Право учить. Работа над ошибками - Вероника Иванова

— У меня не было такой возможности.

— Было, не было! — Хок зло тряхнул чёлкой. — Когда люди так уходят, они...

— Они? — переспросил я, когда новорожденная пауза достигла совершеннолетия.

— Не возвращаются!

Вот оно что... Трудный случай. Но не безнадёжный.

Я взял рыжика за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.

— Сейчас я скажу тебе ужасную вещь, возможно, самую ужасную из тех, что ты слышал и ещё услышишь... Люди вольны поступать так, как того сами желают. Так, как считают необходимым. Даже если уходят, чтобы никогда не вернуться. Пойми, у каждого из нас есть право жить своей жизнью. Право, из посягательства на которое рождается рабство. Делить жизнь с кем-то другим должно только по искреннему желанию, потому что цепи необходимости крепче железных. И гораздо тяжелее, поскольку опутывают не руки и ноги, а сердце. Ни Рогар, ни я не можем быть подле вас вечно. И в первую очередь потому, что не хотим брать лишнее от ваших судеб. Не хотим красть ваши сокровища. Даже если вы готовы сделать нам дорогой подарок по собственной воле и с искренней радостью, мы точно так же вправе его не принимать.

Вдох молчания и робкое:

— Но ты... ты хотя бы не будешь выкидывать такой подарок сразу?

— Разумеется, нет. И обязательно поблагодарю дарителей. Но брать или не брать, всё равно решать только мне. Согласен?

Карие глаза, чуть светлее, чем у Борга, но такие же упрямые, пристыженно моргнули, а над нашими головами кто-то хрипловато удивился:

— Мне внук сказал, что приехал шут, а на деле оказалось, что шутами впору зваться всем остальным.

Я поспешил встать, поворачиваясь к невысокому пожилому мужчине, по утреннему холодку закутанному в домашнюю мантию. Ни единого тёмного волоска на голове — все седые, по лицу ручейками разбегаются морщины, потерявшая упругость кожа висит складками по обеим сторонам рта и увесистым кошелем под подбородком, только глаза ещё хранят воспоминания о молодости: живые, серо-зелёные, но слегка испуганные, словно человек постоянно чего-то опасается. Впрочем, со старыми людьми такое бывает: с приближением смерти начинают бояться каждого шороха и всех теней подряд.

— Полагаю, вы — dou Лигмун?

— Он самый. С кем имею честь разговаривать?

— Моё имя Джерон, я...

— Мастер, — не преминул ввернуть Хок, уже оправившийся от потрясений и разделавшийся с обидами.

Саньер уважительно склонил голову в поклоне:

— Для моего дома честь принимать под своей крышей Мастера.

— Не придавайте слишком много внимания этому титулу, dou! От него больше забот, чем выгоды... И буду весьма признателен, если вы не станете всем и каждому сообщать, кто я такой.

Лигмун кивнул, признавая моё право на определённые капризы, но всё же спросил:

— Нирмуну тоже не говорить?

— Нирмун?

— Мой внук. Он встретил вас на дороге и проводил сюда.

Я вспомнил напряжённое лицо желтоглазого парня.

— Не надо. Сдаётся, у него достаточно беспокойств и без моего участия.

Старик вздрогнул, словно мои слова раскрывали самую страшную тайну его рода:

— Ну что вы, какие беспокойства...

— А впрочем, на ваше усмотрение: хотите, рассказывайте, не хотите, храните молчание. Меня не убудет.

— Как пожелаете.

Он снова поклонился и, приволакивая правую ногу, отправился то ли досматривать сон, то ли будить прислугу требованиями умывания и завтрака, а я хлопнул Хока по плечу:

— Ну, показывай, что здесь к чему!

Не люблю, когда кто-то кого-то боится. Страх вообще очень опасный противник, особенно в чужом сердце, он заставляет быть осторожным, а сие качество способно вызвать весьма большие трудности на пути и без того хрупкого действа. Какого? Общения.

Разумеется, можно выяснить почти все интересующие вас сведения и незатейливыми наблюдениями, но сколько времени понадобится, чтобы, к примеру, правильно определить чей-либо распорядок дня? Придётся по меньшей мере с неделю красться за искомой персоной по всем закоулкам, где та составит себе труд побывать. И нет никакой уверенности, что в одном из тёмных углов вы не получите по затылку чем-нибудь тяжёлым, в лучшем случае тупым, а в худшем случае...

Беседовать гораздо проще. Кроме того, именно в непринуждённой и откровенной беседе можно узнать вещи, недоступные простому внешнему осмотру. А уж сколько времени и сил сберегается! Правда, нужно делать поправку на обыкновенную ложь или её младшего родственника — вымысел, но при наличии некоторого опыта и должного количества тренировок можно справиться и со сведениями, не имеющими никакого отношения к реальности. Впрочем... Иной раз даже плоды воображения вашего собеседника способны рассказать многое сокровенное о нём самом, завязалась бы беседа.

Не люблю, когда боятся меня, причём боятся без причины. Старого саньера прямо-таки передёрнуло, когда он узнал, что я ещё и «Мастер». А уж скоропостижное бегство с террасы и вовсе не поддаётся иному объяснению, чем страх. Как должен поступить радушный хозяин, встречая гостя? Уж ни в коем случае не бросать вновь прибывшего одного, а для начала предложить отдохнуть с дороги, освежиться и перекусить. Да мало ли что ещё может понадобиться человеку, только-только переступившему порог чужого дома? Мою же особу сразу после обмена скупыми, почти вымученными любезностями оставили на попечение Хоку. Конечно, рыжик отвёл меня в отведённую для проживания комнату, но узнать что-либо полезное о поместье и его обитателях не удалось: парня больше волновали собственные переживания, с каждым выдохом становящиеся всё светлее и светлее, из чего можно было сделать долгожданный и весьма приятный вывод. Ещё одна заноза найдена и извлечена, нужно только подождать, пока ранка затянется. Если мне не изменяет память, на очереди теперь последний из троицы. Что ж, немного погодя займёмся Бэром. А пока...

Шани, выпрыгнув из поставленной корзинки на стол, придирчиво обнюхала воздух, потом, дёрнув хвостом, отправилась изучать прочее убранство комнаты. Я последовал примеру кошки, сначала сделав глубокий вдох. Неплохо: пахнет душистой травой от сенника на кровати, лёгкой сыростью и... пустотой. Здесь давным-давно никто не жил, хотя, разумеется, к моему приезду всё прибрали и проветрили. Но места, в которых подолгу не бывает живой души, всегда можно распознать: они дышат нетерпеливым ожиданием. И проходит очень много лет, прежде чем ожидание сменяется обидой на вынужденное одиночество, а потом и ненавистью к тем, кто ушёл и не вернулся.

Точно так же чувствовал себя Хок: его состояние как раз достигло средней ступени, и я вмешался вовремя, пока обида не стала чернеть. Странно, что Рогар не замечал... А может быть, как раз замечал, но надеялся обойтись без влияния извне. Или просто ленился поговорить. Впрочем, могу его понять: некоторые вещи, непонятные в юности, сами собой проясняются с течением времени, однако взрослый человек не всегда находит в себе терпение растолковать юному разуму, что к чему. По очень простой причине, кстати, — юность очень редко верит зрелости, для этого требуется немалая мудрость, совершенно недоступная сознанию, которому от роду не больше двадцати лет. И Рогар, прекрасно понимая опасность происходящего, благоразумно выжидал, пока ученик не окажется способным осознавать очевидные вещи. То есть Мастер ждал взросления. И оно произошло, возможно, благодаря моим скромным усилиям: столкновение со смертями, да ещё многочисленными, обычно помогает справиться с детскими заблуждениями. Хотя лучше бы Хок подольше оставался ребёнком, чем видел, как по чужой недоброй воле умирают люди...