Добро пожаловать на Марс! - Ричард Уилсон

самодельными фигурками и, время от времени, придуманной физической работой. Ее природная жизнерадостность постепенно таяла и сменялась угрюмостью. Угрюмостью и стремлением к уединению. Синяки, которые Наннет постоянно зарабатывала, ударяясь о твердые углы в темноте хижины, не проходили целыми неделями, а через некоторое время Дольф начал подозревать, что что-то не в порядке у нее со зрением.

Была всего лишь пара эпизодов чего-то сродни бреду, но Дольф понял, что Наннет определенно больна. Вероятно, это был недостаток каких-то веществ в организме. Дольф не мог об этом судить, так как такие вещи давно исчезли в той части мира, в которой они жили, но он подозревал, что это авитаминоз. К счастью, болезнь была не очень серьезной, по крайней мере, пока, но она волновала Дольфа, а к тому же лишала его компании и помощи в работе большую часть времени.

Дольф так же взял на себя тяжкий труд продолжать ежедневно вести дневник, а в свободное время слушал непрерывный, вибрирующий вой по радио. Дольф был уверен, что в нем крылся какой-то смысл, и иногда ему казалось, что он почти нащупал его. Но каждый раз этот смысл ускользал.

Дольф подумал, что с осциллографом и скоростным магнитофоном он сумел бы решить эту задачу — но с таким же успехом он мог бы пожелать миллион долларов, Тадж-Махал и жареного омара с топленым маслом и весенним салатом. Вопросы оставались, а у Дольфа не было ничего, кроме наблюдений, терпения и веры математика в то, что в основе любой загадки кроется разгадка, даже здесь, на Марсе.

И медленно, очень медленно, у него в голове начал вырисовываться ответ. От первого предположения, что этот голос — вой, казалось, издавало какой-то существо, словно животное воет от боли, как сказала Наннет, — он в конечном счете отказался, исходя из здравого рассуждения, что ни одно животное, даже диск-жокей, не может выть без перерыва час за часом, неделя за неделей, даже если ему не требуется дышать. Если бы посылаемое сообщение являлось важным и уникальным, то оно не могло быть таким длинным — и таким ограниченным в звуковом диапазоне. Но, с другой стороны, если бы сообщение было обыденным и незначительным, то посылать его могла бы машина.

Значит, машина. Но если так, то что за машина его посылала? Прежде всего, нельзя было исключать возможность, что «посылалось» оно чисто случайно, как насос, сделанный Дольфом, посылает электропомехи, и что эти звуки не несут никакой дополнительной информации, кроме той, что их посылает определенная машина. Но это были единственные на Марсе звуки, которые сумел принять Дольф. Из этого следовало предположение, что либо (а) — марсиане не знают, как экранировать электродвигатели своих машин, либо (б) — это единственная машина, существующая в данной части планеты, либо (в) — они умеют экранировать машины и экранировали все, кроме этой. Больше из этого ничего нельзя было получить чистой логикой, требовалась дополнительная информация.

Хорошо, значит, сигнал производит машина, он тривиален, но в нем кроется какое-то сообщение. Дольф понял, что эти знания уже позволяют ему прикинуть, для чего все это нужно.

Итак, о чем могло быть подобное сообщение? Но прежде, чем Дольф мог понять это, он должен был получить его. Правда, он получил его, как звук, но нет никакой гарантии, что этот сигнал посылался, как звуковые волны. Дольф знал наверняка лишь то, что сигнал несут радиоволны, которые он может перевести в звуковые. Но марсиане могут переводить их во что-то другое, им привычное — например, в световые колебания.

Тогда, предположим, сигнал нужно переводить в картинку. Другими словами, это что — телевидение? Сначала Дольф отверг это, так как он получал сигнал на длинных радиоволнах, тогда как телесигналы посылаются на коротких частотах. Но потом он вспомнил, что телевидение было изобретено в начале двадцатого века, когда еще не были доступны короткие волны. Первые опыты проводились со статическими изображениями, посылаемыми на длинных волнах и даже по проводам.

Но если эти марсианские сигналы были примитивными телепередачами, то, чтобы перевести их в изображение, Дольфу понадобилась бы парочка приспособлений, которые он не мог сделать в данных условиях, например, примитивный кинескоп. Ладно, стоит запомнить эту мысль и надеяться, что она не верна.

Но секундочку, не слишком ли рано он сдается? Сигналы, подобные тем, что он слышит, вряд ли возможно перевести в изображение посложнее самого простого крестика или кружка — а это едва ли хорошие испытательные образцы для телевидения. Сама простота сигнала предполагает понять, что он разработан так, чтобы его было легко идентифицировать даже на больших расстояниях. И Дольфу пришел в голову только один вид сигналов, которые удовлетворяют всем этим условиям: маяк!

А что могло быть более вероятным на планете, покрытой пустынями, по меньшей мере, двенадцать месяцев из двадцати четырех, где даже громадные ориентиры могли быть уничтожены песчаными бурями за несколько дней? А если необходимы неподвижные точки отсчета, то их неминуемо установят так, чтобы силы природы не могли им повредить, не считая вспышек на Солнце — в электромагнитном спектре.

Так что Дольф слышал маяк, хотя это слово вряд ли подходило к безводной планете.

А уж как он может использовать это открытие, являлось вопросом, на который Дольф вообще не видел ответа.

Но больше не было смысла думать об этом, по крайней мере, до конца долгой зимы. Здоровье Наннет стало потихоньку улучшаться. По совести, говоря, улучшение было еще весьма незначительным, но Дольф был рад и этому. Вначале она говорила лишь во сне, и, видимо, сны ее сопровождались кошмарами. Но затем начала просыпаться время от времени, а даже смущаться, узнав, что Дольф проделывает все необходимые санитарные процедуры. И Дольфу пришлось постараться убедить ее, что он будет продолжать их еще какое-то время, потому что ей нужно выздоравливать и копить силы. Он победил в этом споре, лишь жестоко напомнив ей, что на Марс она попала по собственной воле, не думая, что ей здесь предстоит испытать. После этого Наннет стала послушной, хотя и пребывала в подавленном настроении.

Но постепенно настроение ее стало подниматься, и Наннет вдруг принялась просить, чтобы Дольф рассказывал ей какие-нибудь истории. Дольф был весьма чуток к поэтике математики, но литературного воображения у него вообще не было. В результате Наннет сама принялась рассказывать ему только что придуманные истории. Сначала это смущало его, но истории, которые она сочиняла — фантастические импровизации о шестиногих животных, которым были нужны ботинки, чтобы не подхватить насморк, о драконах, неожиданно обнаруживших, что у них пушистые розовые крылья, и