На переломе эпох. Том 1 - Владимир Земша

Борется со сном дневальный «на тумбочке». Без задних ног сопит измученная рота…

И вот – очередное холодное осеннее сибирское утро.

– Рота подъём! – чёрные окна, раскиданное бельё, резкий свет в глаза, топот, вопль дежурного по роте отзывается эхом в воплях дневальных.

– Подъём!.. Подъём!.. Подъём!.. – им вторят замкомвзвода и командиры отделений. – Первый взвод подъём!.. Третий взвод подъём!.. Первое отделение подъём! Второе отделение подъём!.. Подъём… подъём… подъём!.. – расположение роты превращается в разрывающий уши ад! Какое противное слово этот «подъём». Спящий мозг тщетно пытается сориентироваться в пространстве, руки судорожно хватают портянки, сапоги, сердце выпрыгивает куда-то, словно спешит за сорок пять секунд[48] встать в строй вперёд тела, во избежание наказания.

– Строиться на зарядку форма одежды голый торс! – холодный воздух покрывал гусиной кожей тела. Сквозь туман, мглу и морось пробивались лучи фонарей.

– Бегом-м-м… – м-м-марш! – огромные роты, ритмично стуча сапогами, исчезали в темноте близлежащего леса… Бесконечный топот сапог, паром дышащие лёгкие, скользкий снег на погружённой во мрак дороге. Лес, замёрзшие хрустящие лужи под сапогами, бугры, спотыкания, шум падений, ледяной звон, ругань, крики, немое молчание. Остановка, перестроение, противная команда «упор лёжа принять», тающий под ещё тёплыми ладонями снег, мокрый озноб, чужие сапоги перед носом, команды. Мокрые ледяные холодные руки, снова скользкая бугристая от траков БМП звенящая обледенелая дорога…

– Стоп! Садись! – треск штанов в голенях, волокущиеся сапоги, ноющие икры, голени, руки, цепляющиеся за снег, – и снова хруст и треск льда, снега, мелькание сапог… И снова – стоп!

– Вспышка слева! – неожиданно заорал старшина.

Рота кинулась врассыпную, попадала на землю.

Мягкий под грудью снег, забивающийся в рукава, покрасневшие, опухшие от мороза руки, ползущие по снегу тела… Снова скользкая бугристая дорога, стук сапог….

– Ро-о-та-а стой! Первая, третья, пятая и так далее шеренги!.. Сади-ись!..

Далее, стоящие шеренги садились на плечи сидящим, и рота, укоротившаяся в 2 раза в длину, огромными силуэтами великанов, проступающих сквозь рассветную мглу, двинулась вглубь леса. Главное было не оступиться, ведь в темноте приходилось двигаться почти наощупь.

Бегали в темноте, по лесу, грязи, лужам, льду. Оббегать грязь и лужи, нарушая равнение строго категорически запрещалось. Сержанты гнали пинками отстающих, наказывали из-за одного целую учебную группу.

Как-то зябким сибирским утром, уже почти в конце зарядки, рота, дыша паром, не выполнила команду старшины: «бегом марш», а побрела шагом. Тут же последовала новая команда.

– Рота-а-а-а-а! бего-о-о-о-ом-м … м-марш!

Рота по-прежнему брела шагом. Лицо старшины побагровело, зам ком взводá и командиры отделений, окрысившись, пытались заставить бежать своих подчинённых, но рота по-прежнему шла шагом.

Старшина не дрогнувшим голосом снова подал команду.

– Рота-а-а-а-а-а! Стой!

Рота послушно замерла.

– Первая шеренга! Выйти из строя! – первая шеренга покорно отошла в сторону.

– Рота-а-а-а-а! Бего-о-ом-м м-марш! – но рота снова двинулась угрюмо шагом, выражая внутренний молчаливый мятежный восторг коллективного единодушия.

– Рота-а-а-а! Стой! – продолжал невозмутимо старшина. Его голос только на миг обнажил волнение. – Вторая шеренга! В сторону! – ещё четыре курсанта отделились от колонны.

Теперь Тимофеев оказался среди очередных направляющих – теперь уже в шеренге, ставшей первой.

Снова последовала команда: «Рота-а-а-а! Бегом-м-м м-м-марш!»

Тимофеев и вся новая направляющая шеренга сделали шаг вперёд, далее вся рота, шеренга за шеренгой, снова молча побрела, всем своим видом демонстрируя смесь мятежного возбуждения, страха перед возможными последствиями, неуклонной решимости идти до конца и по-прежнему относительной управляемости и организованности. Последовала прежняя команда.

– Рота-а-а-а! Стой!.. – и она была молча выполнена, и вскоре снова четыре курсанта, включая Тимофеева, молча покинули строй, словно на эшафот, молча с обречённой покорностью выходили они. На этом всё закончилось. Последовала последняя в это утро команда в лесу.

– Рота-а-а-а-а! Шагом-м-м м-м-марш!

Теперь до самой казармы рота, дыша паром мятежа, шла шагом. Три шеренги следовали отдельно. Все понимали, что это они теперь «козлы отпущения» или, как говорили, «крайние».

И вот уже в казарме, вся рота поливалась холодной водой из-под кранов в умывальнике. Натягивались нитки в расположении, по которым выравнивались в шеренгу спинки кроватей, полосы на одеялах от первой кровати до последней, тумбочки, табуретки. Расположение кипело как стройка в пятилетку за два дня. И только несколько «крайних» угрюмо стояло перед канцелярией… Они ловили на себе сочувствующие взгляды товарищей, выражавшие сочувствие и облегчение, облегчение от того, что эта утренняя «рулетка» пронеслась мимо них.

– Ну, всё! Получите вы теперь «мапупу[49]» по полной! – говорили товарищи.

До и после занятий каждого из них, как полагается, «вздрючили» по партийной линии, дав понять, что это для них – последний «залёт», после которого им не видать ни партии, ни выпуска как своих ушей! После обеда, вместо самоподготовки, их вывели на улицу. Теперь им предстояло повторить утренний маршрут (по 8 км) несколько раз. Первый круг бежали легко во главе с весёлым командиром отделения, надувавшим для важности щёки. Вторые восемь километров бежали с зам ком взвода, вытягивавшим пренебрежительно челюсть вперёд. Третий круг – с десятижильным старшиной-десантником, четвёртый – с важничающим командиром взвода, и вот последний, пятый – с самим командиром роты! Он косился на них, измождённых, с солевыми полосами на лицах, вороньим взглядом, словно ждал, когда уже будет можно выклевать их впавшие в почерневшие глазницы, но всё ещё упрямые глаза…

– Не дошло через голову – дойдет через ноги! – многократно повторял он. – Курсант должен стрелять как ковбой и бегать как его лошадь!

И на этом всё ещё не закончилось. Они ещё долго искупали свою вину в нарядах, ещё долго оставались первыми кандидатами в самые трудные наряды и на самые трудные работы… Дабы не повадно другим было!

1.22 (87.09.24) «Грабово»

Сентябрь 1987 г. Ружомберок

День за днём сгорали в суете, а по вечерам, если везло придти в общагу пораньше – около девяти вечера, было слишком грустно сидеть при тусклом унылом свете в общежитской комнате. Тогда, нарыв в карманах несколько десятков крон, молодые офицеры обычно отправлялись в те запрещённые сухим законом «злачные места». Так было и в тот день…

Владислав, Александр и Альяр шли, подгоняемые лёгким накрапыванием дождя, сменяя время от времени шаг на бег.

Альяр, на правах старшего товарища, знакомил зелёных летёх с местными «злачными местами». Под ногами влажно блестели камни мостовой, уличные фонари тускло освещали черепичные крыши словацких домиков. Впереди, в четырёх километрах от города – тихий интеротель «Грабово». Маленький отель – ресторан у подножия небольшого горнолыжного курорта, утопающий среди соснового леса. Среди сказочных сосен, подступивших к нему со всех сторон, он кажется притягательным островком цивилизации.

Александр, при виде всего этого горного великолепия, покрытого сосновым лесом, погрузился в давние воспоминания своей алма-атинской юности, курсантской юности. Горы. Крутые спуски. Тот отпуск, после второго курса. Тогда они с одноклассниками ходили в поход на поразительное своим великолепием Большое Алма-Атинское озеро. Они долго шли по огромной чёрной старой трубе, как по дороге, ведущей до самого озера. Эту трубу, говорят, привезли ажно из далёкой Италии в годы прошедшей войны для водоснабжения. В том походе была и Маринка… Что ж, безбашенная юность тогда взяла своё!..

Подруга милая моя,Мне слышится твоё дыханье.Твой взгляд сердитый помню яИ наше первое лобзанье.А помнишь рокот горных вод,крутые спуски, камни, травы,и неба безмятежный свод,и наши нежные забавы?Потом два года словно сон:Рассветы, будни и закаты,Фужеров новогодних звон,И радость встречь, и боль утраты.И вот я снова пред тобой.твои алеющие щёки:«тебя простила я, родной,не высохли любви истоки».Луна. В квартире стихли звуки.Лишь ты и я сидим как в сне.Я с болью жду момент разлуки,Тебя целуя в тишине.А в бесконечности бездоннойНадежды, грёзы и мечты.целую я в ночи бессоннойТвои незримые черты.

Но это всё уже в прошлом. А теперь, открывшийся маленький отель «Грабово», утопающий среди соснового леса. Среди сказочных сосен, подступивших к нему со всех сторон, был притягательным островком цивилизации. Стеклянные двери ресторана Грабово, небольшой холл, крутые ступеньки вниз, в бар. Специфический запах. Ритмические пьянящие звуки невиданных ранее видеоклипов. Мягкие кресла. Глухие шторы. Здесь не ярко, но всё со вкусом, цивилизованно, по-европейски. И голова слегка кружится. Сюда иногда прибывали туристические автобусы с советскими туристами. Советских туристов гиды держали в «ежовых рукавицах». Шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте!