Мать Тьма - Курт Воннегут

– Никто не рассказал им, чем я на самом деле занимаюсь?

– Наша радиостанция в центре Берлина стоила дороже, чем душевный покой двух стариков, – сказал он.

– Странно.

– Для вас это странно, а для меня нет.

– Сколько человек знали, что я делал?

– Хорошего или плохого?

– Хорошего.

– Трое, – сказал он.

– Всего?

– Это много, даже слишком много. Это я, генерал Донован и еще один человек.

– Всего три человека в мире знали, кто я на самом деле, а все остальные… – Я пожал плечами.

– И остальные тоже знали, кто вы на самом деле, – сказал он резко.

– Но ведь это был не я, – сказал я, пораженный его резкостью.

– Кто бы это ни был, это был один из самых больших подонков, которых знала земля.

Я был поражен. Виртанен был искренне возмущен.

– И это говорите мне вы, вы же знали, на что меня толкаете. Как еще я мог уцелеть?

– Это ваша проблема. И очень немногие могли бы решить ее так успешно, как вы.

– Вы думаете, я был нацистом?

– Конечно, были. Как еще мог бы оценить вас достойный доверия историк? Позвольте задать вам вопрос?

– Давайте.

– Если бы Германия победила, завоевала весь мир… – Он замолчал, вскинув голову. – Вы ведь лучше меня должны знать, что я хочу спросить.

– Как бы я жил? Что бы я чувствовал? Как бы я поступал?

– Вот именно, – сказал он. – Вы, с вашим-то воображением, должны были думать об этом.

– Мое воображение уже не то, что было раньше. Первое, что я понял, став шпионом, это что воображение – слишком большая роскошь для меня.

– Не отвечаете на мой вопрос?

– Теперь самое время узнать, осталось ли что-нибудь от моего воображения, – сказал я. – Дайте мне одну-две минуты.

– Сколько угодно, – сказал он.

Я мысленно поставил себя в ситуацию, которую он обрисовал, и то, что осталось от моего воображения, выдало разъедающе циничный ответ.

– Есть все шансы, что я стал бы чем-то вроде нацистского Эдгара Геста11, поставляющего ежедневный столбец оптимистической рифмованной чуши для газет всего мира. И когда наступил бы старческий маразм – закат жизни, как говорят, я бы даже, наверное, пришел к убеждению, что «все к лучшему», как писал в своих куплетах. – Я пожал плечами. – Убил бы я кого-нибудь? Вряд ли. Организовал бы вооруженный заговор? Это более вероятно: но бомбы никогда не казались мне хорошим способом решать дела, хотя они, я слышал, часто взрывались в мое время. Одно могу сказать точно: я больше никогда не написал бы ни единой пьесы. Я потерял этот дар.

Я мог бы сделать что-нибудь действительно жестокое ради правды, или справедливости, или чего-то там еще, – сказал я своей Звездно-Полосатой Крестной, – только в состоянии безумия. Это могло случиться. Представьте себе, что в один прекрасный день я мог бы в трансе выскочить на мирную улицу со смертоносным оружием в руках. Но пошло бы это убийство на пользу миру или нет – вопрос слепой удачи.

Достаточно ли честно ответил я на ваш вопрос? – спросил я его.

– Да, спасибо.

– Считайте меня нацистом, – устало сказал я, – считайте меня кем угодно. Повесьте меня, если вы думаете, что это поднимет общий уровень морали. Моя жизнь не такое уж большое счастье. У меня нет никаких послевоенных планов.

– Я только хотел, чтобы вы поняли, как мало мы можем для вас сделать. Я вижу, вы поняли.

– Что же вы можете?

– Достать фальшивые документы, отвлечь внимание, переправить в такое место, где вы сможете начать новую жизнь, – сказал он. – Какие-то деньги, немного, но все-таки.

– Деньги? И как оценивается моя служба в деньгах?

– Это вопрос традиции, – сказал он. – Традиция восходит по меньшей мере к временам Гражданской войны.

– Вот как?

– Жалованье рядового. Я считаю, что оно причитается вам со дня нашей встречи в Тиргартене до настоящего момента.

– Как щедро! – сказал я.

– Щедрость не имеет большого значения в этом деле. Настоящие агенты вовсе не заинтересованы в деньгах. Была бы разница, если бы вам заплатили как бригадному генералу?

– Нет, – сказал я.

– Или не заплатили бы совсем?

– Никакой разницы, – ответил я.

– Дело здесь чаще всего не в деньгах и даже не в патриотизме, – сказал он.

– А в чем же?

– Каждый решает этот вопрос сам для себя, – сказал Виртанен. – Вообще говоря, шпионаж дает возможность каждому шпиону сходить с ума самым притягательным для него способом.

– Интересно, – заметил я сухо.

Он хлопнул в ладоши, чтобы рассеять неприятный осадок от разговора.

– А теперь – куда вас отправить?

– Таити? – сказал я.

– Если угодно, – сказал он. – Я предлагаю Нью-Йорк.

Там вы сможете затеряться без всяких затруднений, и там достаточно работы, если захотите.

– Хорошо, Нью-Йорк, – сказал я.

– Сфотографируйтесь для паспорта. Вы улетите отсюда в течение трех часов.

Мы пересекли пустынный плац, по которому крутились пыльные вихри. Мое воображение превратило их в призраки погибших на войне бывших курсантов этого училища, которые вернулись сюда и весело пляшут на плацу совсем не по-военному.

– Когда я говорил вам, что только три человека знали о ваших закодированных передачах… – начал Виртанен.

– И что?

– Вы даже не спросили меня, кто был третий?

– Это был кто-то, о ком я мог слышать?

– Да. Он, к сожалению, умер. Вы регулярно нападали на него в своих передачах.

– Да? – сказал я.

– Вы называли его Франклин Делано Розенфельд. Он каждую ночь с удовольствием слушал ваши передачи.

Глава тридцать третья.

Коммунизм поднимает голову…

Третий и, по всему, последний раз я встретился с Моей Звездно-Полосатой Крестной в заброшенной лавке против дома Джонса, в котором прятались Рези, Джордж Крафт и я.

Я не торопился входить в это темное помещение, резонно ожидая, что могу там встретить все что угодно, от караульных Американского цветного легиона до взвода израильских парашютистов, готовых меня схватить.

У меня был пистолет, люгер Железных Гвардейцев, рассверленный до двадцать второго калибра. Я держал его не в кармане, а открыто, наготове, заряженным и взведенным. Я разведал фасад лавки, не обнаруживая себя. Фасад был не освещен. Тогда я добрался до черного хода, продвигаясь короткими перебежками между контейнерами с мусором.

Любой, кто попытался бы схватить меня, Говарда У. Кепмбэлла, был бы изрешечен, прошит, как швейной машинкой. И я должен сказать, что за все эти короткие перебежки между укрытиями я полюбил пехоту, чью бы то ни было пехоту.

Человек, думается мне, вообще пехотное животное.

В задней комнате лавки горел свет. Я посмотрел, в окно и увидел полную безмятежности сцену. Полковник Фрэнк Виртанен, Моя Звездно-Полосатая Крестная, опять сидел на столе, опять ожидал меня.

Теперь это был совсем пожилой человек, совершенно лысый, как будда.

Я вошел.

– Я был уверен, что вы уже ушли в отставку, – сказал я.

– Я и ушел – восемь лет назад. Построил дом на озере в штате Мэн, топором, рубанком и этими двумя руками. Меня отозвали как специалиста.

– По какому вопросу?

– По вопросу о вас, – ответил он.

– Откуда этот внезапный интерес ко мне?

– Именно это и я должен выяснить.

– Нет ничего загадочного в том, что израильтяне охотятся за мной.

– Согласен, – сказал он. – Но весьма загадочно, почему это русские считают вас такой ценной добычей.

– Русские? – сказал я. – Какие русские?

– Это девица – Рези Нот и этот старик, художник, именуемый Джордж Крафт, – сказал Виртанен. – Они оба – коммунистические агенты. Мы наблюдаем за человеком, называющим себя Крафтом, с 1941 года. Мы облегчили въезд в страну этой девице только для того, чтобы выяснить, что она собирается делать.

Глава тридцать четвертая.

Alles kaput

Я с жалким видом сел на упаковочный ящик.

– Несколькими удачно выбранными словами вы уничтожили меня, – сказал я. – Насколько я был богаче еще минуту назад! Друг, мечты и любовница, – сказал я. – Alles kaput.

– Почему? Друг ведь у вас остался, – сказал Виртанен.

– Как это? – сказал я.

– Он ведь вроде вас. Он может быть в разных обличьях – и все искренне. – Он улыбнулся. – Это большой дар.

– Какие же у него были планы относительно меня?

– Он хотел вырвать вас из этой страны и отправить туда, откуда вас можно будет выкрасть с меньшими международными осложнениями. Для этого он выудил у Джонса, кто вы и что вы, и натравил на вас О’Хара и других патриотов. Все – чтобы вырвать вас отсюда.

– Мехико – вот мечта, которую он внушил мне.

– Знаю, – сказал Виртанен. – А в Мехико-сити вас уже ждет другой самолет. Если вы прилетите туда, вы проведете там не более двух минут. Вас сразу же перебросят в Москву на самом современном реактивном самолете, и все расходы уже оплачены.

– И доктор Джонс тоже в этом участвует? – спросил я.

– Нет, он искренне желает вам добра. Он один из немногих, кому вы можете доверять.