1863 - Иосиф Опатошу

— Это ружье валялось в церкви… У вас ведь мало оружия, вот я и прихватил… Я хочу вас попросить только об одном: позвольте мне носить рясу.

— Конечно, вам позволят носить рясу. — Комаровский положил руку на плечо священнику и смущенно обнял его. — Нам нужны священники, если они нас поддержат, то все крестьяне будут на нашей стороне!

Крестьяне были растроганы. Их перестала пугать ночная тьма, исчезли тени врагов — незнакомцев, чужаков, которые могут напасть в любую минуту. Окружив священника, они разглядывали его юное лицо, вглядывались в его наивные глаза, смотрели, как он сидит на маленькой лошадке — человек из другого мира, и не заметили, что стало совсем темно. Луна и звезды исчезли, и, если б не серебристый снег, они не видели бы друг друга.

Влажный воздух царапал горло. Время от времени слышалось лошадиное ржание. Отряд шел час, второй, держась возле леса: в случае вражеской атаки можно спрятаться среди деревьев.

Высокие заснеженные сосны стояли как нарисованные, возвышаясь над густыми елями, которые торчали из-под нетронутого снега, лежавшего между деревьями, словно на свежих могилах.

Мордхе увидел, что рядом с ним едет Комаровский. Пустив лошадь шагом, граф сказал:

— Вы знаете, Алтер, что пан Штрал умер?

— Когда? — спросил Мордхе почти равнодушно.

— Уже почти полгода назад.

— А где мадам Штрал?

— Она в Кракове у сестры.

Они замолчали. Хлопья снега усугубляли тишину, шептали о смерти, скрывающейся за каждым деревом. Черная ночь запутывала дорогу, оставляя человеку пространство в два локтя.

У Мордхе вдруг перехватило дыхание, словно между ним и Комаровским не было воздуха. Он поглядел на усталое, измученное лицо своего спутника и усомнился, что перед ним тот самый Комаровский, с которым он встречался у Штрала. Штрала больше нет. А Фелиция? Мордхе вгляделся в темноту, где только что был Комаровский, и удивился, что его больше нет, только лошадиные копыта проваливаются в мягкий снег. Вдруг лошадь отпрянула назад, в испуге встала на дыбы и так стремительно пронеслась мимо Мордхе, что он почувствовал боль во всем теле, словно Комаровский, тронув лошадь, разорвал связывавшее их пространство.

Он остановился?

Немая тоска исходила от плешивых полей, блуждала между деревьями, сливалась с темнотой, окутавшей небо и землю, и погоняла человека, словно кнутом.

Он плакал?

От обиды человек бежал из города, бежал из деревни, искал прибежища в темноте и плакал, как потерявшийся ребенок.

Отряд остановился. Раздались возгласы:

— Что такое?

— Кто?

— Враг?

Отряд остановил сани, которыми управлял крестьянин в овчинном тулупе. В санях сидела молодая румяная девушка — его дочка. Крестьяне стояли вокруг саней и улыбались девушке, греясь теплом ее взгляда, а она в растерянности моргала, как перепуганный заяц.

— Куда вы едете? — спросил Комаровский.

— Домой, пане начальник.

— Где живете?

— Мы живем в одной миле отсюда, пане начальник.

— Кого-нибудь встретили по дороге?

— Вы же наши, — крестьянин подозрительно огляделся, — так я скажу. У мельницы нас остановили русские, искали оружие.

— Сколько их было?

— Десять солдат, пане начальник. Потом, когда мы свернули направо, то увидели, как они рассыпались по лесу, как мак.

Когда сани пропали из виду и Комаровский приказал свернуть в лес, крестьяне все еще отпускали шуточки, что, мол, и в такой глуши можно встретить красотку.

Неподалеку от лагеря выставили патруль. Мордхе и молодому крестьянину поручили нести вахту в поле.

Шаги постепенно затихли. Крестьяне улеглись в лесу вокруг телег с оружием, и тяжелая тишина спустилась на поля.

Мордхе с крестьянином стояли у дерева и наблюдали за дорогой.

Заморосил дождик, застучал по деревьям, как по стеклу, под ногами стало скользко.

С другой стороны леса, откуда должен был появиться неприятель, донесся сдавленный вой. Вой приближался, нагоняя страх, и внезапно оборвался. Эхо дрожало в мокром воздухе.

— Волк воет, — перекрестился крестьянин.

— Здесь водятся волки?

— Как началось восстание, они стали сбиваться в стаи. Волк, словно холера, ходит без устали за человеком, и как только кто-то упадет или зазевается в поле, он тут как тут! Избави Иисусе от такой смерти.

Мокрая земля чернела из-под снега, после долгой зимы из ее трещин струился пар. Было непонятно, где земля, а где небо. И человек, стоявший между ними, видел только блики света. Он нагибался, и дождь окутывал пеленой его ноги и голову. Мокрые черные стволы деревьев окрасились красным. В поле показались люди. По одному, по двое, группками они приближались со всех сторон, скакали стоя в седле.

— Кажется, это русские. — Ружье в руках крестьянина дрогнуло.

— Это кусты, — ответил Мордхе и тоже почувствовал, как в его руках дрожит ружье.

— Надо доложить. — Крестьянин бросился в лес.

— Это деревья, а не люди, — неуверенно сказал Мордхе и сам не поверил своим словам. — Ты куда? Стой, где тебе велели стоять!

Дождь хлестал, разжигая пожар перед глазами. Поле заполнялось людьми. Ничто не стояло на месте, вокруг дозорных все тряслось и двигалось, а время от времени посреди поля появлялся всадник и устремлялся на них.

— Мы стоим уже больше трех часов, почему нас до сих пор никто не сменил? — спрашивал крестьянин у Мордхе, каждый раз осеняя себя крестом.

Мордхе стыдился своего бессилия, он пытался преодолеть страх и дрожь в коленях. Перед глазами у него крутилось огненное колесо, искрясь, как железный прут под молотом.

Он стоял у дерева, не чувствуя, как земля расплывается у него под ногами и борозды наполняются водой.

Человек, соединявший собой небо и землю, стоял промокший, сгорбленный и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Несколько капель дождя упали ему на затылок, молния пронзила позвоночник и ударила в колени. Дождь перестал. Воздух стал теплее.

Над головой в теплом гнезде сидели вороны и издавали утробные, монотонные крики.

— Проклятые, — сплюнул крестьянин и стукнул ружьем по гнезду.

Птицы выпорхнули из гнезда с грозным карканьем, пронеслись низко над землей, и влажный воздух наполнился таким криком, будто их ощипывали живыми.

Утро пробудилось. Синеватые облака тумана разделили небо пополам, обещая, что весна уже не за горами. Полоски рассвета окрашивали снег в лиловый цвет, они пронизывали крону ветвистого дерева, и казалось, что ветки, словно растущие из ниоткуда и висевшие в воздухе, тянулись от скрытого ствола, от спрятанного корня дерева.

Мордхе посмотрел на дерево. Редкие голоса заглушало голодное карканье ворон. Земля стонала, рыдала под ногами, от потрескавшейся почвы доносился запах свежевыпеченного хлеба. Утро заливало красным светом промокшие кусты.

Глава третья

В Гоще

Отряд остановился в Гоще. Рассвело. Небо над полями стало глубже и ярче, дышало весной.

В долине виднелись слепые хаты, крытые соломой. Старые прогнившие крыши серели на фоне светлого утра, заплата на заплате, а между заплатами недавно покрытая крыша, опаленная солнцем, отсвечивала цветом жженой травы.

В стороне на возвышении располагался старый двор с флигелями. Рослые мазуры[62] с изогнутыми косами, словно привратники, стояли у каждого входа.

Веранда была до отказа заполнена серыми куртками, короткими и длинными саблями и револьверами.

Даль завлекала, окутывала плоские серые поля, покрытые изъеденным подтаявшим снегом, словно облезлой овчиной. Солдаты разошлись по полю. Сотни пар ног разрезали голубой фон: право-лево, право-лево, выстраивали одно кольцо внутри другого, перестраивались в шеренгу и стояли неподвижно, как разноцветные клумбы.

Даль завлекала, а поле одевало шляхтичей в белые краковские мундиры, мазуров с косами через плечо — в цветные одежды, пехотинцев с тяжелыми охотничьими ружьями — в короткие бельгийские красные рубашки гарибальдийцев, зуавов[63] — в красные фески с черными кисточками, на флагах виднелись белые кресты и орлы.

Издали сверкали косы, заслоняя лес. Лес за лесом. Лошади шли галопом, расшвыривая землю копытами, а всадники рассекали воздух блестящими саблями.

И над всем этим стоял шум, словно в кузне, он был похож на далекий гром, раздавался со всех сторон, будто кузнецы собирались взорвать долину.

Радостный Вержбицкий шептал Мордхе:

— Кто бы мог подумать? Польская армия! С такой армией можно встретить врага, а не нападать с тыла, кусать, как собака, и пускаться наутек.

Граф Комаровский объезжал лагерь на своей белой кобыле, оглядывал марширующие шеренги рекрутов и говорил, будто упрашивая: