Мистерии (пер. Соколова) - Кнут Гамсун

Войдя внутрь башни, я снова встрѣтилъ того же старика; у одной стѣны горѣла лампа, и поэтому и могъ хорошо разсмотрѣть его; онъ пошелъ мнѣ навстрѣчу, какъ будто онъ все время оставался тутъ въ башнѣ. Онъ тихо смѣялся и, смѣясь, глядѣлъ на меня вытаращенными глазами. Я заглянулъ ему въ глаза и увидалъ въ этихъ глазахъ много отвратительныхъ вещей, на которыя глаза эти смотрѣли въ продолженіе всей его жизни; онъ опять подмигнулъ мнѣ, но я не отвѣтилъ ему тѣмъ же, я отступилъ отъ него, а онъ тогда опять надвинулся на меня. Вдругъ я услыхалъ за собою легкіе шаги, оглянулся и увидалъ вошедшую молодую женщину.

Я гляжу на нее и чувствую отъ этого радость; у нея рыжіе волосы и черные глаза, но она полуодѣта и шла, босыми ногами по каменному полу. Руки ея голы.

Она бросила на насъ обоихъ быстрый взглядъ, потомъ низко склонила передо мною голову и подошла къ маленькому человѣку. Не говоря ни слова, она стала разстегивать пуговицы его платья и ощупывать его, словно чего-то искала на немъ: и вскорѣ она вытащила изъ-за подкладки его плаща горящую лампочку, которую повѣсила себѣ на палецъ. Свѣтъ этой лампочки казался такимъ яркимъ, что совершенно затмевалъ свѣтъ лампы на стѣнѣ. Человѣкъ стоялъ смирно и все еще тихо смѣялся, пока его обыскивали. — Спокойной ночи! — сказала дѣвушка и указала на одну изъ дверей: человѣкъ, этотъ страшный, странный полузвѣрь, удалился, а я остался одинъ со своей новой знакомой.

Она подошла ко мнѣ, снова низко мнѣ поклонилась и сказала, не смѣясь и не возвышая голоса:

— Откуда ты пришелъ?

— Изъ города, красавица, — отвѣчалъ я, — я пришелъ изъ города.

— Чужестранецъ, пощади моего отца, — сказала она неожиданно, — и не дѣлай намъ никакого зла! Онъ боленъ, онъ безумный, ты вѣдь видѣлъ его глаза!

— Да, я видѣлъ его глаза, — отвѣчалъ я, — и я испыталъ ихъ власть надъ собою, я послѣдовалъ за этими глазами.

— Гдѣ ты встрѣтился?

Я отвѣтилъ:

— У себя дома, въ моей комнатѣ, гдѣ я сидѣлъ и читалъ.

Тогда она покачала головой и опустила глаза.

— Но пустъ это не огорчаетъ тебя, прелестное дитя, — сказалъ я тогда, — я такъ охотно прошелся; я ничего не потерялъ изъ-за этого и не жалѣю, что нашелъ тебя. Видишь: я счастливъ и доволенъ, теперь улыбнись же и ты!

Но она не улыбнулась, она сказала:

— Сними свои башмаки, ты не долженъ уходить отсюда эту ночь; я высушу твою одежду!

Я взглянулъ на свое платье, оно насквозь промокло, башмаки были полны воды. Я сдѣлалъ такъ, какъ она сказала: снялъ башмаки и отдалъ ей, но когда я это сдѣлалъ, она погасила лампу и сказала:

— Пойдемъ, только не говори ничего!

— Погоди немного, красавица! — сказалъ я, удерживая ее. — Если я не здѣсь долженъ спать, такъ отчего же ты сейчасъ уже заставила меня снять башмаки?

— Этого тебѣ не нужно знать, — отвѣтила она. И я не узналъ этого.

Она ввела меня черезъ двери въ какое-то темное помѣщеніе; я услыхалъ какой-то шорохъ, какъ будто кто-то сопѣлъ сзади насъ; я почувствовалъ нѣжную руку на своихъ губахъ, и голосъ дѣвушки сказалъ:

— Это я, отецъ, чужой ушелъ… далеко ушелъ.

И я еще разъ услышалъ, что безобразный сумасшедшій дышалъ за нами.

Мы поднялись по какой-то лѣстницѣ, она вела меня за руку, и оба мы молчали. Мы вошли въ другое помѣщеніе, гдѣ не видно было ни зги; всюду черная ночь.

— Тише, — шепнула она. — Тутъ моя кровать.

Я сталъ ощупывать руками и нашелъ кровать.

— Сними теперь и остальное свое платье, — снова шепнула она.

Я снялъ и отдалъ ей.

— Спокойной ночи! — сказала она.

— Нѣтъ, останься, чудная, желанная! Теперь я знаю, зачѣмъ ты заставила меня снять тамъ внизу башмаки; да, я буду лежать тихо, тихо, твой отецъ не слыхалъ меня… подойди!

Но она не подошла.

— Спокойной ночи! — сказала она еще разъ и ушла.

Пауза. Лицо Дагни пылало, грудь ея быстро вздымалась и опускалась, ноздри ея дрожали. Она спросила кратко:

— Ушла?

— Да… къ сожалѣнію, — отвѣтилъ Нагель.

Пауза.

— Отчего вы сейчасъ сказали: "къ сожалѣнію".

— Гы! "Этого тебѣ не нужно знать".

— Ха-ха-ха! И я этого не узнала! Хорошо. Ну, и что же? Нѣтъ, какъ это все странно!

— Да. Но сейчасъ же ночь моя преобразилась и стала волшебною сказкой, нѣжно розовымъ воспоминаніемъ. Представьте себѣ свѣтлую, свѣтлую ночь… Я былъ одинъ: тьма вокругъ меня была тяжела и густа какъ бархатъ. Я былъ утомленъ, мои колѣни дрожали, я былъ къ тому же нѣсколько смущенъ. Плутни сумасшедшаго, который въ продолженіе цѣлыхъ часовъ кружилъ меня по росистой травѣ, который провелъ меня, какъ какую-то безсмысленную тварь, только своимъ взглядомъ и своимъ "Пойдемъ! Пойдемъ!"…

Въ слѣдующій разъ я вырву у него его свѣтильникъ и раскрою имъ его голову! Я былъ страшно взбѣшенъ, сердито закурилъ сигару и легъ спать. Я лежалъ недолго, глядя на тлѣющій конецъ моей сигары; потомъ я услыхалъ, какъ внизу заперли дверь, и все стало тихо.

Прошло минутъ десять. Замѣтьте: я лежу на кровати, еще несомнѣнно бодрствуя, и курю свою сигару. Вдругъ подымается какой-то шумъ подъ сводами, словно всюду на крышѣ открылись вентиляторы. Я подымаюсь на локтяхъ и забываю о своей сигарѣ, я таращу глаза въ темнотѣ и ничего не могу разглядѣть. Я снова ложусь и прислушиваюсь, и мнѣ слышатся далекіе звуки, какая-то удивительная тысячеголосая игра гдѣ-то внѣ башни далеко вверху, подъ самымъ небомъ, на тысячи голосовъ, и въ то же время чуть слышно. Эта игра раздается непрерывно, все ближе и ближе и наконецъ уже совсѣмъ надо мною, надъ крышей башни. Я снова подымаюсь на локтяхъ. Тутъ пережилъ я нѣчто, что и сейчасъ еще волнуетъ душу мою страннымъ, да, сверхъестественнымъ наслажденіемъ, когда я думаю объ этомъ: множество маленькихъ, крошечныхъ, ослѣпительныхъ существъ неожиданно налетаетъ на меня сверху; они совершенно бѣлы; это ангелочки, миріады маленькихъ ангеловъ, которые стѣной стѣной спускаются сверху по діагонали. Они наполняютъ своды, ихъ, бытъ можетъ, милліоны, они движутся волнами между потолкомъ и поломъ и поютъ, поютъ, совершенію нагіе и бѣленькіе. Сердце мое замерло; всюду ангелы; я прислушиваюсь къ ихъ пѣнію: они задѣваютъ мои вѣки и садятся въ моихъ волосахъ, и все пространство сводчатой комнаты наполняется благоуханіемъ, выдѣляемымъ ихъ ротиками.

Я лежу, опираясь на локти, и протягиваю имъ руку; нѣкоторые изъ нихъ садятся на эту руку. На рукѣ моей они имѣли видъ мерцающаго семизвѣздія. Но вотъ я вытягиваю голову впередъ, заглядываю имъ въ глаза и вижу, что глаза ихъ слѣпы. Я выпускаю этихъ семерыхъ и ловлю другихъ семерыхъ, но и тѣ тоже слѣпы. Ахъ, они всѣ были слѣпы… вся башня наполнилась слѣпыми ангелами, которые пѣли.

Я не двигался, мое дыханіе почти остановилось, когда я это увидѣлъ: при видѣ этихъ слѣпыхъ глазъ всю душу мою болѣзненно проникло чувство трепетной жалости.

Прошло около минуты. Я лежалъ, прислушиваясь, и услышалъ откуда-то издали тяжелый, грубый ударъ, я услышалъ его такъ ужасно-отчетливо. Долго стоялъ онъ послѣ этого въ воздухѣ; это опять били часы на городской башнѣ; они пробили часъ.

И тотчасъ послѣ этого ангельское пѣніе смолкло. Я видѣлъ, какъ они снова построились правильными рядами и отлетѣли; они такъ и кишѣли подъ крышей, тѣснились; ища выхода, сплотились какъ крѣпкая стѣна ослѣпительнаго свѣта, и всѣ оглядывались на меня, улетая. Послѣдній, прежде чѣмъ исчезнуть, оглянулся на меня еще разъ своими слѣпыми глазами.

Это — мое послѣднее воспоминаніе: послѣдній ангелокъ, оглянувшійся, чтобы еще разъ взглянуть на меня. Затѣмъ снова наступила темнота. Я упалъ на подушку и забылся.

Когда я проснулся, былъ уже день. Я все еще былъ одинъ въ сводчатой комнатѣ. Платьѣ мое лежало возлѣ меня на полу, я ощупалъ его, оно было еще немножко сыро, но я все-таки надѣлъ его. Тутъ дверь открылась и снова показалась вчерашняя дѣвушка.

Она вплотную подошла ко мнѣ, и я сказалъ:

— Ты такъ блѣдна, красавица, гдѣ была ты эту ночь?

— Тамъ, наверху, — сказала она и указывала наверхъ, на крышу башни.

— Такъ развѣ ты не спала?

— Нѣтъ, я не спала, я бодрствовала.

— А не слыхала ты никакой музыки этой ночью? — спросилъ я. — Я слышалъ неописуемую музыку.

А она отвѣтила:

— Да, это я пѣла и играла.

— Такъ это ты? Скажи мнѣ, дитя, неужели это была ты?

— Да, это была я, — отвѣчала она. Потомъ она протянула мнѣ руку и сказала:

— Ну, теперь пойдемъ, я провожу тебя на дорогу.

И мы рука съ рукой вышли изъ башни на дорогу въ лѣсъ. Солнце играло въ ея золотыхъ волосахъ, и черные глаза ея были великолѣпны. Я обнялъ ее обѣими руками, три раза поцѣловалъ ее въ лобъ; потомъ я упалъ передъ ней на колѣни. Дрожащими руками отвязала она съ своего платья черную ленту и завязала ее на моей рукѣ, но, дѣлая это, она плакала и была взволнована. Я спросилъ:

— Отчего ты плачешь? Оставь меня, если я причинилъ тебѣ зло.