безупречным.

— Я бы остерегался кого-либо назвать безупречным. История говорит нам о том, что безупречных людей не бывает. У каждого есть свои грехи, и каждый имеет хоть маленькие достоинства.

На этот раз отец и сын много говорили на тему, излюбленную Антонием, — о поисках истины. Отец то и дело цитировал великих предков, которые отдали свою жизнь науке, пытаясь разрешить неразрешимое. А сын, словно губка, впитывал в себя бесчисленные цитаты, стараясь запомнить строки знаменитых поэтов, изречения известных философов и мудрые пророчества ученых.

— Мысли ученых так же противоречивы, как и поступки их в жизни, — говорил Манилий Тегет. — Вот если вспомнишь Сенеку, стихи которого тебе понравились, то прежде всего ты содрогнешься от мысли о том, что этот умный и талантливый человек, прославленный далеко за пределами Рима, Луций Анней Сенека, воспитал величайшего из всех тиранов — Нерона.