Сотворение мира - Виталий Закруткин

— Здравствуйте, — сказал Андрей. — Вот коммуну свою в школу привезли. Они будут жить у этой старухи.

Солодовы подошли к телеге, поздоровались.

— Чего ж это вы так поздно? Занятия идут почти два месяца, — сказал Платон Иванович. — Ребятишкам вашим трудно будет наверстать.

— Кончали работу в поле, — объяснил Дмитрий Данилович. — Вы же знаете, как в деревне, пока не управишься, каждая пара рук на счету.

Пока ребята в сопровождении шустрой бабки Агафьи вносили в чистую хатенку свои вещи, Платон Иванович поговорил с Дмитрием Даниловичем об урожае и, когда узнал, что Ставровы поселились в Огнищанке из-за голода, стал рассказывать, как ему пришлось спасать свою семью, покинуть завод и ехать в Пустополье.

Еля стояла рядом с отцом, теребила пальцами уголок тетради и изредка бросала на Андрея быстрый, тревожный и смущенный взгляд.

— Какая красивая девочка! — шепнула Каля Тае. — Прямо живая кукла.

— Это же та самая, про которую я тебе говорила, — зашипела на ухо Кале тоже чем-то смущенная Тая. — Та самая Еля Солодова, которую наш Андрюшка любит…

Обе довольно бесцеремонно стали рассматривать Елю. К стыду Андрея, к ним присоединились Роман и Федор. Все четверо они уставились на Елю и молчали, как в рот воды набрали. Это вконец смутило девочку. Она нахмурилась, ее темные ресницы дрогнули, а рука непроизвольно потащила отца за рукав.

— Пойдем, папа, мама ждет нас.

— Сейчас, сейчас, — отмахнулся Платон Иванович, — одну минуточку.

Наконец Андрей, с ужасом думая, что Еля сейчас уйдет и он не успеет сказать ей ни одного слова, осмелился подойти ближе и проговорил невнятно:

— Что делает Павлик Юрасов?

— Помогает нашим в мастерской, — ответила Еля. — Он только в следующем году будет поступать в техникум.

— В какой?

— Не знаю, кажется, в механический.

Она не спросила его, куда он сам собирается поступать, и Андрей, чувствуя, что его душит обида, сказал вызывающе:

— Все в город тянутся, не выносят мужицкого духа, барчуки. А я вот останусь в деревне и никуда не поеду.

Еля ничего не ответила. Пугаясь своей смелости, он спросил ее:

— Ты сегодня не будешь в школе? Я хочу навестить Фаддея Зотовича и посмотреть кабинет природоведения.

— Не знаю, может, и приду. У нас вечером занятия хорового кружка…

— Ну пошли, дочка, — спохватился Платон Иванович. — Мама и в самом деле заждалась, и нам с тобой достанется на орехи.

Только когда Солодовы ушли, Андрей и Роман стали сносить с телеги тяжелые мешки с мукой, потом выпрягли лошадей, накрыли их попонами и поставили к сену. Девчонки уже хозяйничали в хате. Бабка Агафья, располневшая, но бойкая и подвижная старуха с очками на мясистом носу, хлопотала, накрывая стол потертой домотканой скатеркой и устанавливая миски с борщом.

— Усаживайтесь, молодые хозяйки, и родичей своих приглашайте, — приговаривала бабка. — С дороги в самый раз горяченького покушать, а борщец у меня свеженький, сегодня варила.

Чинно расселись за столом. Дмитрий Данилович достал из мешка четверть вина, налил стаканы — бабке и себе побольше, остальным поменьше.

— Ну, в добрый час, чтоб все было ладно, — с чувством сказал он.

Обедали по-крестьянски — в истовом молчании, неторопливо и степенно. После обеда Андрей поднялся, натянул полушубок, взял с лавки свою мерлушковую папаху.

— Куда ты? — спросил отец.

— Схожу на часок в школу, посмотрю кабинет природоведения, — сказал Андрей, отведя глаза.

Тая вскочила с табурета, вытерла концом полотенца замасленные губы.

— Я тоже с тобой пойду.

— Сиди, пожалуйста! — оборвал ее Андрей. — Шагу нельзя без тебя ступить!

Он хлопнул дверью и не видел, что Тая, обиженная его грубостью, закусила губы и забилась в угол. Роман подсел к ней.

— Только не хнычь, Тайка. Поедешь со мной поить коней…

Андрей взял у знакомой школьной сторожихи ключ и с бьющимся сердцем открыл дверь своего заветного кабинета. Здесь тоже как будто ничего не изменилось: стол с микроскопом стоял на прежнем месте, на стенах висели картонки гербария, по углам в ящиках и клетках шевелились черепахи, ежи, кролики. Только между окнами появились новые картонки с бабочками и жуками, а на подоконнике холмиками лежали камни.

«Кто-то тут без меня работает, — с некоторой завистью подумал Андрей. — Вон наколол жуков на картон, камни собрал… И смотри ты, жуки наколоты ровно, аккуратно, под каждым есть надпись». Завидуя тому, кто хозяйничал теперь в кабинете природоведения, Андрей вместе с тем с гордостью подумал, что он и сам многое сделал, начал с Фаддеем Зотовичем нелегкую работу в полуразрушенном флигеле, первым принес и наклеил на картон листья лесных деревьев, нашел в Казенном лесу этого самого ежа, которого почему-то назвал Яшкой, первым заглянул в окуляр старенького микроскопа и увидел в капле воды поразивший его живой мир…

— Что ж, пусть работают, — проговорил Андрей, — тут еще дела много.

Сторожиха сказала ему:

— Фаддей Зотович теперь не живет при школе. Он еще летом перешел на квартиру, а куда — не знаю, меня ни разу к нему не посылали.

Андрей поблагодарил за ключ и пошел к воротам. Здесь он остановился, закурил. Дождь перестал. На западе пелена облаков чуть-чуть поредела, и сквозь нее смутно багровело пятно заката. «Придет Еля или не придет?» — думал Андрей. Он видел, как сторожиха зажгла лампу в классе и вскоре туда вошел молодой, незнакомый Андрею учитель. По дощатому настилу застучали шаги. В ворота по одному и по два стали заходить ученики, очевидно, торопились на занятия хорового кружка. Андрей отошел от ворот, прижался плечом к забору. «Придет или не придет?» — сверлила его мысль.

Еля пришла позже всех. Андрей заметил в темноте ее плащик с капюшоном и позвал тихонько:

— Елочка!

Она остановилась, оглянулась:

— Кто это?

— Это я, — сказал Андрей. — Подожди немного.

— Что ты хочешь? — негромко спросила Еля, приближаясь к нему.

— Я хочу… Я совсем недолго, — сумрачно проговорил Андрей. — Мне очень нужно поговорить с тобой. Понимаешь? Очень нужно…

Он подошел к ней совсем близко. Она была немного ниже его ростом и выжидающе смотрела на него снизу вверх.

— Так что же ты хочешь? — повторила Еля.

Андрею показалось, что это не он, а кто-то другой, посторонний, задыхаясь, произнес бессвязные слова:

— Я люблю тебя, Елочка… Я больше никого на свете не полюблю, никогда… Только одну тебя я люблю… и всегда буду любить…

Он хотел прикоснуться к ее руке, но Еля, ничего не говоря, не зная, что сказать, слегка отодвинулась, подняла, точно защищаясь от него, обе руки и побежала в класс.

Андрей не знал, что ему теперь делать. Он расстегнул полушубок, походил по улице возле школы, выкурил одну за другой две папиросы. Хоть его мучили стыд и раскаяние за опрометчивый разговор с Елей и он, вытирая потный лоб, укорял себя: «Дурак, дурак», вместе с тем упрямство и злоба душили его. «Врешь, — подумал он о Еле, — все равно я от тебя не отстану, все равно заставлю сказать, любишь ты меня или не любишь…»

В переулке протарахтела запоздалая телега, прошли две женщины с ведрами. С запада подул влажный, холодный ветер. Он принес и расшвырял по лужам редкие капли дождя. Сквозь закрытые окна школы смутно доносилась протяжная песня. Звонкий мальчишеский альт выпевал, грустно и четко произнося слова:

Как далече-далеченько в чистом полеНе белая березонька к земле клонится…

Отроческие голоса незаметно подхватывали песню, ладным, согласным речитативом повествовали о чьей-то невеселой судьбе:

Не шелковая ковыль-трава расстилается —Забивает поле полынь горькая,Проклинает долю добрый молодец…

«Чего я жду? — думал Андрей, шагая но темной улице. — Я ведь сказал ей все, что хотел. О чем же еще говорить? Чего ждать?» И все же, понимая, что он своим упрямством ставит себя в неловкое, нелепое положение, Андрей молча бродил вокруг школы и дожидался, пока хоровой кружок закончит занятия. «Она выйдет, и я спрошу ее в последний раз. Пусть она думает что хочет, пусть смеется надо мной, а я все-таки подойду и спрошу…»

Когда ученики стали выходить из школьных ворот, Андрей спрятался за угол, прижался к мокрому стволу старого ясеня. Еля снова вышла позже всех, но теперь она была не одна, двое незнакомых Андрею юношей в фуражках и темных шинелях провожали ее. Они прошли так близко от ясеня, что один из них задел руку Андрея рукавом шинели. Еля, смеясь, поворачиваясь то к одному, то к другому спутнику, сказала, продолжая начатый раньше разговор:

— Нет, Стасик, неправда. Этого я не говорила. Я только сказала, что хочу учиться музыке, а в Ржанске нет музыкального техникума.