Плачущий монстр - Влад Райбер

подходящими жертвами. Они жили в своём мирке. Никого не заботило, что происходило у них за стенкой. Их пропажу не сразу заметят. Будет время набраться сил для следующего удара в борьбе с этими тварями.

Мигающие машины уехали. Новые жертвы ждали меня. Хищные инстинкты требовали сделать это немедленно, однако я ждал, когда дом уснёт и сердечные ритмы его обитателей замедлятся.

Я мог расслышать каждое сердце по отдельности. Люди засыпали почти одновременно. Лишь редкие из них оставались бодрствовать.

В нужный час я пролез в чердачное окно и, как паук, сполз к той квартире. С подбородка капала слюна. Я предвкушал момент, когда вопьюсь зубами в твёрдые мышцы, почувствую вкус крови. Моя жажда неутолима!

За стеклом было спокойно. Отец спал. Сын ходил по квартире на цыпочках.

Повиснув за окном, я вгляделся в своё отражение. Моё неживое лицо осунулось, щёки впали, но всё было не так плохо, как я думал. Люди считали мою внешность мерзкой, она заставляла их дрожать от ужаса. Но всё так и должно быть!

Я мертвенно красив, бледен и холоден. Мои черты схожи с людскими. Так они выглядят, когда умирают. Веки влажные и будто распухшие от слёз, а уголки губ направлены вниз. Мне не грустно. Просто моё лицо всегда такое. Поэтому люди называют меня Плакальщиком.

Но это я заставляю других плакать…

Будто ветка дерева, тронутая ветром, моя рука слегка постучала по стеклу. Пацан сразу обратил на это внимание. Его маленькое сердце забилось чаще.

Из-за постоянного отцовского психоза пацан научился ходить неслышно. Я и не заметил, как он подошёл к окну. Этот маленький человечишка был таким, каким я его представлял: грязным и худым.

Его глаза были полны испуга, но я знал: он откроет окно. Все открывали. Мой взгляд завораживал их. Люди всегда впускали меня, даже если знали, зачем я пришёл.

Пацан медленно поворачивал ручку. Знал, что пришли за его жизнью, но всё равно не хотел будить отца, который для него был ужаснее Плакальщика из страшной легенды.

Я влез в комнату, посмотрел на отрока сверху. Он ждал, пытаясь сообразить, что с ним будет дальше… Его маленькое пугливое сердце годилось на закуску, но не как главное блюдо.

За стенкой было кое-что пожирнее. Тот комок мышц звучал оглушительно громко, раздражающе и… аппетитно.

Я зашёл в комнату, залитую красным светом от телевизора. На экране жалкие человечки кипели ненавистью и самодовольством. Потребитель чужой злобы храпел в кресле.

А сердце-то у него нездоровое. Но мне было неважно, как мой кусок мяса справлялся со своей работой.

Я встал между грязным человеком и экраном. Моя тень накрыла его. Он храпел и пускал слюни.

Стоило только протянуть руку, чтобы прорвать его одежду, проколоть кожу и сломать кости. Люди так хрупки!

Пьяница открыл глаза, когда мои пальцы сдавили его сердце.

Я потянул… Его зрачки расширились от ужаса, когда мужчина понял, что происходит, но он не смог вскрикнуть и даже вздохнуть.

Его кровь обжигала мою холодную руку. В последнее мгновение жизни ненавистный человек успел увидеть собственное сердце в моих пальцах. Его взгляд сфокусировался на бордовом комке, а затем глаза погасли. В них не осталось живого блеска.

Он умер и тут же превратился в бесполезную оболочку. Но его сердце всё ещё было живо.

И зубами ухватить трудно – так оно трепыхалось! Я вкусил его с вожделением.

Грыз, рвал, пережёвывал и глотал. Тёплые куски ползли по пищеводу, падали в желудок, и по телу разливалось чувство насыщения. Оно гасило невроз, облегчало страдания после стольких голодных ночей.

Мой обострённый слух притупился. Теперь я слышал только своё чавканье. В эту секунду всё вокруг стало казаться мне прекрасным. Даже этот труп с остекленевшим взглядом и вскрытой пустой грудью.

У моего кровавого пиршества был зритель. Сын пьяницы наблюдал из-за двери. Я знал, что он чувствовал облегчение. Источник его вечного страха мёртв, больше никогда его не обидит и не унизит.

Мой аппетит был удовлетворён. Я больше не желал есть, а потому не считал нужным сожрать ещё и отрока. Я не собирался его убивать. Впервые с самого своего рождения мне не хотелось уничтожить кого-то. Казалось, что мы с этим маленьким человеком имеем что-то общее. Оба одиноки. Оба чувствуем облегчение.

Я вышел из комнаты, худой пацан отступил в сторону. Теперь он был спокоен. Он знал, что ему ничто не угрожает. Видел: страшный Плакальщик уползает в ночь.

Мальчишка закрыл за мной окно. Наш молчаливый договор вступил в силу.

Я решил не возвращаться на чердак. Не хотелось спать в жаре. На сей раз выбрал такой же тёмный, но холодный подвал. Влез в маленькое окно, вытянулся на сыром полу и спокойно уснул.

Для меня чувство покоя похоже на несуществование – освобождение от бремени жизни. И я наслаждался этим временным состоянием.

Утром сквозь купол сна до меня доходили голоса. В квартире надо мной маленький человек позвал на помощь.

В дом пришла пожилая женщина – родственница выжившего свидетеля, пыталась утешить пацана.

– Ой! Что же это делается? Какое несчастье! Ты мой хороший, не переживай. Я тебя не оставлю. Будешь с бабушкой жить. Твой отец меня и на порог не пускал, а теперь я буду о тебе заботиться, пока жива. Всё утрясётся! Жалко папку?.. Ты сильно не переживай!

Да он и не думал скорбеть! Когда его батю вынесли из квартиры, этот негодник ликовал. Сердце пацана радостно колотилось.

Интересно: с точки зрения человеческой морали я сделал доброе дело?

Ещё никогда мои действия не играли на руку людям. А вдруг я мог жить так, чтобы им не мешало моё существование? Если стану разборчив в выборе жертв, они не будут против?

Можно избавлять людей от тех, кого им не жалко. Тогда они станут молчать обо мне…

Так я мыслил в сонных грёзах.

Пробуждение не было спокойным. Кто-то выбил дверь в подвал. Я моментально встал на ноги. Знал, что это не предвещало ничего хорошего. Кто бы сюда ни пришёл, он пришёл за мной.

Раздались тяжёлые решительные шаги, и в темноте возник человек. Он не походил ни на одну тварь, что встречались мне раньше. На нём была потёртая кожаная куртка, чёрные штаны, туго зашнурованные ботинки. На поясе болтались метательные ножи и какие-то пузырьки. На шее висел большой серебряный крест.

Сам