Пока ты здесь - Наталья Николаевна Ильина

не было. Повезло только в «Вконтакте». Щекастая, нелепо остриженная Нина печально смотрела с экрана планшета на Дину.

Она прогнала ленту записей: стихи, какие-то ролики из ютьюба об археологии, Нинка в горах… Нинка? В горах? С ее-то весом? Нинка ковыряется в песке, под нелепой широкополой панамой лица не видно, но полные, короткие, обгорелые докрасна руки точно принадлежат ей. Нинка смущенно улыбается в компании загорелых взрослых парней и женщин. Под фото сорок комментариев, один другого удивительней: ее хвалят, по ней скучают и зовут в партию на следующее лето студенты универа! У Нины Абрамовой есть своя интересная жизнь, и она, скорее всего, думать забыла о том случае, но Дина забыть не могла. Она снова вздохнула и постучалась к Абрамовой в друзья.

Звонок с незнакомого номера пришел через час.

– Да? – осторожно спросила Дина тишину в трубке.

– Это Нина. Ты просила позвонить?

Голос был еще менее уверенным, чем у Дины.

– Я хочу извиниться. Подожди! – Дина торопливо перебила начавшую что-то говорить собеседницу. – Я должна извиниться. Прости меня, если сможешь, это было ужасно несправедливо. И – спасибо тебе. Ты просто не знаешь, как сильно помогла мне… кое-что понять.

Нина казалась озадаченной.

– Я не сержусь, – сказала она, когда Дина замолчала. – Я отлично понимаю, что тебе было очень нелегко. Хотела помочь, и мне жаль, что не получилось. И я рада, что ты жива. Правда, рада. Мы ведь толком и не знали ничего. Когда полиция приходила, всех расспрашивали, но никто ничего толком не понял. А кто понял – промолчали, конечно.

Повисла недолгая пауза. В том измерении, через которое проносятся голоса во время телефонных разговоров, смешивались звуки двух дыханий.

– Можно я тебя навещу? – неожиданно спросила Нина.

– В реанимацию не пустят, но когда-нибудь меня переведут отсюда, и тогда – очень даже можно!

Дина совершенно не ожидала, что так обрадуется этой просьбе. Пусть это была всего лишь Нинка, которую она едва замечала и которую, как выяснилось, вовсе не знала, но сейчас Абрамова казалась единственной ниточкой, связывающей воедино прошлое и настоящее. Десять минут назад Дина была уверена, что забудет школу как страшный сон, и вдруг выяснилось, что она скучает. По новостям, по знакомым лицам, по урокам, которые тянулись невыносимо медленно…

Они проговорили почти два часа. Дину больше не раздражал пофигизм Нины, она со смущением поняла, что искренняя доброта, настоящая, взрослая, уверенная, стала такой редкостью, что ее легко принять за что угодно, а легче всего – за слабость… Нина напомнила ей Алекса своим бескорыстием и открытостью. Понемногу до Дины доходило, каким образом Нина умудрилась сохранить себя в атмосфере бесконечных насмешек, если не травли: она жила совсем в другом мире, в мире взрослых людей и серьезного увлечения, а школьные проделки одноклассников вызывали у нее лишь сожаление. И какими же нелепыми курицами выглядели, должно быть, Дина, Люська и все остальные в ее глазах?

Но той Дины больше не было.

После осмотра Владимир Анатольевич довольно потер широкие, грубой формы ладони, так непохожие на те, что, по Дининым представлениям, бывают у врачей.

– Ну-с, Самойлова, завтра мы тебя переводим.

– Уже? Куда? – встревожилась Дина.

– На третий этаж, долечиваться будешь в хирургии. Не волнуйся, там за тобой присмотрят. Через полчасика приедешь на обработку.

Доктор кивнул на «раскоряку Илизарова», как шутила пожилая медсестра Антонина.

– Угу. Значит, меня скоро выпишут?

Дине не терпелось выбраться из больницы.

– Скоро не скоро, но ты поправляешься, это непреложный факт! – бодро ответил врач.

За окном медленно и чинно вальсировали крупные снежинки.

Выставив вперед загипсованную ногу, баюкая «раскоряку» на груди, Дина сидела в поскрипывавшем колесиками кресле. Антонина медленно катила его по коридору, тяжело бухая толстыми отечными ногами. Возле открытой двери в одну из палат пришлось притормозить: в проеме нарисовалась попа пятящейся задом санитарки Зойванны. Она домывала крохотный тамбур перед сестринским постом в палате. «Палата для самых “тяжелых”», – сообразила Дина. Вытянув шею, она заглянула внутрь. Одна из двух кроватей, окруженных аппаратурой, была пуста, на второй, у окна, кто-то лежал, кажется, парень. Рядом примостилась худая изможденная женщина с черными кругами под глазами. Она поджала ноги так, чтобы те не касались мокрого пола, и держала парня за руку. Мерно шипел аппарат ИВЛ, пиликал монитор сердечного ритма.

Дина поежилась. Совсем недавно она была точно такой же неподвижной куклой. Подумав о том, как этот несчастный бродит среди пустых улиц и жутких монстров, она съежилась в кресле.

– Езжай уже, – недовольно проворчала Зойванна – женщина суровая, хоть и росточком от силы метра в полтора.

Антонина молча толкнула кресло вперед.

– Кто это там? – спросила Дина, вывернув шею. Лица Антонины не было видно за огромным бюстом.

– Где? А, в третьей палате? Мальчишечка после аварии. Пятый месяц в коме, не очнется уже. А она все не отпускает…

– Кто «она»? – не поняла Дина.

Впереди показались стеклянные двери малой операционной, и Дине с медсестрой предстояли сложные маневры: торчащая нога пациентки и внушительные объемы Антонины превращали развороты в коридорах в тонкое искусство.

Медсестра помедлила с ответом, пока они не въехали в ярко освещенный зал.

– Кто ж еще? Мать. Это она машину вела, когда они разбились. Сама-то уцелела, а сынка не уберегла. На концерт спешили. Пианист он был. Талант, говорят. Отыгрался…

Дина замерла в кресле, вцепившись в подлокотник здоровой рукой. Мышцы свело, они закаменели, заныл затылок. Нет, не может быть! Этого просто не может быть! Чтобы все оказалось вот так просто – Алекс здесь? И все это время лежал здесь, совсем рядом? Разум отказывался поверить, а сердце уже знало – это правда.

– Как его зовут? – с трудом разомкнув помертвевшие губы, спросила Дина.

– Кого?

Антонина, пыхтя, развернула кресло у перевязочного стола.

– Пианиста.

– Леша Давыдченко.

Алекс. Аликвис. Она давно нашла в интернете, что значит на латыни «аликвис» – «кто-то». Он просто не хотел быть никем, Леша-Алекс.

С трудом дождавшись окончания болезненной процедуры, едва не выпрыгивая из кресла на обратном пути, Дина схватилась за планшет, как только оказалась в своей кровати.

Сводки дорожно-транспортных происшествий пятимесячной давности были скупы. «Водитель автомобиля “Шкода”, женщина 48 лет, совершая маневр обгона, не справился с управлением и допустил выезд на полосу встречного движения. Автомобиль пересек две полосы и врезался в мачту городского освещения. Водитель и пассажир автомобиля с различными травмами доставлены в больницу».

Рука ходила ходуном. Не попадала по нужным иконкам. Дина набрала в поиске «Алексей Давыдченко». С экрана улыбался Алекс, воспитанник музыкального училища имени Матвеева, лауреат бог знает скольких конкурсов.

«Серенада» Шуберта в его исполнении, записанная на отчетном концерте и выложенная кем-то на ютьюбе, заставила ее расплакаться.

– И ты туда же? – Зойванна прикатила тележку с обедом. – Лешенькина мать все ему эту музыку ставит, и ты вот теперь.

Громыхнув кастрюльками и тарелками, она принялась сервировать Динин столик.

– Зойванна, а мальчик этот, Леша, в себя не приходил? – украдкой вытерев слезы, осторожно поинтересовалась Дина.

– Где уж, – вздохнула санитарка. – Он