Г. Р. Державин. Его жизнь, литературная деятельность и служба - Семен Брилиант

Александр пожаловал Державину за эту оду брильянтовый перстень стоимостью пять тысяч рублей, однако не разрешил ее печатать. Вслед за тем оды стали являться, как грибы; в числе авторов Херасков, Измайлов, Карамзин, Мерзляков, Озеров и многие другие, старые и молодые.

Несмотря на свои прогрессивные стремления и планы, Александр в первое время приблизил к себе старых сановников, сподвижников Екатерины, опасаясь напугать общество скорыми переменами и новизной политики. В числе прочих и Державин, хотя и устраненный от финансов, но оставленный в Сенате, продолжал пользоваться большим почетом как поэт и сановник.

В стихотворении «К самому себе» поэт недавно только выражал недовольство бесплодностью своей деятельности в борьбе за правду с криводушием и решал, – если он бесполезен тем, «что горяч и в правде чорт», – бросить все и обратиться к музам и любви (к Эроту):

Стану ныне с ним водиться,Сладко есть и пить, и спать,Лучше, лучше мне лениться,Чем злодеев наживать.

Но эта наивная исповедь была неискренна. Честолюбие с годами становилось только упорнее и капризнее. Он продолжал ссориться в Сенате, все еще надеясь занять в нем первенствующее место, и настойчивость привела его к цели. С учреждением министерств Александр не решился во главе их поставить своих молодых любимцев, кроме Кочубея; Строганов, Чарторыйский и Новосильцев назначены были товарищами, а министрами – граф А.Р. Воронцов, Завадовский и другие, в том числе Державин министром юстиции. С этим соединялось и звание генерал-прокурора Сената.

Упорство Державина во всем, что исходило от него, неуважение к мнению других и характер его действий скоро восстановили против него весь Сенат и министров. Он одинаково не ладил как с молодыми, так и со старыми, с которыми, казалось бы, его соединяли тесные связи былого. Члены-сенаторы стали входить с докладами против него к государю, пользуясь притом несогласием мнений самого царя с Державиным, и наконец жаловались на генерал-прокурора, «оскорблявшего Сенат языком своим».

Преобразованием Сената и учреждением министерств Александр имел в виду удовлетворить современным требованиям правительственной организации, как ее понимали на Западе. Не менее того занимал царя вопрос об устройстве или освобождении крестьян. Державин был ярым противником этой мысли. Меры, принятые в этом направлении, были одобрены в государственном совете единогласно; только Державин остался при особом мнении:

«Хотя, – писал он, – по древним законам права владельцев на рабство крестьян нет, но политические виды, укрепив крестьян земле, тем самым ввели рабство в обычай. Обычай сей, утвержденный временем, сделался столь священным, что прикоснуться к нему без вредных последствий велика потребна осторожность».

Автора этих строк можно угадать отчасти по описанию крестьянской идиллии в оде «Осень во время осады Очакова», где Державин говорит:

Запасшися крестьянин хлебом,Ест добры щи и пиво пьет,Обогащенный щедрым небом,Блаженство дней своих поет.

Подлинно – лишнее было освобождать таких счастливцев. Но ввиду опасности положения Державин настроил снова лиру на крепостной лад и в анакреонтической оде «Голубка» старался еще раз убедить читателя в преимуществах для народа помещичьей власти.

Конечно, Державин выражал мнение далеко не только свое, но большинства современных ему «передовых» людей. И человеколюбивый масон Лопухин, и высокоумная княгиня Дашкова во главе легионов находили опасность в «расслаблении связей». Первый доказывал, что «для охранения благоустройства общего нет надежнее полиции, как помещики». Это было, по крайней мере, откровенно и ясно. Княгиня же ссылалась на то, что благосостояние крестьянства выгодно для дворян, а вследствие того, по ее мнению, надо было быть безумным, чтобы притеснять крепостных. Логика, как известно, на практике не выдерживала критики, и помещики нередко душили своих кормильцев в более или менее дружеских объятиях. Многие пугали и тем, что мысль об освобождении уже носилась в народе, и каждый шаг в этом направлении может родить превратные толки, помещики усмотрят угрозу их собственности, и крестьяне возмечтают о неограниченной свободе. На основании подобных соображений и Державин был одним из крайних противников поступательного движения. В конце концов последовал, однако, указ о свободных хлебопашцах – и призраки рассеялись.

Не только в крестьянском вопросе, но и во всех замыслах Александра Державин являлся тормозом, вечно видел кругом, в лучших людях, его окружавших, какие-то польско-еврейские интриги, всех министров также подозревал в интригах то против Александра, то против себя как единственного правдолюбивого охранителя. Эту роль он брал на себя до такой степени назойливо, что государю очень трудно было сохранить хладнокровие и не обидеть старика. В конце концов, однако, согласие стало невозможно, и Державин должен был сойти со сцены. Увольнение его было решено. В октябре 1803 года он приехал во дворец с докладом, но государь не принял его, а на другой день послал рескрипт, в котором просил оставить пост министра, продолжая присутствовать в Сенате и совете.

Затем на аудиенции государь заметил ему, что он слишком ревностно служит. Оскорбленный поэт просил отставки и получил ее с позволением носить сенаторский мундир, с сохранением жалованья и шести тысяч столовых ежегодно.

Интриги польской партии были, конечно, ни при чем: против Державина были все сенаторы и министры, в том числе Завадовский, Воронцов, Трошинский – враги этой партии.

Княгиня Дашкова, некогда друг и покровитель поэта, пишет в 1802 году Воронцову (брату своему): «Здесь (в Москве) очень смеются над нападками, с которыми Державин выступил против сенаторов и министров своими лживыми докладами».

Граф Растопчин, поддерживавший отличные отношения с Державиным, писал о нем в то же время шутливо: «Мне рассказывали очень смешное про Державина, что он бранит просителей за дурной слог их прошений и вместо ответа по делу доказывает им ошибки против грамматики ».

После отставки эпиграммы, стихи и пасквили посыпались на Державина. По поводу одного такого стиха Растопчин замечает о поэте: «про него можно сказать, что он утром ругает и кричит, вечером же гнется и молчит».

Конечно, в личных отзывах может сказаться недоброжелательство. Но Державин в своих «Записках» еще строже, не щадит ни старых друзей, ни покровителей, явно пристрастен к лицам, нетерпим, взводит обвинения на всех и каждого, обо всех деятелях эпохи отзывается дурно: с одной стороны, изливает желчь на новаторов Кочубея и Сперанского, с другой – не щадит и приверженцев старины и вообще выказывает вражду ко всей эпохе.