Ромен Кальбри - Гектор Мало
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она нас очень любила, часто целовала и никогда не била. Брат был немного старше меня, его звали Эжен. По нашей улице проезжало много экипажей. Утром на мостовой лежали груды капусты, моркови и всяких овощей, а с порога нашего дома был виден большой золоченый циферблат часов на высокой церкви. Над часами поднималась маленькая башня, и на этой башне две большие черные стрелки весь день двигались то в одну, то в другую сторону. В прошлом году я расспросила приехавшего из Парижа клоуна, и он мне сказал, что это церковь Святого Евстафия, а большие черные стрелки — телеграф.
Мама работала целый день и никуда с нами не ходила, а мы часто гуляли с одной из ее учениц. Однажды — дело было летом, так как стояла жаркая погода и на улицах было очень пыльно, — мы отправились на ярмарку, где торговали пряниками. Это та ярмарка, которая бывает у «Тронной заставы». Ты, верно, не раз слышал, как о ней говорили у нас в балагане. Не помню, почему мой брат не пошел с нами, а остался дома.
Я впервые видела акробатов, и мне они очень понравились. Мне хотелось побывать во всех балаганах, но у маминой ученицы не было денег, а у меня всего лишь четыре су, которые мама дала мне на пряники. Она взяла их у меня, и мы вошли в одну из палаток.
«Что это за палатка?»
«Ах ты, глупышка! Ничего-то ты не знаешь! Это балаган, где показывают разные диковины, женщину-великаншу, дрессированного тюленя и всякие интересные вещи…»
Здесь действительно показывали двух тюленей, плавающих в большом чане. Я не заметила, как хозяин балагана разговаривал с моей няней; он долго смотрел на меня и объявил, что я милашка. Он вышел вместе с нами, и мы отправились в винную лавку. В маленькой темной комнатке, кроме нас, никого не было. Я очень устала, мне было жарко, и, пока они пили сладкое вино из какой-то миски, я задремала.
Когда я проснулась, уже совсем стемнело, и маминой ученицы не было в комнате.
Я спросила у хозяина балагана, где же она. Он ответил, что, если я хочу, мы можем отправиться к ней. Я согласилась, и мы пошли. На улицах было много народу, балаганы были ярко освещены, повсюду играла музыка. Мужчина тянул меня за руку, так что я еле поспевала за ним.
Вскоре мы вышли из толпы и очутились на широкой дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Здесь фонарей почти не было и только изредка встречались отдельные домики.
Мне стало страшно. Мужчина почувствовал, что я иду медленнее, и предложил понести меня, но я отказалась. Он хотел взять меня на руки насильно; тогда я начала кричать. Проходившие мимо нас солдаты остановились.
«Чего же ты кричишь, — сказал мне мужчина, — ведь мы идем к твоей маме».
Я снова пошла за ним. Дорога показалась мне гораздо длиннее, чем днем, когда мы шли на ярмарку, к тому же я ее совсем не узнавала. Мы проходили мимо высоких мрачных стен, мимо огромных ворот, где стояли часовые, затем вошли в лес, которому не было конца. Тут мне стало так страшно, что я остановилась.
«Пойдешь ли ты дальше, дрянная девчонка! — грубо закричал мужчина. — Будешь артачиться — я тебе покажу!»
Кругом никого не было, он сильно дернул меня за руку, и я пошла за ним, горько плача. Подумай, ведь мне было только пять лет! Я всего боялась, и потом, я считала, что мы идем к маме.
Не знаю, сколько времени мы шли, я еле передвигала ноги от усталости, как вдруг впереди замелькали огни деревни. Перед въездом в нее на площади, у деревянной ограды, стояли повозки странствующих комедиантов. Мы вошли в одну из них. Нас встретила безногая женщина; она пила водку.
Мужчина что-то тихо прошептал ей на ухо. И оба долго меня рассматривали.
«Разве ты не видишь, — сказала женщина, — у нее на щеке родинка».
Эта родинка, похожая на ягоду красной смородины, была у меня вот тут; сейчас на ее месте осталась небольшая ямочка.
«Ерунда! — отозвался мужчина. — Ее легко убрать».
Мне снова сделалось страшно, и я спросила, где же мама.
«Мама придет завтра, моя милочка, — сказала женщина, — а теперь будь умницей и ложись спать».
«Она, должно быть, голодна», — заметил мужчина.
«Ну что ж, дадим ей поесть, нашей милашке».
Тут только я увидела, что у этой женщины совсем нет ног и что она двигается, переваливаясь всем телом и опираясь на руки. Это меня страшно удивило и снова напугало. Но она подала мне на ужин очень вкусное блюдо — крупный зеленый горошек, только что вынутый из печки, — и я принялась за него с большим удовольствием.
«Славная девчонка! — сказала женщина, заметив, с какой жадностью я ем горошек, даже без соли и без масла. — Ее нетрудно будет прокормить».
Она не знала, что горошек был моим самым любимым блюдом, а дома мне его не давали. В детстве я часто болела, и доктор рекомендовал кормить меня жареным мясом.
«А теперь ложись спать», — сказала женщина, когда я кончила есть.
И она отдернула тиковую занавеску, которая отделяла заднюю половину повозки. Там стояли две постели.
«Вот забавно спать в повозке!» — подумала я и мгновенно уснула.
Когда я проснулась, мне почудилось, что кровать подо мной танцует. Сначала я решила, что вижу это во сне, но меня все так же покачивало с боку на бок. Затем я услышала звон колокольчиков и скрип колес. Над моей кроватью было проделано маленькое окошко, в которое проникал свет. Я встала на колени и посмотрела в него. Начинало светать, деревья мелькали передо мной. Вдали за лугом сверкала река. Я поняла, что кровать моя едет вместе с комнатой, и вспомнила все, что со мной произошло. Я принялась громко звать: «Мама! Мама!» Незнакомый грубый голос ответил: «Мы едем к маме».
Но мне было очень страшно, и я звала все громче.
Тогда в повозку вошел человек, которого я раньше не видела. Он был такого огромного роста, что голова его в солдатской фуражке касалась потолка повозки. Он сказал:
«Если ты будешь кричать, я тебя убью!»
Можешь себе представить, как я испугалась и закричала. Но он подошел, протягивая ко мне руки; я решила, что он собирается меня задушить, и замолчала, глотая слезы.
Как только он вышел, я принялась искать свое платье, чтобы одеться. Но я его не нашла и, не решаясь спросить, где оно, осталась лежать в постели.
Повозка катилась все дальше и дальше, то по мостовой, то по песку. В окно я видела, как мы проезжали мимо каких-то селений. Наконец я остановилась, и ко мне вошла безногая женщина.
«А где мама?» — спросила я.
«Скоро мы к ней приедем», — ответила женщина.
Ее ласковый голос немного ободрил меня.
«Я хочу встать».
«Пора, пора! Давай-ка одеваться. Вон твое платье». — И она указала мне на какое-то мерзкое тряпье.
«Это не мое платье».
«Ну что ж, тебе придется все-таки его надеть».
Мне хотелось закричать и разорвать в клочки эти грязные лохмотья, но безногая женщина так выразительно посмотрела на меня, что я не посмела.
Когда я надела на себя это противное платье, безногая женщина позволила мне выйти из повозки. Мы остановились посреди большой равнины, вокруг, куда ни взглянешь, тянулись зеленеющие поля. Человек в солдатской фуражке развел костер на большой дороге и, сделав из трех палок треножник, подвесил к нему котелок. Я очень проголодалась и с удовольствием слушала бульканье супа в котелке.
Безногая женщина все еще сидела в повозке. Мужчина подошел к ней, взял ее на руки и опустил на дорогу.
«Ты не забыл про родинку?» — спросила она, посмотрев на меня.
«И правда, совсем забыл».
Этот злой человек схватил меня, зажал между ногами и так крепко скрутил мне руки, что я не могла шевельнуться. Безногая женщина подняла мне голову и срезала ножницами родинку с моей щеки.
Кровь хлынула струей и залила мне лицо и платье. Я решила, что женщина хочет меня зарезать, и начала отчаянно кричать, стараясь ее укусить. А она, не обращая никакого внимания на мои крики, прижгла мне чем-то щеку, и кровь быстро остановилась.
«Отпусти ее теперь», — сказала она мужчине.
Она думала, что я брошусь бежать. Как бы не так! Я накинулась на нее и принялась колотить изо всех сил.
Она, наверно, задушила бы меня со злости, но мужчина схватил меня в охапку, бросил в повозку и запер на ключ. Целый день мне не давали ничего есть. Только вечером они открыли дверь и выпустили меня. Первым делом я спросила про маму.
«Она умерла», — ответила безногая женщина.
Но, пока я сидела одна в повозке, я многое поняла.
«Вы лжете! Моя мама жива, а вы воровка!»
В ответ она громко захохотала, что привело меня в отчаяние.
Около месяца я прожила с безногой женщиной и мужчиной в солдатской фуражке. Они думали, что укротят меня голодом, как укрощают зверей, но это им не удалось. Чтобы меня покормили, я исполняла все, что мне приказывали, но, поев, снова переставала слушаться. Безногая женщина поняла, что я никогда не прощу ей операции, которую она мне сделала, и не раз говорила, что боится, как бы я ее не ударила ножом.