Дни Крови и Звездного Света - Лэйни Тейлор

— Обучать тебя этому ремеслу, будет означать замедлить дело.

— Разумеется, что-то да найдется.

Конечно же, найдется. Множество вещей. Она могла бы делать фимиам, чистить зубы, отдавать свою частичку боли. Но что-то от этой мысли сжалось в Кару. Только не Тен. Годами Тен была привязана к Белому Волку — его личный телохранитель, одна из стаи, что находится постоянно в тени как во время битвы, так и вне ее.

Она была тогда в поминальной роще.

— Работа в качестве кузнеца была бы очень полезна, — сказала Кару. — Окаймлять зубы серебром, чтобы потом повесить на шнурок.

— Эйджир занят. Он кует оружие, — сказала Тен тоном, который предполагал, что для кузнеца ниже его достоинства окаймлять какие-то зубы.

— А я что собираюсь ковать — драгоценности? — Кару постаралась говорить, не меняя голоса. Она встретилась с Тен глазами, которые были золотисто-карими, как у настоящего волка. В отличие от глаз Тьяго — бледно-голубых, цвет, который никогда не встречался у животных. «Его следовало бы назвать Белым Сибирским Хаски», — с досадой подумала Кару.

— Эйджира нельзя отвлекать, — голос Тен становился все жестче.

— Удивлена, что Тьяго смог отвлечь тебя.

«Ага, кто же будет расчесывать ему волосы?»

— Он считает, что это очень важно.

Слова Тен были жесткими и резкими. Кару начала понимать, что она может и не победить, и что ее аргументы против слов Тен ничем не помогут. Она могла видеть, к чему клонит Тьяго: она не была Бримстоуном, это уж точно. Волк пытался организовать восстание, было еще несчетное количество солдат, ожидающих своей прогулки до ямы, не говоря уже об обвале тех кадил в ее комнате, количество которых вряд ли уменьшилось.

А патрули из первой волны сопротивления все еще не вернулись.

Если с ними что-то случилось... Одна лишь мысль об этом пробуждала в Кару желание сесть и заплакать. Из тех тридцати солдат, половина была лишь недавно создана — тела, созданные из плоти и крови — ее руки все еще были покрыты синяками.

Среди остальных был Зири, единственный из химер, кто, в чем Кару была почти уверена, не был рад ее казни.

Зири.

Как и сказал Тьяго, еще рано. Кару вздохнула и потерла виски. Тен приняла это за согласие. Ее волчья пасть изогнулась в подобии улыбки.

— Хорошо, — сказала она. — Приступим после ужина.

Что? Нет. Кару пыталась решить, стоит ли спорить дальше, когда краем глаза заметила, что в комнате возникла большая фигура и тяжело остановилась. Она узнала его, даже на самой границе видимости. Она и должна была узнать, ведь это она его создала.

Это был Разор.

24

ЛЮБОВНИЦА АНГЕЛА

Все разговоры в зале прекратились. Головы повернулись, чтобы посмотреть на Разора, стоявшего на пороге и смотревшего прямо на Кару.

Внутри все у нее перевернулось. Это была худшая часть. Всегда. Были такие, кто, как и Амзаллаг, побывавшие в могиле, проснувшись, знали, где они находятся, с кем, и помнили все то, что произошло в Эретце. Но также были и другие души из кадил: солдаты, умершие на Мысе Армазин, которые даже не знали о том, что Лораменди пал, не говоря уже о том, что они оказались в другом мире.

Все без исключения глупо моргали, глядя на Кару, не узнавая ее. Да и как они смогли бы ее узнать? Девушку с синими волосами, без крыльев и рогов? Она была чужой.

И, конечно же, она никогда не слышала то, что они говорили потом, когда узнавали правду. Ей нравилось представлять, как кто-то говорит о ней: «Она одна из нас; она — воскреситель; она вернула нас; она привела нас сюда, и посмотрите — еда!» Но на самом деле она думала, что это было больше похоже на что-то вроде: «У нас нет выбора; мы нуждаемся в ней». Или даже, в самые худшее моменты: «Так как мы все не любим ее, мы не можем убить ее, пока».

Хотя, по ходу дела, никто Разору об этом ничего не сказал.

— Ты, — прорычал он.

Потом он прыгнул.

Быстро, быстрее, чем споткнувшаяся Тен, Кару вскочила на ноги и вышла из-за стола. Разор приземлился на него как раз туда, где она только что сидела. Стол подался под его весом огромной трещиной и разлетелся на куски. Водяной барабан опрокинулся, разлился, упал на землю со стуком ударившего гонга. Все тела пришли в движение, размытые, ставшие одни пятном, кроме Хета, который был сдержан, сосредоточен. Жесток.

— Любовница ангела, — выплюнул он, и стыд вспыхнул в Кару, как факел.

Это было понятие, полное унижения. Ни в одном из человеческих языков, что знала Кару, не было такого слова, которое носило бы в своем смысле подобное оскорбление, такое презрение и отвращение. Не было подобного слова, которое поливало бы таким слоем грязи. Это было очень плохо, даже если у него был и переносный смысл ругательства.

Но никогда еще до нее оно не носило столь буквального значения.

Взмах хвоста и Разор продвинулся вперед. Именно так движение и выглядело. Его тело было, как у рептилии — комодского варана и кобры — и выглядело больше, чем он был на самом деле, он двигался, как ветер по траве.

И это была работа Кару. Это она подарила ему такую грацию, такую скорость. «Отметим это для себя», — подумала она и отпрыгнула. Кару тоже была грациозна и быстра. Она, словно танцуя, отошла назад. Ее клинки в виде полумесяцев были уже в руках. Она вытащила их неосознанно. Перед ней была морда льва, которая казалась такой красивой в состоянии покоя на полу, сейчас же, искаженная гримасой ненависти. Он разинул пасть, из которой вырвался рев: скрежещущий, горький, мучительный.

— Знаешь ли ты, что я потерял из-за тебя?

Она не знала, и не хотела знать. «Из-за тебя, из-за тебя». Она хотела закрыть уши, но ее руки были заняты, держа лезвия.

— Мне жаль, — сказала она, и ее голос прозвучал слабо и неубедительно даже для ее собственных ушей.

Здесь же была и Тен, что-то тихим и настойчивым голосом говорящая ему; что бы она ни говорила, это не имело никакого эффекта. Разор промчался мимо нее. Мимо Баста, который даже не пошевелился, чтобы вмешаться. Кару была меньше его вдвое, и Амзаллаг мог бы легко остановить его, но лишь неуверенно смотрел на каждого из них. Кару еще отошла назад. Остальные просто стояли там, и в ее груди вспыхнула искра гнева. «Неблагодарные сволочи», — подумала она, и эта мысль показалась ей неожиданно забавной. Подобным придуркам они с Сусанной давали свои определения — детки, голубки, старушки «божьи одуванчики», которые хмурились, видя голубые волосы Кару. И это всегда для девушек было забавой. Сволочи, ущербные, потусторонние. Теперь же, стоя на пути этого несговорчивого льва-дракона, Кару ощутила, как на ее лице блуждает неожиданное выражение: она улыбалась.